Наверно, перед разработчиками термояда встали проблемы фундаментального характера, иначе за полвека чтонибудь бы придумали. Но если это так, то человечество загнало себя в ловушку. Обычные ядерные реакторы и гидроэнергетика могли лишь слегка замедлить откат назад. В век угля и пара, где дирижабли были бы основным видом воздушного транспорта, а бензин синтезировался из того же угля, но только для нужд сверхбогатых людей. Ведь мировой автопарк сократился бы в сотни раз.

Неожиданно парень почувствовал злость на себя. Ну его в задницу, это альтернативное будущее. Глупо стоять на холодном ветру среди выжженного ледяного поля и думать о том, что было бы через сто лет, не случись войны. Это неслучившееся будущее было мало связано с бомбардировкой его родного региона. Все проще и ближе.

Россия – не Саудовская Аравия, хоть она и добывала нефти побольше, но по запасам она уступала даже маленькому Кувейту, где себестоимость добычи и транспортировки была куда ниже. Российский газ тоже не был бесконечен, как бы ни хотели этого паразиты, присосавшиеся к трубе.

На Западе знали о нашей способности восставать из пепла, как птица феникс. Как же сделать, чтоб мы не поднялись никогда? Умные головы за океаном должны были просчитать и крайний вариант, когда Россия всетаки успела ответить на удар и обе страны лежали в руинах. Как даже в этой ситуации обеспечить себе хорошее положение в новом мире, а противнику – окончательный крах? Лишить его энергии.

Кузбасс… Не Ямал, не побережье Каспия, а именно этот медвежий угол во второй половине двадцать первого века должен был стать энергетическим сердцем России. Отечественной нефти уже не было бы, газ стал бы фантастически дорог, а уголь – вот он, еще на тысячу лет. Область, которую помнили только по стуку шахтерских касок на Горбатом мосту, получила бы геополитическое значение как один из двух крупнейших угольных бассейнов мира.

Допустим, очевидный противник прибегнул к силовому варианту. Александр не знал, кто первый начал, хотя чтото подсказывало ему, что это была не его страна. Не имеет значения. Итак, первые бомбы сброшены, враг ответил, карусель завертелась. Через день нет ни армий, ни промышленных центров, ни трети населения. Но это еще не конец. Что дальше? Братские объятья со слезами раскаяния? Как бы ни так.

Ядерная зима еще кажется глупой страшилкой, а боеголовки, по крайней мере, у них, остались. Онито никогда их не распиливали, а только прибирали на склад, на черный день. А средства доставки… даже если кончились ракеты, найдутся старые добрые бомбардировщики B52.

Что будет делать руководство Штатов, укрывшееся в своих бункерах, которые у них никогда не демонтировались и не сдавались в аренду под казино? Работать на перспективу. Отступать некуда, Рубикон перейден. Пока остатки армии подчиняются приказам, пока есть контроль за базами ВВС и связь с подводными ракетоносцами, надо действовать и идти вабанк.

Их собственное Аппалачское месторождение могло обеспечить нужды Великого Пиндостана в течение пятисот лет даже при довоенном потреблении, если они не смогут удержать Персидский залив. Но что же делать с другим, на противоположном конце земного шара? Уничтожить. Оккупация была бы бессмысленна даже в лучшие времена. Уголь не нальешь в танкер и не повезешь через океан. Не лучше ли сделать так, чтобы он не достался никому?

Отбросив врагов в каменный век, хорошо бы иметь гарантии, что они останутся там навсегда. Ладно русские, но ведь есть еще Китай, который уже исчерпывал собственный бассейн Хуанхэ. Данилов не знал, затронула ли война азиатского дракона или он в соответствии с восточной мудростью выжидал в сторонке. Но то, что двум сверхдержавам и в постъядерном мире было бы тесно на Земле, ясно как дважды два. А без энергоносителей уцелевшие в атомной бойне погибли бы быстро. Люди вымерли бы от голода, когда трактора и комбайны встали бы с пустыми баками.

Так мог рассуждать мировой гегемон двадцать четвертого или двадцать пятого августа. В тот момент им уже были не нужны наши недра. Они просто хотели, чтоб те не достались никому и никогда. Чтото подсказывало Саше, что им удалось этого добиться, уничтожив добывающую инфраструктуру и нанеся серьезный урон самим пластам каменного угля.

Вряд ли месторождение можно полностью уничтожить, но вот затруднить добычу на долгие годы – это выглядит вполне реальным. Наверняка удару предшествовали долгие расчеты критических точек и мощностей зарядов с помощью компьютерных моделей. Это они могли сделать и заранее, просто на всякий случай.

Только одеревеневшие руки дали Данилову знать, что он уже четверть часа стоит без движения, оглушенный тем, что ему открылось. Может, он и ошибся, но никакое другое объяснение ему в голову не приходило.

С неба падал снег, перемешанный с пеплом. Это был настоящий ад на Земле. Пламя не оставило ничего от того, что уцелело после взрывной волны. Иногда на его пути часами не встречалось ни деревца. Пожары должны были полыхать тут до тех пор, пока не сгорело все. Сколько же килоджоулей теплоты выделилось в тот день?

Данилов никогда бы не подумал, что в преисподней может быть так холодно, и все же мороз здесь переносился легче, потому что ветров, какие терзали его на ЗападноСибирской равнине, в этих краях не было. Холмистый рельеф Кузнецкой котловины сдерживал хаотическое движение воздушных масс.

Средний радиационный фон был слабым, как и в соседнем регионе, – не больше тридцати миллирентген в час, но по мере приближения к тому, что раньше было городами, он увеличивался резкими скачками. Эти старые бомбы были еще и «грязными».

Саша надеялся на свою плотную одежду, дополненную лыжными очками и шарфом поверх лица, как у полярника, так что не оставался открытым ни один сантиметр кожи, но приближаться к этим «зонам» ближе все равно не стоило. Радиация имеет свойство накапливаться в организме. А он и так не до конца оправился от болезни.

Каждый раз, когда впереди начиналась полоса черной испепеленной почвы, Данилов круто менял направление, для чего ему приходилось «сходить с рельсов». Парень прибавлял шаг и несся вперед что было сил, пока уродливый ожог на теле Земли не оставался позади, а вокруг снова не было ничего, кроме снега. Миновав опасное место, он с помощью своего сумасшедшего компаса вновь отыскивал в темноте железную дорогу.

Ему еще не раз предстояло увидеть подобное зрелище. За неделю он прошел мимо трех городов, от которых не уцелело ни одного дома, и миновал семь поселков, от шести из которых остались одни воспоминания. На привалах Александр долго сидел над картой с циркулем и линейкой, высчитывая безопасный маршрут, но каждый раз оказывалось, что без опыта ориентирования на местности он может следовать ему только приблизительно. Его как магнитом тянуло в места, где месяц назад было применено самое эффективное средство поражения «биологических целей». Что бы он делал без маленькой коробочки радиометра?

Первым серьезным препятствием была река, названия которой он даже не знал. Вроде бы Томь, а может, и Чумыш. А может, вовсе Иня. Сашины познания в географии исчерпывались объектами планетарного масштаба. Он мог удержать в памяти гору Джомолунгма и водопад Анхель, но не речки родного региона.

Раньше Данилов кривился, когда слышал трескотню о «крае родном». Он всегда считал, что у шахтерского региона, где его угораздило родиться, нет никакой культуры, кроме лубочных плясок в кокошниках, и никакой истории, кроме бивней мамонта под слоем пыли в краеведческом музее да пулемета «Максим», принадлежавшего не то красным, не то «зеленым» партизанам, которые разбили на этих холмах Колчака. Парень слышал, хоть об этом почти не писали, что гдето здесь Верховный правитель устроил и первый в России лагерь смерти. Не просто концлагерь, как Соловки, а близкий аналог Освенцима. Еще он гдето читал, что именно в Кузбассе спецпереселенцевкулаков освободили последними, уже через пару лет после смерти Сталина. Прекрасные традиции, ничего не скажешь. Теперь Саша часто укорял себя за былое неуважение к малой родине, которая сама стала историей.