Полковник Надаши был известен как пронемецки настроенный офицер, поэтому вечером вместо него было решено послать майора Сентмиклоши, который хорошо знал обстановку на фронте. Но события приняли такой оборот, что направить парламентеров к маршалу Малиновскому было уже невозможно.

Сегодня, когда прошло более чем полвека с тех пор, когда в Венгрии развернулись эти драматические события, я не могу не упомянуть о встрече с маршалом Р.Я. Малиновским в 1956 г. на приеме по случаю Дня Советской армии. Дуайен корпуса военных атташе, аккредитованных в Москве, шведский полковник Флудстрем попросил меня представить его и еще нескольких коллег маршалу Малиновскому.

Маршал охотно согласился побеседовать с иностранными военными атташе. Высокий, под два метра ростом, худощавый швед с бугристым лицом, отличавшийся аристократическими манерами, явно понравился Малиновскому. Оказалось, что по пути в Испанию в 1936 г. Родион Яковлевич несколько дней провел в Стокгольме. Он оживился, вспоминая, что в шведской столице тогда только что было запрещено пользоваться звуковыми сигналами автотранспорту. А в Москве автомашины еще вовсю сигналили на улицах и площадях…

Французский военный атташе, которого я представил маршалу, был немало удивлен, когда Родион Яковлевич на приличном французском языке вспоминал время, проведенное во Франции в годы Первой мировой войны, где он в составе Русского экспедиционного корпуса воевал против немцев.

На беседу с венгерским военным атташе подполковником Пильчиком маршал согласился не сразу. Он сказал, что у него остались неприятные воспоминания о переговорах с венгерским парламентером в 1944 г. под Сегедом. Венгры явно симулировали сотрудничество с Советской армией, когда хортистское руководство использовало передышку, предоставленную ему для отвода войск к Будапешту, с целью перегруппировать силы и предпринять наступление против наших войск в районе Соль-нока, а присланный для переговоров офицер не знал обстановки и был беспомощен.

Маршал упомянул и об убийстве наших парламентеров. Он глубоко пережил их гибель. Штейнмеца он знал еще по Испании, где они были вместе в годы гражданской войны. Остапенко был отважным офицером, которого командование 3-м Украинским фронтом неоднократно представляло к наградам.

Бывший директор будапештского филиала Института русского языка Владимир Иванович Клепко рассказал мне о некоторых деталях этой трагедии. Как-то мы ехали с ним в районе будапештского аэропорта Ферихедь. Клепко кивнул головой в сторону памятника Штейнмецу (тогда памятник еще не убрали с места гибели парламентера) и сказал: «На этом пьедестале могла стоять моя фигура». Заметив мой недоуменный взгляд, Владимир рассказал, что когда окружение Будапешта было завершено, встал вопрос о посылке парламентеров. В списке представленных кандидатов была и фамилия Клепко. Отбор производил член Военного совета фронта. Когда Владимир представился генералу, тот без обиняков сказал кадровику: «Кого вы мне предлагаете? Да у него еще молоко на губах не обсохло». Теперь Владимир признался, что генерал был прав: в ту пору он был худеньким, с тонкой шеей, младшим лейтенантом, брился раз в неделю. Кандидата так и не подобрали. Запросили 4-й Украинский фронт. Оттуда прислали опытного, интеллигентного капитана Штейнмеца, венгра по национальности. Это был деликатный в обращении с товарищами, грамотный офицер, по своим внешним данным вполне подходивший для роли представителя советского командования.

Кандидатура Остапенко никаких возражений не встретила. Владимир признался, что тогда его глубоко, до слез обидели слова генерала, в присутствии других офицеров назвавшего его молокососом и отстранившего от выполнения опасной миссии.

Когда автомашина Штейнмеца двинулась к переднему краю обороны, Владимир в группе офицеров в бинокль наблюдал за ней, невольно чувствуя себя на месте парламентера. «Напряжение было так велико, — вспоминал мой собеседник, — что когда у кого-то из наблюдавших под ногами громко хрустнул осколок стекла, все вздрогнули. Неожиданно со стороны обороняющихся блеснула вспышка и послышался хлопок: должно быть, в автомашину выстрелили фауст-патроном. Затем раздался взрыв и “виллис” парламентера охватили пламя и клубы дыма. Никто не мог поверить своим глазам: убить парламентера — это позор, который не смыть никогда. Тогда же, — заметил Владимир, — у меня мелькнула мысль: видно, судьба даровала мне жизнь».

«Убийство наших парламентеров, — продолжал Владимир, — вызвало волну возмущения среди солдат и офицеров».

К сожалению, расплачиваться за злодейское убийство парламентеров сплошь и рядом приходилось мирному населению.

В политорганы фронтов стали поступать жалобы от венгерских граждан о фактах насилия, совершаемых советскими солдатами. Командирам и политорганам приходилось проводить серьезную разъяснительную работу и привлекать к ответственности солдат, совершавших противоправные действия против мирных граждан.

Возвращаюсь к приему у начальника Генерального штаба. Малиновский согласился с моим доводом, что новая венгерская армия не несет ответственности за преступления фашистов, и согласился побеседовать с венгерским военным атташе. Но беседа протекала вяло, и маршал постарался ее побыстрее закончить.

Слова маршала Малиновского оживили в памяти некоторые факты. После взятия Будапешта в Москву доставили группу немецких и венгерских офицеров. Я поехал в Бутырку. Кто-то из переводчиков сообщил мне, что в одном из кабинетов находится бывший командующий будапештской группировкой — немецкий генерал-полковник Пфеффер-Вильденбрух. Я вошел и задал ему единственный вопрос: «Кто приказал расстрелять наших офицеров-парламентеров?» Лицо генерала имело землистый оттенок. Пальцы рук были нервно сцеплены. Он явно волновался. Тем не менее по-военному четко заявил, что ни он, и никто из его ближайшего окружения такого приказа не отдавали. На мой вопрос, как он может объяснить, что одновременно на участках двух фронтов были расстреляны наши парламентеры, направлявшиеся с белыми флагами к командованию окруженной группировки? Нашим войскам по всей линии фронта был заблаговременно дан приказ прекратить огонь из всех видов оружия, о чем противник был оповещен по радио, через громкоговорители.

Пфеффер-Вильденбрух повторил, что ни он, ни его офицеры не виновны в расстреле парламентеров. Что касается боевиков венгерского диктатора Салаши, заметил он, за их действия он ответственности нести не может.