«Красавчик, — с неприязнью подумала Катя, пожав руку бывшему мужу. — В кино актеры с такой внешностью играют порочных негодяев. Капризный ребенок-злодей. И как я могла с ним связаться?..»

— Конечно, я была во Флоренции, что за вопрос? — говорила между тем Вера. — Музей фотографии братьев Алинари просто фантастика! Такой vintage! А эти дивные отпечатки с оригинальных пластин и стекол? Потрясающее впечатление. Я кое-что даже приобрела. Мне сделали пару снимков на заказ. Разумеется, это стоило немало, но…

— Лучше уж купить что-нибудь поближе к телу, — сказал Никита, не разделявший восторгов сестры, — если уж тебе так хочется украшать дом черно-белой фотографией.

— А что? Предложишь мне какого-нибудь Бородулина? Не понимаю, чем все восхищаются? Это просто пародия на «Триумф Воли» и «Олимпию» Лени Рифеншталь, знаете, да, Катя? — Вера глянула на Катерину. — Это любимый режиссер фюрера. Все эти спартакиады с атлетами, косточки которых давно обратились в прах, меня не интересуют. Совок. Или Германия тридцатых. Что, впрочем, одно и то же. Не люблю и не хочу.

— А на «Сотбисе», между прочим, Бородулин ушел за весьма приличные бабки. Да и на «Сванн» тоже, — включился в беседу Кирилл.

— Ты мне еще посоветуй Нарахару, — скривилась Вера. — Почему нет? Наверное, с твоей точки зрения его сценки, отщелканные в женской тюрьме, чудо как хороши.

— Вера! Ты просто неисправимая эстетка. Это уже немодно, — сказал Кирилл.

— Да, — отрезала Оленина, — я эстетка. И мне плевать, модно или нет. Я сама определяю, что модно, если ты еще не забыл. И я люблю красоту. А все это уродство, что ты тут выставил на всеобщее обозрение: бомжи, голые старые алкоголики, сталевары «ню» с рожами перепившихся чертей, — мне совершенно не нравится. По-моему, это просто пошло и претенциозно, а никак не концептуально. Кстати, о том, что модно. Ты не забыл, часом, что голые шахтеры в балетных пачках когда-то давно украшали страницы «ОМа»? Тогда это казалось круто. Но теперь — извини.

— Однако Кирилл уже продал своего «Мусорщика». Да? Неплохо заработал, Кир? — вступился за приятеля Никита. — Сколько тебе отвалила эта старушенция?

— Ольга Марковна? Она вовсе не старуха, а дама в летах. К тому же владеет одной из лучших галерей в Питере. А тебе никто не говорил, Кит, что спрашивать о деньгах неприлично? — Кирилл поджал губы.

«Тоже мне! — продолжала злиться Катя. — Вспомнил о приличиях. Наверное, хочет покрасоваться перед всей компанией. А особенно перед Олениным, который молча смотрит, но никакого участия в разговоре не принимает».

Девушка не понимала, на кого она сердится больше — на Кира или на Сергея, который демонстративно молчал. Чувствовалось, что дети и отец находятся в постоянной конфронтации и даже не особенно скрывают это.

Девушка огляделась, надеясь увидеть Федора, но его нигде не было видно.

«Может быть, не пошел, хотя и собирался, — совсем расстроилась Катя. — А может быть, его увлек в какой-нибудь темный уголок один из его многочисленных знакомых и принялся уговаривать либо использовать его фотографии в оформлении какого-нибудь объекта, либо просить познакомить с очередным заказчиком».

Богемный люд часто обращался к Станкевичу, и он использовал свои связи к обоюдной выгоде.

Через какое-то время Катя и Оленин извинились и отошли от продвинутой молодежи, направившись к ретроспективе Родченко. Народ толпился в зале, где самыми заметными личностями были фэшн-фотографы, разгуливающие между своих менее удачливых коллег со стандартно презрительным видом. Вокруг них томительно крутились красотки, которых в этот вечер в Манеже было более чем достаточно. Катя в своем скромном пиджаке и бархатных узких брючках теребила на шее нитку старинного бабушкиного жемчуга, от редкого употребления утратившего свой перламутровый блеск, но приобретшего изысканную тусклую желтизну, и чувствовала себя одиноко и неуютно. Никто не обращал на нее внимания, да, собственно говоря, тут никто не обращал ни на кого внимания, сосредоточившись лишь на том, какое впечатление производит сам. Катерина не раз бывала на таких презентациях, где пристальный взгляд означает лишь жадное желание узнать — а как выглядит он сам? Не хуже? Или гораздо лучше? Бесконечное сравнение, бесконечное соревнование… Ярмарка тщеславия, которая работает без выходных.

Здесь был единственный человек, с мнением которого Катя могла бы считаться, и этот человек смотрел сейчас на нее взглядом, затуманившимся то ли от выпитого коньяка, вкус которого заставлял морщиться — устроители явно пожалели денег на приличную выпивку, — то ли еще от чего.

«От нахлынувших чувств-с, — съехидничал Катин внутренний голос. — Ты не расслабляйся, погляди, как на него смотрят во-о-он те девицы. У них взгляд наметанный, как бы тебе не упустить…»

Приказав своему внутреннему голосу замолчать, Катя спросила у Оленина:

— Вам тут нравится?

— Да как вам сказать… Это не мое поле, — поморщился Оленин. — Тут богемная тусовка. Хотя такая же убогая, как и все наши «корпоративные вечеринки». Но все-таки, согласитесь, здесь, если отбросить публику, есть на что посмотреть.

Оленин был здесь своим, судя по тому, как часто он кивал в ответ на приветствия.

«Вполне возможно, что его знают как отца Никиты и Веры, — подумала Катя. — А кстати, чем она занимается? И чем дышит кроме фотографии?»

— А чем занимается ваша дочь? — спросила девушка Сергея.

— Вера у нас модельер, — усмехнулся Оленин. — Детки мои нашли себя в этом мире грез. Наверное, если бы это было по-прежнему модно, Верочка пошла бы по стопам матери. Но быть поэтессой нынче непрестижно и невыгодно. А дочка моя умеет считать деньги. Пока мои, — засмеялся он.

— У вас такая семья! И зачем же вам понадобился дизайнер? Вы же не бестолковые нувориши, которые хотят, чтобы дизайнер по интерьерам сделал им все «под ключ», желательно с золотыми унитазами и бриллиантами в кранах в ванной.

— Какая разница? — пожал плечами Сергей. — Ведь благодаря этой исключительно удачной идее моего друга Станкевича мы с вами познакомились. И я этому бесконечно рад. Кстати, мне бы хотелось перейти на «ты». И, следуя дурацкой, но очень соблазнительной традиции, выпить с вами на брудершафт.

Он остановил бежавшего мимо официанта и взял с подноса два бокала с красным вином.

— Надеюсь, это не слишком отвратительное пойло.

Катя и Сергей неловко переплели руки, отпили по глотку кислого вина. Катя вопросительно посмотрела на Сергея. Он наклонился к девушке и, не обращая никакого внимания на мельтешащую вокруг публику, поцеловал ее в губы. Поцелуй был долгим, куда более долгим, чем принято, и Катя почувствовала, как закружилась ее голова, когда Оленин, оторвавшись наконец от ее приоткрытого рта, притянул девушку к себе.

— Теперь мы можем поехать поужинать? И выпить, наконец, приличного вина? — спросил Сергей.

— С удовольствием, — выдохнула Катя.

Они, ни с кем не попрощавшись, тихонько выскользнули из Манежа и пошли на стоянку.

Вечер обещал быть замечательным. На сей раз Оленин повел Катю во французский ресторан «В розовом цвете».

«Опять цитата, — подумала Катя, — на сей раз Пиаф. Жизнь в розовом цвете. Мечты воробышка с парижской мостовой. Грезы о любви, так ужасно разбившейся».

Катя напряглась — болезненные воспоминания нахлынули, как всегда, непрошенно и неожиданно; а как было бы здорово, если бы их можно было включать и выключать по своему желанию! Она тогда не тосковала бы так отчаянно по Хоакину, которого, увы, уже не вернуть…

Сергей почувствовал, что настроение девушки изменилось, но не позволил себе ни единого бестактного вопроса. Он вел себя с Катей бережно и осторожно, давая им обоим время привыкнуть друг к другу и настроиться на волну друг друга. И это было настолько приятно и необычно, что Катя не могла этого не оценить.

Две следующие недели были заполнены напряженной работой, которая все больше нравилась Кате Симоновой, и встречами с Сергеем, к которому все сильнее тянулось сердце девушки.