И тут Костян не находит ничего лучшего, как ответить мне таким оригинальным образом:

– Да пошел ты, Фил на хуй! Я не посторонний, я офицер! Смотрю, у вас вон кофеварка стоит, а разрешение пожарной охраны на нее есть? Сейчас протокол составлять буду…

Я не дал ему договорить. Эдак, думаю, еще немного и просто не останется другого выхода, как наварить ему в щщи! Это будет единственной возможностью сохранить собственное лицо. Прихватил я лейтенанта за ремешок, и быстро вынес его вон из дежурки.

– Ты охуел, что ли, Костя?! – хрипло шепчу, едва прикрыв дверь. – Какого… ты тут при Насадном выёбываешься, как вошь на гребешке?!

Костян немного побелел и говорит мне ослабевшим голосом:

– Ой, Фил… Я же не знал, что это тот самый Насадный! Я думал к вам какой-то новый паренек на работу пришел устраиваться.

Я отнес его уже достаточно далеко от дежурки.

– Ты не думай, милай! – заорал я, должно быть некрасиво при этом кривя рот и брызгая слюной. – Тебе это вредно, понял?! Ты ослеп? Не видишь, что я тебе, блять, знаки делаю?!

– Какие знаки?.. – лепетал огнеборец.

– Тьфу, идиот! – плюнул я с досады.

И пошел обратно в дежурку, там надрывалось SLO. Разговаривая с Сережей Бабуровым, которому оказывается было видение – он только что заподозрил в одном из посетителей Шамиля Басаева, только без бороды, я вполглаза посматривал на Насадного. Он спокойно сидел и, как будто ничего не случилось, читал газету. Я как мог успокоил впечатлительного Бабурова и даже разрешил ему отлучиться на пять минут в туалет – покурить и тщательно умыться холодной водой.

– Это, что же, твой друг, Фил? – вдруг, оторвавшись от газеты, дружелюбно поинтересовался Насадный.

– Кто? – я сделал вид, что не понял вопроса.

– Ну, вот этот… Военный, – пояснил Насадный.

– А-а-а, этот? – и показываю пальцем на дверь.

Как будто здесь был еще какой-то военный!

– Этот, – подтвердил помпотех.

– Да нет, ну что ты, Алексей! – отвечаю. – Это из пожарной охраны. Лейтенант… Блин, забыл. Степанов, кажется, его фамилия. Да, точно, Степанов.

– А чего он такой странный?

– Да ты понимаешь, неприятность у него случилась. Невеста вышла замуж за другого, – врал я на ходу. – За начальника его, за майора Огрызкова. А Костик теперь переживает очень. Как подменили человека, просто сам не свой. Настойчиво ищет приключений, дерзит, прыгает на всех. В Чечню вот недавно попросился добровольцем.

– А-а-а, понимаю… То-то я заметил, ты с ним так… Тактично, в общем, разговаривал, – протянул Насадный и вернулся к чтению.

Два дня я ждал, что Евгений вызовет меня и скажет: «Спасибо Фил, хорошо поработал, но теперь иди обратно на этажи. И пожарнику своему привет передавай пламенный». Не дождался. Получалось, что мои действия руководство сочло правильными и адекватными.

И руководство ни в коем случае не прогадало! Старшего сотрудника оно в моем лице получило справного, мордатого и красивого как тульский пряник.

……………………………………………………………………..

Так вот, тема прежняя: Леоныч и его место в современном искусстве.

Общим голосованием малый Педсовет смены постановил: самым лучшим выходом для нас для всех будет определить Леоныча в Инженерный корпус. Исходя в основном из того соображения, что нарушать трудовую дисциплину в Инженерном ему будет сложнее. Хотя бы просто потому, что там ее рамки гораздо более размытые и нечеткие. Компромисс? Конечно. Вся наша жизнь состоит из компромиссов. Не слыхали?

Вот и пускай там Леоныч сидит, лежит, на ушах стоит, по потолку бегает. Никто его все равно не увидит. Пришел, кое-как открыл – уже слава Богу! На том и порешили. И в торжественной обстановке вручили новому коменданту Инженерного корпуса символические ключи от последнего.

Конечно, не все сразу получалось легко и гладко. Пока Леоныч не попривык к своему одиночеству, он мог, недолго думая, закрыть Инженерный на замок и прийти к нам в Основной корпус – чайку сгонять, потрепаться, рассказать завиральную байку, коих у него был дедморозовский мешок. Тогда Сергей Львович незаметно делал мне условный знак. Я брал Сашка за рукав и без лишнего шума отводил обратно.

Леоныч еще вполне искренне обижался, говорил:

– Фил, я не ребенок! Мы все не дети! Чего мы тут играемся в безопасность какую-то! С Инженерным ничего не случится, если я отойду на полчаса.

Обычно я приводил один-единственный, но веский аргумент:

– Я вот сейчас выпишу тебе, если ты такой взрослый, десять процентов. И давай-ка не будем препираться, милый друг. Меня в натуре достала уже твоя эквилибристика, Саша, понимаешь?

Иногда и это не помогало. Леоныч принимался дерзить:

– Да выписывай, подумаешь! Напугал!

Тогда я говорил действительно жесткие вещи:

– Обратно на «пятую» зону, значит, захотел? По медведям соскучился?

Не существовало лучшего способа отрезвить Леоныча и вернуть ему потерянное чувство реальности. Он пыхтел, сопел, но замолкал на какое-то время.

Однако живость нрава и деятельность натуры никак не давали ему просто сидеть и наслаждаться покоем в Инженерном. Что поделать, несмотря на всю исключительность и привилегированность своего положения, Леонычу было там скучновато. Да и вообще, «Курант» представлялся Саше слишком тесным и мелким, трагически несоразмерным масштабу его дарования. Он чувствовал себя здесь так же нелепо, как эскадренный миноносец чувствовал бы себя в поросшем камышом деревенском прудике с гусями и бабами, стирающими подштанники.

Леоныч томился творческими порывами и дерзкими бизнес-проектами, он рвался ввысь, а пошлая курантовская рутина тянула его в болото, душила и не давала надышаться полной грудью.

Тогда-то и родился главный бриллиант его неутомимой мысли – вся эта блестящая затея с журналом.

22. Художественный редактор.

Как я уже сообщал, в погоне за зыбким миражом морального удовлетворения от работы мне довелось попробовать себя на многих поприщах и немало специальностей переменить. Всяких и разных. Были среди них хорошие, надежные, с которыми не пропадешь. Например, такие, как столяр или маляр-штукатур-плиточник. Столяр я, между прочим, разрядный, а в плиточном ремесле так и вовсе достиг несомненных высот мастерства. Впрочем, секрет успеха прост: я руководствуюсь оригинальной, самолично разработанной плиткоукладочной методой. Послушайте, это действительно интересно. Плитку я, значит, кладу так. Я ее кладу три дня. Два дня пью, один кладу. Может быть, получается не очень ровно, но зато крепко – хер потом отобьешь! По крайней мере, в этом смысле еще никто не жаловался. Да, плиточник я знаменитый.

А ведь были у меня и негодящие, на первый взгляд совсем бесполезные профессии. Вроде сторожа на штрафной стоянке. Тут вроде бы и говорить не о чем. Пустая трата времени и душевного здоровья, да? А вот и неправда ваша. Кое-чему полезному я все-таки выучился на стоянке. Теперь я в состоянии пить водку стаканами.

Если вдруг кто-то думает, что это сомнительное достижение, то пусть так и думает дальше, это его личное дело. Но хотел бы я посмотреть на того скептика в тот драматический момент, когда тамада застолья, угрюмый водитель самосвала Михалыч разливает одним махом бутылку «Кремлевской» на троих, и провозглашает тост: «Ну, бля, за стояк!». Пить «за стояк» не до дна – значит невольно обидеть и расстроить своих товарищей. А попусту расстраивать угрюмого Михалыча не рекомендовалось.

В общем, не все так однозначно в этой жизни. Лишних знаний и умений не бывает.

Александр Леонов придумал мне еще одну профессию. Он назначил меня Художественным редактором во вновь создающийся журнал. Причем исходя исключительно из личной ко мне симпатии, а отнюдь не на основании образования, опыта работы или чего-то еще рационального.

Как у нас заведено, давайте начнем сначала.

Сижу я как-то в конце февраля, ближе к вечеру на банкетке, на «первой зоне». Осуществляю подмену, кажется, Владика Ходункова.