– А у меня – нет? – Павел отстранился, посмотрел прямо перед собой остывшим взглядом.

Нет, не получится, тоскливо подумала Инга. Не удастся его ни в чем переубедить…

Пошарив в карманах, он достал сотовый телефон. Зачем-то показал его Инга:

– Смотри.

Инга смотрела, но ничего, кроме телефона, не видела.

– Связи нет, – терпеливо пояснил Павел. – Видишь, в самом углу трубка перечеркнутая. Здесь всегда так. Километров десять проехать в сторону города нужно, тогда связь появляется. Так что я в любом случае не смогу позвонить отсюда в милицию.

– Я боюсь, – жалобно прошептала она.

– Со мной ничего не случится.

– А… с ним? – вдруг спросила Инга.

Лицо мужа искривилось, словно от боли.

– Беспокоишься, – вяло усмехнулся он.

– Перестать, Паша, прошу тебя! Ты ведь не знаешь… Не знаешь наверняка! А что, если это – не он? Что, если за всем этим стоит какой-то… другой человек?

Павел устало вздохнул в ответ.

– Другой человек, говоришь? Но ведь описание совпадает в точности. Только одежда другая. И потом, эта история с путешествием в Приэльбрусье. И все остальное тоже… Инга, прошу тебя. Мы ведь уже обсудили этот вопрос. Не существует никакого другого человека…

– А если все-таки существует?

– Я это выясню, – коротко сказал Павел и отстранился.

– Когда ты вернешься? – глухим голосом спросила Инга, отворачиваясь.

– Вернусь через несколько часов. Ты даже соскучиться не успеешь. Кстати, в соседней комнате есть телевизор и видео. Можешь выбрать что-нибудь…

Он осекся, поняв, насколько глупо выглядит его предложение. Инга не стала ничего говорить в ответ. Молча кивнула и отошла в сторону.

Прежде, чем уйти, он снова подошел к ней. Развернул к себе и долго смотрел в глаза. Потом накрыл губы долгим поцелуем. Развернулся и вышел на улицу, не обернувшись.

Инга стояла посреди огромной холодной комнаты, не в силах пошевелиться. Этот его долгий взгляд и поцелуй словно пригвоздили ее к месту.

Так смотрят, когда прощаются навсегда.

По коже пробежала стайка колючих мурашек. Инга вздрогнула, но не сдвинулась с места. Сквозь узкую щель в приоткрытой входной двери в комнату, не успевшую еще до конца прогреться, текла струйка влажного пара.

Нужно закрыть дверь, вяло подумала она, остановив взгляд на связке ключей, подвешенной на пластмассовом крючке возле входа. С улицы доносился звук почти бесшумно работающего двигателя. Павел был все еще здесь, и у нее, возможно, оставался последний шанс на то, чтобы остановить его. Нужно было просто выбежать на улицу, встать у него на пути, зареветь в полный голос и никуда не отпускать.

Женские слезы действуют на мужчин. Это проверенное и еще ни разу не использованное средство может сработать…

Она слышала, как затрещал снег под колесами отъезжающей машины, но продолжала стоять на месте.

И только спустя уже долгое время, после того, как шум отъезжающей машины окончательно стих и окружающая пустота снова наполнилась тишиной, медленно побрела к входной двери. Сняла с пластмассового крючка связку ключей и заперла дверь.

Где-то далеко по-прежнему громыхало об крышу железо. За окном лениво двигались на ветру пушистые лапы зеленой елки и голые ветки каких-то плодовых деревьев. Тонкая корка на обледеневшем снегу отливала розовым светом, отражая лучи вечернего солнца. Посмотрев на циферблат наручных часов, она отстранено подумала о том, что совсем скоро стемнеет.

В помещении по-прежнему еще было холодно, но уже не до такой степени, чтобы ходить в верхней одежде. Инга сняла куртку, бросила ее на кожаный диван, села рядом и поняла, что не сдвинется с места до тех пор, пока Павел не вернется.

Если он вернется когда-нибудь…

Отогнать прочь мрачные мысли не получалось. Предчувствие беды пронзало насквозь, и это уже был не страх, а какое-то новое, не понятное, не выразимое словами состояние тупой безысходности, глубокой отрешенности от жизни, полной непричастности к ней…

Наверное, подумала Инга, именно так чувствуют себя живые души умерших людей.

И мрачно усмехнулась собственным мыслям.

Вскоре за окном повисли сумерки. Инга не заметила этого. Жар от натопленной печи уже проникал под одежду, в помещении становилось душно. Инга стянула через голову, не став расстегивать пуговицы, теплую шерстяную кофту, оставшись в одних джинсах и тонкой футболке. Вскоре она ощутила привычное состояние приближающегося сна – такое всегда случалось с ней после приема таблеток, и это искусственное состояние дремоты, которое она раньше так не любила, теперь оказалось спасительным. Сбросив на пол несколько подушек с дивана, она прилегла на самом краю, свернувшись в позе зародыша, и закрыла глаза, мысленно уговаривая себя заснуть побыстрее. Через несколько минут ей это удалось, и время, от которого так мучительно хотелось избавиться, послушно замерло и медленно растворилось в тусклом промежутке между сном и реальностью.

* * *

Это был даже не сон, а какое-то третье состояние, в которое, наверное, попадают люди во время клинической смерти или в период выхода из долгого, глубокого и тяжелого наркоза. Какая-то тускло святящаяся в темноте точка, как огонек от крошечного фонарика, маячила в пустоте, излучая бледно-оранжевый свет. Вокруг двигались такие же тусклые разноцветные полусферы, отливая фиолетовым, желтым и синим цветами. Исчезали и снова появлялись, как круги на воде во время дождя.

Больше ничего не было. Это был странный сон, наполненный событиями, не имеющими внешнего отображения. Каждая сфера из этого сна несла в себе некое событийное содержание, которое ускользало вместе с ее исчезновением и появлялось снова вместе с появлением новой окружности, меняясь вместе с ее цветом.

Фиолетовый цвет сна символизировал тревогу. Он был преобладающим, окрашивая собой большую часть условного пространства сна, слишком быстро подавляя всполохи холодного желтого и синего пламени. Фиолетовый цвет был горячим, и изредка ему даже удавалось, выскользнув из тесных границ сна, прикоснуться к коже, оставляя на ней обжигающую отметку, похожую на след от неосторожного поцелуя.

Дышать становилось все труднее. Фиолетовые искры, рассыпаясь в темноте одуряющим фейерверком, источали густой дым, поглощающий кислород со скоростью прожорливой мурены. Легкие, лишавшиеся кислорода, отчаянно сопротивлялись, дыхание становилось шумным, свистящим, хриплым.

Во сне Инга все никак не могла понять, что это сон. Сердце отчаянно билось, нервные окончания неустанно посылали в мозг тревожные импульсы. Но фиолетовое сияние подавляло стремление вырваться изнутри собственной полусферы, превращаясь в приторный и одурманивающий шепот, нежным пламенем касалось щеки, внушая уверенность, что черная пустота, в которой уже больше не будет жизни – и есть то самое желанное состояние, к которому она так стремилась.

Инга закричала и проснулась от собственного крика.

Она проснулась, но сон не закончился. Густой серый дым по-прежнему клубился вокруг, легкие со свистом втягивали внутрь горький и обжигающий воздух, которым невозможно было насытиться. Сквозь дымовую завесу просвечивали оранжевые всполохи яркого пламени.

Горели занавески на окнах.

Горел круглый деревянный стол и стулья, выставленные вдоль стены.

Горели деревянные рамы и деревянный шкаф над плитой.

Кожаные подушки, сброшенные на пол, уже занимались пламенем.

В панике оглядевшись по сторонам, она бросилась в направлении входной двери. Глаза застилали слезы и пелена густого дыма. Нащупав рукой поверхность стены, она стала шарить по ней в поисках пластмассового крючка, на котором были подвешены ключи.

Крючок вскоре нашелся, но ключей на нем не было. Инга зачем-то снова и снова ощупывала его руками, как будто надеялась, что ключи появятся. Потом спустилась по стене вниз и стала шарить руками на полу, решив, что железная связка могла упасть вниз.

Бесполезно. На полу ключей тоже не оказалось.