В этом непонятном существовании пуповина оказалась обрезана, и Эперит понял истинное, безнадежное значение смерти. Мгновение человеческого времени его удерживали в вечности пустоты. Эту пустоту нельзя измерить, потому что юноша не мог даже воспользоваться утешением собственных мыслей для заполнения вакуума. Единственное, что молодой воин знал наверняка — это то, что ему дали заглянуть в яму, в которую когда-нибудь сбросят все души. И она оказалась абсолютно черной.
Что-то щелкнуло. Он почувствовал, что лежит около Одиссея, а вокруг разлилась тишина. Затем юноша резко дернулся вперед, его легкие потребовали воздуха. Одновременно в груди затрепетало сердце, оно принялось работать. Каждый орган Эперита возвращался к безжалостной борьбе, которая дает жизнь. У него открылись глаза, и яркость неосвещенного храма показалась почти ослепительной.
Одиссей уставился на него, глаза округлились от ужаса. Затем царевич обратил внимание на разрез на тунике Эперита и стал ощупывать его пальцами.
— Исчезла! — объявил он, и на его лице попеременно отражались то неверие, то радость. — Рана исчезла. Ты вылечился!
— Он не просто вылечился, — поправила своего почитателя Афина. — Как ты себя чувствуешь, Эперит?
Молодой воин осторожно коснулся кончиками пальцев того места, куда входил нож. Там не осталось даже следа шрама. Он попытался сесть, и хотя руки и торс все еще казались тяжелыми, боль отсутствовала полностью. Эперит неловко поднялся на ноги, словно они затекли, и все время с беспокойством ожидал сильной боли или крови из заново открывшейся раны. Однако ничего не произошло. Рана затянулось, его вернули к жизни.
Эперит посмотрел на богиню, желая выразить свою благодарность, но перед ним находилась лишь неживая статуя. Тогда юноша повернулся к Одиссею, чья жертва спасла его.
— Я чувствую себя прекрасно. Боль ушла. Я имею в виду: она совсем ушла.
— Что-нибудь еще? — спросила Афина.
— Да. Я чувствую, будто мне дали новое тело. В груди нет боли, ее нет больше нигде. Не болит то место, куда мне попали копьем на горе Парнас, даже ребра после избиения в Спарте. Я ощущаю себя прекрасно!
— Ты вскоре узнаешь, что и твой слух также улучшился, — добавила богиня. — А также зрение и обоняние. Все твое тело восстановилось и омолодилось.
Несмотря на радость от получения нового тела, Эперит вспомнил, что находится в присутствии богини, и опустился перед ней на колени. Но юноша случайно опустил одно колено на острую гальку и вскрикнул от боли. Статуя рассмеялась. То был скрипучий звук, который напоминал шум, который создается при трении камней друг о друга.
— Может, у тебя и обновленное тело, вылеченное от всех прошлых ран, Эперит. Но ты не защищен от будущих напастей. Даже мы, олимпийцы, чувствуем боль, когда принимаем земную форму. Но теперь вы оба должны вернуться к своим товарищам, которые вас уже ищут. Завтра ты отплывешь на Итаку, Одиссей, чтобы искать свою судьбу. Там тебя ждет самое великое испытание силы и ума из всех, которые ты прошел ранее. И теперь ты не сможешь положиться на мою помощь.
После произнесения этих слов блеск в глазах статуи потух, а темнота в храме сгустилась. Только ветер свистел в ветках мертвого дерева снаружи. Оба поняли, что богиня ушла.
Глава 27 Возвращение
Когда они добрались до побережья на рассвете следующего дня, с кораблями проблем не возникло. Одиссей вскоре нанял два торговых судна и их команды для возвращения на Итаку.
Эперит последним взошел на борт. Когда он двигался по сходням на раскачивающееся на волнах судно, итакийцы возбужденно переговаривались. Они наконец-то возвращались домой, и говорили о любимых местах и звуках своего острова. Эти воспоминания осторожно смешивались с мыслями о семье и друзьях. К людям вернулась целеустремленность, которой не было в Спарте. Они думали о стоящей перед ними задаче. Будучи гостями Тиндарея, они являлись грузом, странниками, воинами, которым предоставили временное размещение из-за их командира. Там только Одиссей представлял какую-то важность, только он мог повлиять на их общую судьбу. Теперь же люди возвращались, чтобы сражаться за все то, что было им дорого. И каждый человек осознавал свою огромную важность в предстоящем сражении. На Итаке они снова станут самими собой, а их копья и мечи бросят вызов узурпаторам в борьбе за право на царство.
Ни Эперит, ни Одиссей не рассказали остальным о сверхъестественных событиях, которые произошли прошлой ночью. По возвращении они сообщили только, что Дамастор оказался предателем и пытался убить царевича. За что изменник и поплатился жизнью. Если Одиссей и рассказал что-то Пенелопе, с Эперитом он этим не делился. И сам юноша не стал рассказывать Одиссею о том, что Клитемнестра предупреждала его насчет Дамастора.
Даже между собой они практически не говорили об инциденте. Эперит поблагодарил Одиссея, причем просто и прямо, как подобает воину. А сын Лаэрта принял слова благодарности, ответив на них лишь кивком. Ни одни из них не упоминал того факта, что Одиссей пожертвовал надеждой вернуть свою родину. Теперь люди просто думали, как лучше встретить вызов, который ждал их впереди. Но оба знали: связь между ними только укрепилась. Каждый спас жизнь другому, а воины о таких вещах не забывают, даже если о том и не говорят вслух.
Из-за штормового моря и сильного дождя путешествие оказалось трудным. Они плыли весь день и всю ночь, сражаясь с сильным ветром. Итакийцы помогали командам судов бороться со стихиями. Эперит сидел в уголке. Его мутило на протяжении всего пути. Юноше приходилось гораздо хуже, чем на пути с Итаки, потому что чувствительность восстановленного тела значительно усилилась. Единственным утешением оказалось то, что спартанские воины страдали, как и он, они пустыми глазами смотрели из собственных уголков на палубе. Лица у всех побледнели и выражали только отчаяние. Никому не удалось заснуть, а когда на следующее утро итакийцы начали кричать, что видят цель, ни спартанцы, ни Эперит не могли разделить их радость.
Казалось, что постоянная качка на волнах не повлияла лишь на одну Пенелопу. Она присоединилась к мужу на носу корабля, чтобы рассмотреть силуэт своего нового дома.
Тяжелые серые тучи не позволили им этим утром увидеть солнце, хотя люди почувствовали восход на востоке. Море стало гораздо более спокойным, что позволило торговым судам бросить якорь у небольшой скалистой бухты у юго-восточной оконечности острова. Это было единственное место около изрезанного скалами побережья, где можно безопасно высадить воинов. Одиссей хорошо знал эту гавань и преднамеренно направил туда капитанов кораблей. Если бы они высаживались у какой-то другой части Итаки, то рисковали бы оказаться обнаруженными, а царевич хотел воспользоваться неожиданностью.
Как только последнюю группу пассажиров доставили на весельной лодке на маленький пляж, покрытой галькой, Одиссей заплатил остаток оговоренной суммы, после чего суда подняли каменные якоря. Команды помахали им и пожелали всего хорошего перед тем, как снова поставить паруса и выйти в море.
Итакийцы несколько минут молча оглядывались вокруг и прислушивались к звукам ноли, которые бились о камни, и ветра, свистевшего среди острых скал перед ними. Одиссей топнул ногой по берегу, покрытому галькой, словно чтобы убедиться в его реальности, затем сложил руки и сделал глубокий вдох, наполняя легкие родным воздухом. Люди не чувствовали необходимости ни в каких церемониях или помпезных словах, чтобы отметить свое возвращение. А когда царевич пошел по узкой и плохо вытоптанной тропинке, которая, петляя, вела на вершину возвышенности, все последовали за ним.
Подъем оказался трудным, но они наконец-то собрались на скалистой вершине, где кружили большие черные птицы и кричали на ветру. Пенелопа встала с краю и смотрела на большие волны с белыми бурунами внизу. Эперит наблюдал за ней и раздумывал в этот момент одиночества, не вспоминает ли она лом, который покинула. Возможно, этой женщине уже не хватает выжженных солнцем долин Спарты, безопасности и удобства дворца и даже знакомых лиц своих родичей. Она развернулась и посмотрела на него, ветер развевал ее одежду и волосы. Мгновение юноша видел сомнения в глазах жены Одиссея. Затем Пенелопа улыбнулась, и снова возвратилась сила ее характера. Станет ли ее жизнь лучше или хуже, но она была теперь связана с мужем и его любимым островом, решившись сделать Итаку также и своим домом.