Налюбовавшись, с подавленным вздохом закрыл оба футляра.

Счастье душило его. Изнемогающий, он хотел с кем-нибудь поделиться своей с таким трудом вырванной победой.

— Приезжай сейчас же! — позвонил он Бимбасаду.

Через десять минут Бимбасад-бей очутился в объятиях своего друга.

— Что за телячий восторг?

— Хотел бы я тебя видеть на моем месте?!. Сегодня вечером она будет моей!

— Кто?

— Глупый вопрос! Она, и только она! И никто, кроме нее! Зита!..

— Ааа… разве?.. — усомнился Бимбасад-бей

— Сама только что сказала… — Что же она сказала?

— Что позволит себя целовать… И, представь, чудачка! За исключением губ…

— По-твоему, — чудачка, а по-моему, ты ей неприятен как мужчина. Впрочем, это уже ваши интимные дела. А только я не вижу из этих скромных условий, что ты возьмешь ее или она отдастся тебе, что одно и то же…

— Ну, так я же не наивный мальчик! — игриво и весело подмигнул дон Исаак. — Козла только пусти в огород, а уж он сумеет полакомиться капустой… Ах, Бимбасад, Бимбасад, — мечтательно закатил глаза дон Исаак, — сколько времени эта капуста не дает мне покоя!..

— Что ж, в добрый час. Лучше поздно, чем никогда! — философски заметил Бимбасад-бей. — А на каких условиях?

— Не спрашивай!..

— Хм… значит, дорогая капуста?

— Не говори этого слова… Оно бьет по нервам. У меня уже темнеет в глазах…

— Ты меня только за этим вызвал?..

— Только за этим! Ты же мой первый друг.

— Спасибо за доверие и до свидания! Приятного аппетита…

— Выйдем вместе. Я подвезу тебя. У меня заседание совета министров.

Заседание совета министров не было посвящено расстройству как-то уж очень быстро пришедшего в упадок железнодорожного транспорта, не было посвящено голоду, начавшемуся в отдаленной горной провинции, не было посвящено прямо-таки чудовищному превышению бюджета, грозившему банкротством, а было посвящено выработке мер борьбы с контрреволюцией. Между прочим, было решено упразднить общежитие инвалидов — эту империалистическую затею Адриана, и учредить общежитие для детей, дабы они могли там воспитываться в социалистическом духе.

Дон Исаак еле высидел эти два с половиной часа. Он испортил несколько листов бумаги, рисуя женские груди, женские бедра и ноги…

Вернувшись домой, облачившись в смокинг, вдев в петличку орхидею, пообедав без всякого аппетита и захватив оба футляра, поспешил к Зите.

Он предвкушал уже, как она встретит его, вся просвечивающаяся, в чем-то легком, воздушном, и был весьма разочарован, увидев ее забронированную в глухое серое английское платье. Но был еще клочок надежды: она помучит его, а потом…

— Вот… Я привез…

— Покажите!..

Дон Исаак раскрыл оба футляра.

Эффект получился в буквальном значении ослепительный. Султан, как живой, трепетал, и, как живые, горели сотни украшавших его бриллиантов. Он затмевал собой колье, хотя и оно было царственно прекрасно.

Зита не обнаружила особенного восхищения.

— Что? Вам не нравится? — воскликнул дон Исаак с яростью отчаяния.

— Нет… отчего же…

— Но… но вы их принимаете? — как-то неуверенно спросил Абарбанель.

— Принимаю… — и чуть-чуть дрогнула линия губ, а глаза вдруг стали синие-синие из серо-зеленых.

Все это было для дона Исаака изрядной порцией ледяного душа. Он двинул в бой последний резерв.

— Что же касается трех миллионов швейцарских франков, эту сумму я приказал моему банку перевести на ваше имя в Париж на дом Ротшильдов, улица Лафит… Я честно выполнил все мои обязательства…

— И удивились, застав меня так, как я есть… Вы хотели бы меня видеть более «транспарантной», не так ли, дон Исаак? Я угадала?..

— Это не трудно было угадать, — глухо ответил он, потупившись, покраснев и тяжело дыша.

— Дон Исаак, вы имели дело с капризными женщинами?..

— Никогда! Они подчинялись моим капризам!.. До сих пор… Вы же, вы первая…

— Вот видите, как это интересно! По крайней мере, не банально… Так вот, дон Исаак, исполните мой последний каприз, и тогда я буду для вас — «транспарантная».

— Чего же хотите еще? — с полуотчаянием, полумольбою спросил он.

— Хочу иметь обе короны…

— Опять? Ведь я же вам докладывал, что цена их вовсе уж не так велика! За стоимость этих двух принадлежащих вам футляров можно иметь целую дюжину таких корон.

— Я хочу иметь только две…

— Угодно вам получить их либо чеком, либо в драгоценных камнях? Только оставьте в покое эти короны…

— Вот именно, я не хочу оставить их в покое! Каприз! Каприз иметь у себя эти священные реликвии, одухотворенные, облагороженные веками… Каприз!.. И наконец, дон Исаак, вы же человек не глупый… Вы понимаете не хуже меня, еще месяц — два, скажем, три… Большевики выгонят вас, выковыряют из этих корон все самоцветные камни и, как краденое, будут продавать их в Амстердаме или Брюсселе… А я сумею лучше их сберечь, и у меня они будут в большей сохранности, чем в бронированной кладовой государственного банка, который большевики первым делом бросятся грабить…

— Вы считаете неизбежным их приход к власти?

— А вы — разве нет? Вы только сами себе не желаете сознаться в этом. Итак, господин министр?

Дон Исаак беспомощно развел руками.

— Ничего с вами не поделаешь, вы способны убедить кого угодно и в чем угодно. Завтра я сложу к вашим маленьким очаровательным ножкам обе короны династии Ираклидов. А вы, вы завтра будете «транспарантная»?!

— Я уже сказала…

— И без всяких новых капризов?

— Без всяких но… и без всяких новых капризов!

35. В КАФЕ-ШАНТАНЕ

— А теперь давайте посплетничаем… Что нового в большом свете? Я так теперь далека от всего… Как поживает премьер-министр?

— Ах, он по уши влюблен в свою Менотти.

— Танцовщицу из «Варьете?»

— Да.

— Интересная?

— Очень! Красивые ножки, и она вся такая гибкая, пластичная… Маленькая хищница…

— Маленькая?

— Да. Приблизительно вашего роста. Разве немного повыше. И тело такое же, точеное…

— Вот как! И что же, Шухтану этот хищный зверек обходится недешево?

— Он тратит на нее безумные деньги…

— Разве он так богат? — с наивным личиком спросила Зита.

— Что такое — богат? — пожал плечами дон Исаак. — В распоряжении премьер-министра громадные суммы… Но вот на днях был любопытный трюк… После «Варьете» он кутил с Менотти у Рихсбахера. Менотти подвыпила и с такой милой шантанной развязностью говорит ему:

— Ну вот, мой друг, ты теперь у власти и можешь все. Дай мне титул маркизы… Это красиво заучит — маркиза Менотти! И ты понимаешь, мой милый, — тут она кошечкой прыгнула ему на колени и поцеловала, — имея титул маркизы, я буду везде получать выгодные ангажементы. За мной будут охотиться. Я закажу себе диадему с короной… У меня везде будут короны — и на кровати, и на дверцах автомобиля и… на… ну, да ты знаешь, на чем…

— Нет, это действительно забавно, — смеялась Зита.

— Слушайте дальше! Бедный Шухтан, как на иголках, слушает, слушает эту болтовню и, наконец, собравшись с духом, говорит:

— Дорогая моя, ты знаешь, как я тебя люблю… Требуй, чего хочешь, но только не этого!..

— А я хочу быть маркизой! — упрямо твердит она, болтая ногами.

Он пытается объяснить:

— Видишь ли, у нас республика, а в республике не принято жаловать титулы…

— Врешь, во Франции тоже республика, а сколько там графов, маркизов, герцогов!..

Хохот кругом гомерический.

Взбешенная Менотти вскакивает, выплескивает несчастному Шухтану в лицо шампанское и, топая ножками, кричит:

— А, вот как! В таком случае… Je m'en fiche de toi et de ta republique, sacrebleu!.. [7]

— Она положительно прелестна, эта Менотти. У меня явилось желание ее посмотреть. Свезите меня в «Варьете». Сегодня же, сейчас же! Поедем? Я буду готова в десять минут.

— Видите ли, мадам Рангья, в моем положении… как вам сказать… Не совсем удобно. Это раньше можно было, а теперь: общий зал, смешанная публика.