Она, видимо, устала сверлить Тима взглядом и, отвернувшись, даже не заметила его ухода. Испытывая непонятное разочарование, он зашагал в сторону столовой.

Блики пламени от огня, горящего в большом камине, плясали на серебряных и хрустальных поверхностях. В дюйме от каждой тарелки пирамидкой высилась белоснежная салфетка. Букет из хризантем и остролиста окружал канделябр, высившийся в центре стола. Безупречно сервированные блюда с закусками выстроились на буфете из розового дерева, который он купил на распродаже имущества одного отеля. Двенадцатифутовая благородная ель сияла разноцветными фонариками.

Созерцание этой картины отчасти умиротворило Тимоти. Она отражала то понимание роскоши, на котором он строил репутацию Пайн Лодж. Существовало множество курортов, способных удовлетворить менее взыскательные вкусы, где гамбургеры и бутылочки с чили были в порядке вещей, а хлеб покупали в магазинах. Но Тимоти понимал: если он хочет убедить людей предпринять путешествие в этот отдаленный и прекрасный уголок, ему нужно доказать, что курорт стоит того.

Удовлетворенный тем, что преуспел в этом, он толкнул вращающуюся дверь и, миновав кладовую, вошел в кухню. На доске, укрепленной против буфета, мелом было написано меню на сегодняшний вечер: суп из крабов, тушеная груша, жареная куропатка под соусом с нешлифованным рисом, пирожки с мясом, персиковый компот и разнообразные сыры и свежие фрукты.

В качестве жеста примирения Тимоти пригласил дочь вопреки обыкновению пообедать с ним в столовой, но она заверила его, что не голодна. На самом деле Стеф заявила, что лучше будет есть грязь, но смысла это не меняло. Как следует взвинтив себя, он возразил, что негоже вторгаться в жилище взрослых гостей, запек в духовке бутерброды с сыром и оставил одну дуться на весь свет. Хотя очень жаль, что дочь останется без любимого крабового супа. С голоду она, конечно, не умрет — спасет жареный сыр, но все же…

— Тьфу ты, пропасть! — Он все же налил кастрюльку супа и, взяв немного хлеба, сыра и фруктов, водрузил все это на поднос. — Если бы я был таким размазней и в делах, то уже через год оказался бы перед комиссией по банкротствам, — пробормотал Тим, направляясь к двери.

Но отцовское чувство не позволяло ему быть твердым и последовательным. Очень часто он просто не знал, как поступить. Стеф подрастала, становилась все более неуправляемой, и Тимоти все чаще спрашивал себя, способен ли в одиночку воспитать дочь. Ведь его нельзя было назвать большим знатоком женской психологии.

Когда он вышел на улицу, в воздухе по-прежнему кружились снежинки, но покрывало туч местами разорвалось, и кое-где проглядывали яркие звезды. Прозрачный воздух пах хвоей и дымком.

Тимоти задержался на мгновение на верхней ступеньке лестницы, чтобы вдохнуть поглубже этот мирный, похожий на церковный, аромат. Ради всего этого он и трудился не покладая рук последние двенадцать лет, и ничто не способно испортить то удовлетворение, которое приносят ему плоды этих трудов. Праздники на носу, кругом навалило огромные сугробы, и потребуется что-то посерьезнее, чем какая-то залетная пташка, чтобы встать между ним и дочерью в Рождество.

Проще всего было дойти до дома по дорожке, которую постоянно расчищали для удобства отдыхающих, но аборигены пользовались кратчайшим путем — через овраг, поросший деревьями.

Постучав на ходу в окно гостиной, Тимоти крикнул:

— Это всего лишь я, милая.

— Почему ты так быстро вернулся? — спросила Стеф, открывая ему заднюю дверь. — Я думала, ты пообедаешь со всеми.

— Я принес тебе кое-что вкусненькое, — сказал Тимоти, ставя поднос на кухонный стол.

— Нет, спасибо. — Едва взглянув на него, она вернулась на диван и снова растянулась перед телевизором. — Я уже полакомилась.

— Вряд ли бутерброды с сыром можно назвать деликатесом, — возразил он, твердо решив не позволять расширяться трещине, возникшей в их отношениях. — Ну же, Стеф, взгляни хотя бы на то, что я тебе принес.

— Правда, па, я не хочу есть. — Она кивнула на тарелку с крошками, стоявшую рядом. — Лилиан принесла мне какие-то закуски, которые подавали к коктейлю.

— С чего бы вдруг такая забота? — стараясь говорить ровно, спросил он.

— Она меня пожалела: сижу здесь в одиночестве. Лилиан считает, что мне не хватает развлечений.

— Это действительно так? — поинтересовался он, гадая, до каких пределов должно подняться кровяное давление, чтобы у мужчины в полном расцвете сил случился инсульт. — Очевидно, она также считает, что ты здесь голодаешь? И поэтому подкармливает тебя?

Стеф пожала плечами.

— Не знаю. Она не объясняла причин.

Тебе, может быть, и нет, разозлился Тимоти, зато мне преподала наглядный урок! Вслух он сказал:

— Я думал, мы договорились, Стеф, что ты не будешь открывать дверь незнакомцам.

— Она не незнакомка. Лилиан — моя подруга.

— Как ты можешь утверждать это, когда увидела ее впервые в жизни?

Возможно, лицо у его дочери совсем еще детское, но глаза, когда она взглянула на отца, были полны таинственной женской мудрости.

— Время не имеет значения, па. Иногда два человека просто раз — и идеально совпадают.

О Боже! Он беспомощно провел рукой по волосам.

— Мы поговорим об этом утром. А пока дай слово, что больше не будешь открывать дверь чужим.

Стефани закатила глаза.

— А спать я должна лечь конечно же не позже девяти?

— Остри побольше и будешь ложиться в восемь!

Под ее ресницами блеснули слезы, а подбородок непроизвольно задрожал.

— С другой стороны, — продолжил смущенный Тимоти, — близится Рождество, и я, пожалуй, позволю тебе бодрствовать до десяти. Только не спугни удачу, ладно?

— Ладно, папа.

Подавив вздох, он отправился в обратный путь, гадая, способно ли какое-нибудь другое слово в английском языке так смягчить сердце мужчины, как слово «папа». Он готов был броситься в огонь ради Стефани, сразить дракона, победить чудовищ, отдать за нее жизнь, если потребуется. Но чего он не мог сделать, так это оставаться в стороне, позволяя новоявленной соседке вторгаться в его отношения с дочерью.

— Можно вас на минутку, мисс Моро? — сказал он, войдя в общую гостиную и преградив ей путь, в то время как остальные гости потянулись в столовую. — Мне нужно вам кое-что сказать.

— Да? — спросила она таким удивленным тоном, словно полагала, что он не в состоянии связать и двух слов.

Почему-то вблизи ее черное платье уже не казалось ему таким вызывающим. Просто очень… привлекательным. Он откашлялся.

— Да. В частности мне хотелось бы узнать, на каких основаниях вы вмешиваетесь в воспитание моей дочери.

У нее были поистине удивительные глаза — большие и серые, затененные густыми ресницами. Сейчас она смотрела на него с любопытством ученого, изучающего прежде невиданную низшую форму жизни.

— Я не совсем поняла, что вы имеете в виду.

— Тогда позвольте мне быть более откровенным. Я не хочу, чтобы из меня делали посмешище — особенно в глазах Стефани.

Она заморгала, так медленно взмахивая ресницами, что простое движение превратилось в какое-то абсурдное самостоятельное действо.

— Это из-за того, что я пригласила Стефани к себе, или потому, что решила поделиться с ней замечательными закусками?

— И из-за того, и из-за другого! — выпалил Тимоти.

— Но почему? Что в этом плохого?

— Согласитесь, это нелепо, когда гость, пренебрегая светскими обязанностями, бежит присмотреть за чьим-нибудь ребенком, более того — несет ему еду, словно нищенке у порога. А во-вторых…

— Но я отлучилась совсем не по этой причине. Мне вдруг стало холодно, и я вернулась, чтобы взять накидку.

Так вот почему платье выглядит иначе — красивая шаль, прикрыла обнаженные плечи!

— Ясно.

— В самом деле? — Она издала короткий смешок. — Сомневаюсь. Вы смотрите на меня с таким подозрением, мистер Эванс, словно я пытаюсь развратить вашу малышку каким-то изощренно зловещим способом. Но уверяю вас, поделиться с ней лакомствами пришло мне в голову в последнюю очередь, это был просто порыв. И уж во всяком случае, я не собиралась доставлять огорчения вам.