— Вечно ты, мама, со своими глупыми тревогами! Сколько можно волноваться без толку?

Может, она и впрямь напрасно волнуется? Изабел набрала телефон ателье и услышала бодрый голос Зе Паулу. На душе у нее сразу стало легче. Она заговорила о деньгах, которые ей нужно взять в путешествие.

— Я не знаю, сколько. Реши и дай, сколько нужно, — слышался ее приятный глуховатый голос.

— Когда ты научишься все решать сама, Изабел?! — В голосе Зе Паулу послышалось легкое раздражение. — Давно пора! С минуты на минуту меня не будет, а ты... Ну ладно, ладно, я пришлю тебе деньги. Много денег, чтобы ты накупила как можно больше ненужных вещей! Желаю счастливого путешествия!

— Спасибо, целую, — услышал в ответ Зе Паулу и, буркнув «целую», повесил трубку.

Сервулу уже стоял у дверей — высокий, седой, сутуловатый, с приятным лицом и выразительными темными глазами, — дожидаясь распоряжений.

— Отвезешь деньги Изабел, — распорядился Зе Паулу, — но сначала привезешь мне Сонинью.

Он был ниже Сервулу ростом, подвижный, резкий в словах и движениях, с ястребиным носом и пронзительными черными глазами. Его приказа было трудно ослушаться. Но Сервулу возразил:

— За Сониньей может съездить и Налду. Я повезу деньги доне Изабел, не может же она уехать без денег!

— Сонинья не знает Налду, она может с ним не поехать, — настаивал Зе Паулу.

— Сонинья с любым поедет, — флегматично заключил Сервулу и вышел.

Сонинья — прехорошенькая девица из полууличных — была последней пассией Зе Паулу. Кто скажет, почему он, который и раньше не отличался строгостью нравов, хотя и щадил самолюбие жены, после своего инфаркта окончательно предался разгулу, едва выкарабкавшись из объятий смерти? Потому ли, что чувствовал ее леденящее дыхание возле себя и надеялся согреться в объятиях молодой жизни? Может, и так. Он не задумывался, он действовал. Девочки сменили одна другую. Стройные ножки, высокая грудь, круглые попки — Зе Паулу наслаждался ими, не только сажая девочек к себе на колени или укладывая в постель, — он еще и смотрел на них, тайком сняв на видеокамеру. Вот и за Сониньей он наблюдал скрытой камерой.

Аманда прервала это увлекательное занятие. Зе Паулу мгновенно выключил камеру и уставился на нее. Смотреть и на эту девушку было удовольствием — тонкие черты лица, белоснежная тонкая кожа, выразительные светло-карие глаза. Стрижка короткая, всегда ходит в брюках, но они только подчеркивают ее женственность. Глаз отдыхал на Аманде. Зато ухо... Слушать ее было куда менее приятно. В каких только смертных грехах она не обвиняла Зе Паулу! Он должен ей кучу денег! Она его ненавидит! Ее отец умер...

— По моей вине? — участливо осведомился он. — Я убрал трап с яхты? Я бросил ее посреди моря? Я холодный и расчетливый убийца, не так ли?

Сверкающие ледяной яростью глаза Аманды говорили, что все именно так.

— Мне жаль тебя, девочка, — продолжал Зе Паулу. — Хотя ты и отказалась от моего сына, не позволила мне присутствовать на панихиде по моему лучшему другу, стала причиной моего инфаркта, все-таки мне тебя жаль. Перестань быть хищницей, Аманда! Ты увидишь, насколько тебе будет легче и лучше жить!

— Мне будет легче жить, когда я верну все, что вы у меня украли! Когда отомщу за моего несчастного отца! Я жива своей местью! Вот увидите, вам не удастся наслаждаться тем, что вы отняли у меня! — говорила хрупкая молодая женщина, в которой, несмотря на ее хрупкость, было что-то от опасной стальной пружины. Горе тому, кого она ударит раскрутившись.

Но тут появилась Сонинья в бикини — само сладострастие, томная лень, приглашение к наслаждению — живое опровержение слов Аманды.

Зе Паулу с усмешкой подошел к красотке, положил ладони ей на бедра, поцеловал в губы.

— Может, и ты с нами искупаешься? — спросил он насмешливо у Аманды. — Или выпьешь шампанского?

Аманда вылетела как стрела, пущенная из тугого лука.

— Вы мне заплатите по счетам! По всем счетам! — выкрикнула она у двери.

— Разумеется, — согласился Зе Паулу, — Артурзинью уже проверяет бухгалтерские книги!

Глава 2

Мужчина лет тридцати пяти, мускулистый и гибкий, пристроившись в кустах на горном склоне, смотрел в объектив фотоаппарата и нажимал на спуск. Снимок, еще один, еще... Сонинья в объятиях Зе Паулу на площадке перед домом. Долгий поцелуй. Сонинья у ног Зе Паулу на пляже. Мужчина переложил пистолет из одного кармана в другой и вновь принялся щелкать фотоаппаратом...

Артурзинью сидел возле бассейна и нервничал. Они с Алисиньей давно уже должны были быть на вечеринке, а она все еще купалась в бассейне.

— Тутука, — жеманно и слащаво произнесла фотомодель из Рио, поднимаясь, наконец, по лесенке из воды, — подай мне полотенце.

Но ей пришлось подождать. Зазвонил телефон, Артурзинью нажал на кнопку. По мере того, как он выслушивал то, что ему говорили, он менялся в лице.

— Еду немедленно, — отрывисто сказал он, кинул полотенце своей очаровательной любовнице и добавил уже на ходу: — Я к отцу! С ним, кажется, несчастье!

Алисинья застыла в недоумении и так простояла несколько минут, привыкая к перемене обстановки.

От Сан-Паулу до Маримбы совсем недалеко, Артурзинью приехал бы и быстрее, если бы не дурная корова, которая встала в потемках посреди дороги. Он обругал хозяина, который ехал за ней на какой-то механической таратайке, а хозяин оказался вдобавок не парнем, а здоровенной девицей. Все было неправдоподобно и нелепо в эту страшную ночь, как будто происходило в сне-кошмаре. Войдя в ателье отца, поднявшись по лестнице в спальню в сопровождении верного Сервулу и охранника Налду, Артурзинью увидел в постели двух мертвецов, они лежали рядом, совсем обнаженные, едва прикрытые простыней, — Зе Паулу и Сонинья.

Лоб Артурзинью покрылся холодным потом, но он совладал с собой и распорядился:

— Оденьте их! Перенесите в гостиную, пусть там беседуют! Потом вызовите полицию. Маме о спальне ни слова!

Сервулу почтительно наклонил голову. Когда Шику вошел в ателье, он увидел мертвого Зе Паулу, сидящего в кресле, и напротив него Сонинью в красном платье за чашкой кофе.

Обоих мертвецов он немедленно отправил на экспертизу в Кампу-Линду. Установив, что выстрелы слышал его отец Сервулу, который находился в доме, стал составлять протокол и записывать свидетельские показания. Ателье он опечатал — до поры до времени всем, включая домашних, вход в него был запрещен. Шику не понравилось, что раньше полиции на место прибыли сын покойного и врач Орланду де Пайва. Да и идиллическая парочка в гостиной его не убедила. Расследование будет нелегким, но он любил трудности, иначе не работал бы в полиции. Другое дело, их примирение с Амандой. Он-то рассчитывал пронести эту ночь дома, но, как видно, не судьба.

Его семейная жизнь напоминала скачки с препятствиями. О жене он мог сказать одно: его норовистая кобылка непременно взбрыкнет. Но вот когда? На каком месте? Это по-прежнему оставалось для него загадкой. Рано утром, встав с левой ноги и отправляясь к себе на кожевенную фабрику в Кампу-Линду, Аманда могла наброситься на него за завтраком:

— Когда ты научишься держать правильно вилку, деревенщина?!

Нельзя сказать, что подобный вопрос, да еще заданный в соответствующем тоне, не обижал его. Особенно поначалу. В раздражении он отправлялся в свой полицейский участок, и, случалось, оставался там ночевать. Но тогда Аманда являлась к нему сама, нежная, страстная, нетерпеливая. Она пылала таким любовным огнем, что он никогда не мог ей отказать и вновь попадал в сети своей переменчивой сирены.

«Ад и рай» — так отзывался он о своей семейной жизни и не желал для себя ничего иного. Ну, разве только, чтобы Аманда стала более нежной и кроткой. Шику был вынужден расспросить и жену в качестве свидетельницы. Как-никак она одна из последних видела покойного Зе Паулу. Но что она могла рассказать ему? Да ничего нового. Он нисколько не сомневался в том, что увидит злобный и торжествующий огонек в ее глазах при известии о смерти ее недруга. И он мгновенно вспыхнул, этот огонек. Ему было жаль Аманду — она так нерасчетливо тратила себя на ненависть и злобу. Но что он мог поделать, если ночами ее мучил один и тот же кошмар: она видела во сне качающуюся на волнах яхту и не могла помочь отцу взобраться на ее борт. Тогда она кричала во сне и плакала, а он утешал ее нежными поцелуями. Здоровый, сильный, спокойный, он чувствовал себя в ответе за своего большого обездоленного ребенка.