С этими словами она повернулась и вышла из комнаты со все еще высоко вскинутой головой и лицом, горящим от гнева. Она удалилась со всей поспешностью, какую только могла себе позволить, не роняя при этом достоинства, однако недостаточно быстро, чтобы избежать совершенно неуместного восхищения Джонатона Пита.

— Браво, мисс Херст! Браво!

Встревоженная Элиза ждала ее наверху.

— Ну как, это было ужасно, мисс?

— Кошмарно, Элиза, но теперь все кончилось. И вас никто ни в чем винить не будет. Мистер Маллинсон говорит, что завещание в полном порядке, так что Флора получит свое наследство. Нам остается только порадоваться этому.

— Но у вас такой расстроенный вид. Что они вам сказали?

— Неважно, Элиза. Вы не пойдете со мной помочь мне уложить мои вещи?

— Неужели они вас уволили?! — вскричала Элиза.

— Нет, но я заявила о своем уходе. Не огорчайтесь так, глупое вы существо. Этого следовало ожидать.

Элиза ломала руки.

— Вы сделали только то, что вас попросили. Как они могут винить вас? Если они в здравом уме...

— В здравом уме? — резко переспросила Лавиния. — Ну разумеется!

— У меня иной раз возникали опасения насчет хозяйки. Сколько уже лет с ней случаются эти приступы ярости — хуже, чем у мисс Флоры. У хозяина бывает иногда такой встревоженный вид, у меня за него просто сердце кровью обливается. Берта говорит, — Элиза быстро оглянулась вокруг и понизила голос, — она от него на ключ запирается. С тех самых пор, как родился Мистер Эдвард...

— Пойдемте, помогите мне уложиться, — быстро проговорила Лавиния. Только занявшись каким-нибудь делом, она могла помешать себе слушать со слишком жадным вниманием, задавать вопросы и вообще вести себя не лучше любой сплетничающей прислуги.

— О мисс! — Элиза вернулась к непосредственно стоявшей перед ними проблеме. — У мисс Флоры сердце разорвется от горя. А ведь с вашим появлением здесь ей стало намного лучше! Вы даже не представляете себе. Мы с Бертой как-то говорили, что с год не слышно было, чтобы она хоть раз засмеялась. Никакие деньги на свете не возместят для нее разлуку с людьми, которых она любит. За одну неделю лишиться и вас, и миледи. Не знаю, мисс. Может быть, вы еще переду, маете?

— И чтобы меня называли воровкой, а то и кем-то похуже?!

— Мы все знаем, вы настоящая леди, мисс. Но ваш уход отбросит Флору в прежнее состояние. И это сейчас, когда она начала двигать пальцами ног и все прочее. — Элиза была слишком деликатна, чтобы обвинить Лавинию в трусости или эгоизме. — Конечно, это не мое дело. Скажу только, что мне тоже будет вас не хватать.

Лавиния резко ее оборвала:

— Не льстите мне, Элиза. Это совершенно бесполезно. Вы очень плохо представляете себе ситуацию. Мне необходимо уйти.

Когда она уже почти уложила свои скромные вещи — тут были простенькие рубашки и нижние юбки, отделкой мало отличавшиеся от белья прислуги во избежание нареканий со стороны прачек, ее воскресные башмачки на пуговках, ее жалкое синее шелковое платье, дневник, ключ от которого она носила на шее, хотя записей в нем, сделанных в минуты, когда чувства переполняли ее сердце, было совсем немного, — вошла Элиза с недошитым шелковым платьем.

Она приложила его к Лавинии со словами;

— Цвет очень идет вам, мисс. Удачно выбран. У мисс Флоры есть вкус, ничего не скажешь. Она так будет разочарована, не увидев вас в этом платье, — ведь это ее подарок.

— Элиза, прекратите, я вам говорю!

Элиза смотрела на нее круглыми от удивления глазами.

— Я не хотела вас огорчать, мисс.

— Нет конечно, вы хотели всего лишь поглубже догнать гвоздь мне в сердце.

— Простите меня, мисс. Право, я очень сожалею, вероятно, и я долго здесь не останусь.

Лавиния была так удивлена, что на минуту позабыла о жалости к самой себе.

— Вы собираетесь уйти? У вас есть на примете другое место?

— Нет, но после всего... если взять то и другое и сложить вместе...

— Вас никто ни в чем не обвинит, Элиза. Я об этом позаботилась.

— Нет. Дело не в этом. Имеются и другие обстоятельства. Должна сказать, я просто не знаю, что делать.

— Вы чего-то боитесь, Элиза?

Элиза бросила на нее быстрый взгляд и опустила глаза.

— Мне нечего бояться. Просто дело в том...

Она неожиданно начала плакать, утирая глаза фартуком.

— По правде говоря, я тоскую по миледи.

В таком виде и застала их миссис О'Шонесси: Элиза все еще хлюпала носом, а Лавиния с сосредоточенным лицом запирала свой чемодан.

— Хозяин хочет видеть вас в желтой гостиной, мисс Херст. Вы можете прийти немедленно?

— Конечно, миссис О'Шонесси. С вашей стороны очень любезно лично прийти, чтобы сообщить мне об этом.

Миссис О'Шонесси никогда не высказывалась вслух ни в пользу Лавинии, ни против нее. Она с достоинством хранила нейтральное молчание. Однако в данный момент в ее голосе звучали едва уловимые нотки сочувствия:

— Чем меньше слуг узнает об этом, тем лучше. Вам впоследствии будет от этого легче.

— Впоследствии? Что вы имеете в виду?

— Разумеется, то время, когда вы вновь приступите к своим обязанностям.

Лавиния не стала никак комментировать это заявление. Она вежливо осведомилась, как сейчас чувствует себя миссис Мерион, поскольку она была несколько взволнована и возбуждена. Не началась ли головная боль?

Миссис О'Шонесси выглядела очень озабоченной.

— Послали за доктором. Я слышала, она в полной прострации. Сейчас с ней сидит Берта. Конечно, этот срыв вполне естествен. Она была слишком уж спокойной со времени кончины бедной леди Тэймсон. Но чтение завещания всегда труднее всего переносить. Так, бывало, говорила моя мать. Впечатление такое, будто усопшие снова говорят с вами — это тяжелейшее потрясение. Но мне не следует стоять тут и болтать. Хозяин ждет.

Дэниел умно поступил, выбрав для встречи с ней желтую гостиную. Он знал, что это ее любимая комната. Быть может, в этой уютной и интимной обстановке они смогут расстаться, не испытывая враждебных чувств друг к другу.

Он стоял спиной к камину. Она думала, он, возможно, будет сердиться, или попытается в чем-то ее убеждать, или проявит холодность и отчужденность. Она не ожидала этой спокойной грусти. Сначала он просто смотрел на нее, не приглашая сесть. Потом, слегка вздохнув, сказал:

— Я думал, мы друзья.

Это была нечестная попытка ослабить ее решимость. Она отказалась поддаться ей.

— Ваша жена произнесла непозволительные слова. Как я могу после этого остаться?

— Неужели гордость такая уж важная вещь, мисс Херст?

— Вы хотите сказать, что в моем положении это роскошь?

— Не извращайте мои слова. Вы прекрасно знаете, что я не это имел в виду.

Лавиния крепко вцепилась в край стола. Нельзя позволить себе дрожать. Она не должна слишком сильно покраснеть и показать, насколько она взволнована.

— В таком случае вы, может быть, объясните, что именно вы имели в виду.

— Мисс Херст, я не могу удержать вас здесь против вашей воли Хотя мне бы очень этого хотелось. Но давайте проясним два обстоятельства. Что вы намерены делать в случае своего ухода отсюда? И что будет делать без вас Флора?

У нее не было ответа ни на тот, ни на другой вопрос, он это знал. Тем не менее вид у него был отнюдь не торжествующий. Он продолжал смотреть на нее прежним спокойным печальным взором.

— Если Флоре не почудилось, что пальцы у нее сегодня зашевелились, то вполне возможно, она поправится. Но состояние ее, как вы, вероятно, понимаете, связано с нервами. Врачи называют это истерией. Она, похоже, очень медленно от нее избавляется — исключительно благодаря вам, мисс Херст.

Она попробовала что-то возразить, но он только отмахнулся:

— Я не пытаюсь повлиять на вас. Я просто констатирую факт. Если сейчас в состоянии Флоры произойдет ухудшение, то ее выздоровление затянется надолго, а возможно, и вообще не состоится. И этого никакие деньги бабушки компенсировать не смогут.

— Вы предполагаете, что в случае моего ухода в состоянии Флоры наступит такое ухудшение? — официальным тоном осведомилась Лавиния.