— Неужели вы всерьез полагаете, что отец решится наказать меня? — печально улыбнулась Селестина. — Все, что меня может ожидать — пара недель под домашним арестом и скорейшее замужество. В худшем случае — меня запрут в какую-нибудь лечебницу, пока не найдут более достойное применение.

— Все, что вы говорите, ужасно! — воскликнула Анна.

— Но все это лучше, чем смерть, — пожала плечами Селестина и подтолкнула Анну к двери. — Вам надо спешить! Прощайте и, если можете, — простите меня!..

Все вышло, как и сказала Селестина, — никем не узнанная Анна поднялась по ступеням каземата, отчаянным усилием воли подавив в себе желание свернуть в тот коридор, что вел к камере, где ожидал исполнения приговора Владимир. Нет, она не имела права больше подвергать себя опасности — Владимир не простил бы ей того, что она вторично отвергла его жертву и не вернулась к детям. И, низко опустив голову, чтобы никто не увидел случайно ее слез, Анна вышла во двор тюрьмы и быстрым, но уверенным шагом пересекла его.

Солдаты на выходе вежливо кивнули ей, и Анна также ответила им — легким кивком, означающим все, что угодно — благодарность или приветствие. Потом она пошла по знакомой уже, уложенной камнями дороге к набережной, где стоял в гавани двухколесный почтовый пароход. Поднявшись на его борт, она сразу проследовала в отведенную для нее каюту и сидела там вплоть до того момента, когда корабль, медленно размалывая воду, стал выходить на рейд ввиду сторожевого форта. И лишь после этого Анна решилась выйти на палубу, чтобы в последний раз взглянуть на Форт-Рояль и мысленно попрощаться с Владимиром, который на этот раз уходил из ее жизни навсегда и бесповоротно.

— Селестина? — раздался вдруг рядом знакомый голос. — Что ты делаешь здесь?!

— Альбер? Это вы? — Анна оглянулась на оклик и замерла в изумлении и тревоге.

— Мадам Жерар? Анни? Вы?! Вы живы?.. — Альбер, казалось, не верил своим глазам. — Но откуда на вас это платье?

— Мне дала его Селестина, — просто сказала Анна, еще не зная, может ли она в полной мере доверять Альберу после всего случившегося.

— Вот как… — протянул Альбер, и лицо его на мгновенье затуманилось. — Не хотите ли вы сказать, что она помогла вам?

— Именно так, — подтвердила Анна.

Вот уж не ожидал от нее подобного поступка, — недоверчиво усмехнулся Альбер. — Впрочем, я не желаю говорить о ней. С Селестиной покончено и с мечтами на счастливый брак — тоже.

— Так вы возвращаетесь домой? — догадалась Анна.

— Да, — сказал Альбер. — Когда вы убежали там, на набережной, к своему мужу, я вдруг вспомнил, что вы забыли в коляске свой узелок, и вернулся за ним. Но догнать вас не успел — я видел только, как вас уводили под охраной национальных гвардейцев. Тогда я поспешил в дом де Танжери и попытался выяснить, что случилось. Больше всего на свете я боялся, что вы обвините меня в предательстве. Но разговора с теперь уже бывшим тестем не получилось — меня практически сразу посадили под домашний арест, а сегодня де Танжери предложил мне уехать. Он хотел избежать скандала, сказал — довольно и того, что уже произошло. Конечно, думаю, прежде всего, он заботился о нерушимости деловых отношений с моим отцом и о том, как посмотрят на все это в Париже, где у меня весьма высокие покровители. Он даже разрешил мне забрать Селестину с собой и обвенчаться на континенте. И я уже собирался в обратный путь, когда в мою комнату вошла Селестина и стала требовать объяснений.

— И, кажется, я догадываюсь, о чем, — кивнула Анна.

— Простите, но я вынужден был показать ей ваши вещи, и тогда она забрала их и стала рассматривать, — вздохнул Альбер. — После этого мы поссорились, и Селестина призналась, что это она виновата во всем. Это она выдала вас и вашего мужа.

— Я знаю, — прошептала Анна.

— Услышать это мне было тяжело, — признался Альбер. — Я ведь наивно полагал, что женюсь на девушке с хорошими манерами и христианскими представлениями о добре и зле. То, что она совершила, возможно, и объяснимо, но неприемлемо. И, когда она ушла, прихватив с собою ваши вещи, я тотчас собрался и отправился в гавань, чтобы сразу жесесть на пароход.

— Думаю, вы поторопились, — с заботой в голосе промолвила Анна. — Мне показалось, что за последние часы в ее сознании произошли довольно важные перемены к лучшему. И в скором времени вы можете пожалеть о том, что не дали ей шанса искупить свою вину.

— Предательство невозможно искупить, — покачал головою Альбер. — И потом — разве не говорится в Писании: предавший единожды предаст и еще раз? Нет-нет, единственное, о чем я жалею, что мне не удалось увидеть вас, прорваться к вам, чтобы попытаться поддержать в трудную минуту. И это — проявление моей слабости, мой долг перед вами.

— Что вы, Альбер… — начала Анна, но он остановил ее.

— И я рад, что вы здесь, на этом корабле. Значит, у меня есть возможность выполнить свой долг перед вами до конца.

В этот момент откуда-то издалека, от постепенно уходящего вдаль порта, донесся отдаленный раскат грома. Анна вздрогнула и посмотрела в ту сторону.

— Это не гроза, — легкомысленно махнул рукою Альбер. — Это пушка. Так обычно стреляют с форта, когда в крепости состоялась экзекуция… Боже, что я наделал! Анни! Анни!

Альбер едва успел подхватить Анну под руки и прижал к себе. Безумец, он даже не подумал, что может означать для нее этот выстрел! Альбер был в отчаянии — он подхватил бесчувственную Анну на руки и пошел по направлению к лестнице, ведущей с палубы в жилую часть судна. Стюард, встретивший его у трапа, указал ему каюту, которая была записана за мадам. Он предложил и свою помощь, но Альбер дал ему несколько монет и попросил не беспокоить его и мадам. Это всего лишь качка, пояснил он стюарду, выпроваживая того за дверь. Потом Альбер уложил Анну на койку и открыл иллюминатор, чтобы свежий воздух вдохнул в нее силы и помог прийти в себя.

И вскоре Анна действительно очнулась — залетавшие от вращающихся лопастей колес соленые, холодные брызги привели ее в чувство. Она открыла глаза и непонимающе взглянула на Альбера, но потом вдруг все вспомнила и разрыдалась…

Альбер просидел с нею до самого вечера, попросив стюарда принести для мадам ужин в каюту и с трудом, но все же уговорил Анну поесть.

— Путешествие нам предстоит неблизкое, — убеждал ее Альбер. — Этот рейс делает заход на Гаити и далее идет вдоль побережья Северной Америки в Бостон, и лишь потом пароход отправится в Брест. Вам будут необходимы силы, чтобы преодолеть этот путь.

Он был очень предупредителен и внимателен к Анне. Оставляя ее ночью одну в каюте, искренне волновался — как мадам Жерар будет чувствовать себя завтра утром. И чуть свет бежал под ее двери, чтобы убедиться, что с нею все в порядке. Альбер отвлекал ее от грустных мыслей, рассказывая о своих приключениях в Африке, и Анна чувствовала — многое в этих удивительных историях вымысел, похожий на сказки из «Тысячи и одной ночи», но была благодарна Альберу за сочувствие и заботу.

Ее собственных сил и решимости уже не хватало, чтобы стоически пережить тот выстрел, который все еще отдаленно звучал в ее ушах. Выстрел, который навсегда разрушил ее жизнь. Конечно, дома ждут дети, отец и сестры, но Владимира уже не будет с нею. И любовь, которая составляла все ее существо, отныне оставалась лишь воспоминанием — приятным и печальным одновременно.

По отплытию с Гаити пароход неожиданно попал в сильнейший туман. Помощник капитана объяснил пассажирам, что для этих широт и необычно жаркой погоды это явление типичное — слишком сильные испарения, близость теплого атлантического течения и отсутствие сильного ветра создавали почти парниковый эффект. Корабль, казалось, плыл в молоке, осторожно перебирая колесами, как ластами. Капитан приказал сбросить ход и периодически подавать гудок, сообщая другим возможным кораблям о своем местонахождении.

Находиться такую погоду в каюте долго было невозможно, и Анна вышла на палубу. Вечер стоял тихий, влажный, и пароход, расцвеченный огнями, походил на праздничный торт.