Инга слушала, но мыслями была далеко. Он не помнила никого из тех, о ком рассказывала Марина. Никого из общих знакомых, ни младшего брата, ни тетку. Все они были для нее, как непонятные сокращения с подробными пояснениями в скобках, обнаруженные в записной книжке. События из их жизни не вызывали никакого интереса. К тому же, она никак не могла избавиться от ощущения, что Марина знает про нее что-то важное. С каждой секундой разговора это ощущение крепло все сильнее. Видимо, ее подруга просто не умела врать.

Странная черта, так редко свойственная взрослым людям. Наверное, при других обстоятельствах это Инге даже понравилось бы. Но сейчас раздражало до крайней степени. Она только рассеянно кивала, слушая рассказы подруги, и лишь изредка подбрасывала незначительные вопросы. А думала о своем.

Черт, что же ей теперь делать? Пытать Марину бесполезно. Если решила не говорить, значит, не скажет. Пытаться разыскать еще каких-то своих знакомых, которые, возможно, смогли бы поведать ей о том, о чем знает, но молчит Марина Позднякова – бессмысленно. Кажется, круг близких людей у Инги Петровой был слишком тесным. Значит, остается только одно – ждать. Снова ждать, когда проснется память, и разбираться во всем самой.

Только вот когда же, интересно, это случится?

Марина, почувствовав настроение Инги, вскоре засобиралась. Задерживать ее Инга не стала. И даже не стала приглашать зайти снова. Так и не смогла совладать с чувством обиды, заполонившим душу.

– Ты не переживай, – снова сказала Марина, прощаясь. – Вот увидишь, все образуется. Для тебя сейчас самое главное – спокойствие.

– А откуда ты знаешь, что для меня сейчас самое главное? – не сдержавшись, раздраженно выпалила Инга.

– Ну вот. Снова начинаешь. Балда ты, Волошина. Это ж и так понятно.

– Может, тебе и понятно. А мне ничего не понятно.

– Ладно, – отмахнулась Марина. – Я вижу, с тобой каши не сваришь. Ты всегда такая – если вбила чего в голову, так не успокоишься, пока… В общем, пока! Не приглашаешь – напрашиваться не буду. Но если захочешь – звони. Примчусь по первому сигналу, быстрее ветра… И я тебя люблю, между прочим!

Стоя в задумчивости возле захлопнувшейся двери, Инга некоторое время ощущала чувство неловкости. Наверное, зря она так с Мариной. Напридумывала себе бог знает что, а теперь еще обижается. Если два самых близких человека в один голо твердят ей о том, что жизнь у нее была спокойной, как у амебы – наверное, все же не стоит сомневаться в их словах и придумывать себе прошлое, полное опасностей и приключений.

Не стоит… Да она бы и не придумывала, если бы не этот чертов звонок представителя службы контроля качества! Зейгмана, как там его, снова забыла… Если бы не этот звонок и если бы не эпизод в больничной палате. И если в правильности выводов экспертизы еще можно было усомниться, то в существовании Горина – вряд ли.

Настроение было окончательно испорчено. И не было сил взять себя в руки. Включить музыкальный канал или какую-нибудь смешную передачу, которых в телевизоре полным-полно в любое время суток на любом канале. Снова достав из шкафа альбом с фотографиями, она рассматривала его целый час, подолгу вглядываясь в незнакомые лица. Когда фотографии заканчивались, Инга начинала листать альбом в обратном направлении, доходила до первой страницы и листала снова.

За этим занятием и застал ее Павел Петров, вернувшийся с работы на целый час раньше обещанного времени.

Он открыл дверь ключом и появился в комнате с огромным букетом белых роз. Инга, увидев это великолепие, на секунду даже перестала дышать. Бутоны были едва раскрывшимися, нежными, и на каждом серебрились и сверкали капельки влаги.

– Пашка, – пробормотала она, вдыхая густой аромат. – Какое чудо…

– Ты любишь розы, – привычно проинформировал ее муж.

«Мог бы и не говорить», – почему-то с легкой досадой подумала Инга. Ей было очень важно узнавать о себе хоть какие-то мелочи самостоятельно. И не слишком приятно, когда Павел по-привычке помогал ей, подталкивал, лишая возможности совершать эти маленькие открытия.

– Что с тобой?

Инга, видимо, не сумела скрыть своих эмоций. И от этого настроение испортилось еще сильнее.

Она поставила букет в вазу, так и не ответив на вопрос мужа.

Вообще, в этот вечер она была крайне молчалива. Обедать дома они не стали – как и договаривались, решили пойти в ресторан. Инга надела вечернее платье, темно-синее с легким мерцающим блеском, которое долго выбирала и в конце концов выбрала именно потому, что Павел не стал его советовать. В глубине души она чувствовала себя бунтующим подростком, отчаянно пытающимся отвоевать себе место в мире взрослых людей. Злилась на себя за этот бунт, но ничего не могла с собой поделать. Наконец, когда они уже вышли из ресторана, Павел, смеясь, сказал:

– Ну ты настоящий ежик. Такой колючей я тебя никогда еще не видел. И знаешь, такой ты мне нравишься даже больше…

Он улыбался. И, глядя на эту его влюбленную улыбку, Инга оттаивала.

– Извини. Сама не знаю, что со мной сегодня. Не с той ноги, наверное, встала.

Про визит Марины она Павлу так ничего и не сказала. Хотя он и не спрашивал. Поэтому Инга быстро и легко договорилась со своей совестью, утешая себя: если бы он спросил, она бы непременно сказала. А так получается, что она совсем даже его и не обманула. Просто не сказала… Потому что забыла. В самом деле, и не такое уж это важное событие – визит Марины – чтобы думать о нем постоянно. Есть вещи в жизни и поважнее. Например…

– Паш, – вдруг спросила Инга, уже лежа в постели, сонная и немного уставшая после долгой прогулки. – Кстати, ты позвонил этому эксперту? Зейгману?

– Позвонил, – после недолгой паузы ответил Павел. – Не переживай. Я же тебе говорил, они там что-то напутали.

– Точно? – Инга приподнялась на локте, пристально вглядываясь в темноте в лицо мужа.

– Точно, точно. Успокойся, хорошая моя. Не переживай…

Павел поймал в темноте ее руку и коснулся губами. Потом поцеловал ладонь и запястье. Инга тихо лежала, чувствуя, как губы его поднимаются выше, как замирают, слегка раскрывшись, с внутренней стороны на изгибе локтя, в маленькой впадине, где едва ощутимо пульсирует кровь.

Она ему не поверила.

В первый раз за все эти дни ее безграничное, безраздельное, непоколебимое доверие мужу дало трещину. Возможно, виной тому были именно его последние слова. Те самые, которые она так устала слышать. От которых ее тошнило. Которые уже начинала потихоньку ненавидеть – не переживай, успокойся…

Она не поверила, но все же не стала ни на чем настаивать. И даже ответила на его поцелуй, когда его губы коснулись ее губ.

Но дальше этого поцелуя и на этот раз дело не пошло. Как обычно, Инга вдруг сжалась, превратившись в каменную статую. И едва не расплакалась, когда Павел, поняв, что и в этот раз события будут развиваться по привычному сценарию, принялся тихо гладить ее по волосам и тихо шептать все те же опостылевшие слова – не переживай, успокойся…

В полной тишине она лежала без сна почти до утра. Прислушивалась к дыханию мужа и понимала, что он не спит тоже. Несколько раз хотела окликнуть его шепотом. Но почему-то так и не решилась. И даже коснуться его руки, как накануне, не решилась тоже.

Не решилась – а может быть, просто не захотела.

* * *

Следующие два дня прошли примерно по тому же сценарию. Инга чувствовала, что отдаляется от мужа, и ничего не могла с этим поделать. Его непоколебимая уверенность в том, что спокойствие – единственное, что ей необходимо в жизни – просто сводила с ума. Оставаясь одна, она вела бесконечные диалоги сама с собой, даже не замечая, что иногда начинает спорить с Павлом вслух. Она пыталась доказать ему, что спокойствие спокойствию – рознь. Что ее теперешнее спокойствие – совершенно искусственное, надуманное состояние. Что гораздо лучше для нее будет узнать что-то, что на время лишит ее этого ненавистного спокойствия, чтобы потом она смогла успокоиться по-настоящему. Что она хочет, в конце концов, начать чувствовать себя живым человеком, а не фарфоровой куклой, которую надежно упаковали в картонный ящик, переложенный несколькими слоями ваты, чтобы она не разбилась. Что она задыхается уже от этой ваты, которая забилась ей в легкие.