Тут размышления мои как-то сбились, хрен его знает… о чём это я вообще?

Зачем-то мне очень нужно стать мастером. И зачем? А ведь так чесалось — в мастера… Никак не могу припомнить — зачем…

Мастерское звание в Ордене присваивают только после рейда в Зону. Причем только после удачного. Вроде последнего экзамена: выйдешь с хабаром из Зоны, и тебе на следующей неделе устраивают ритуал посвящения в мастера.

Правда, при мне ни разу такого не случалось, но кто-то мне говорил: вот, мол, недавно как раз посвящали одного молодого. Реально ходит теперь с мастерским знаком: артефакт «пустышка» на дубовом листе. Очень красивый знак: горячая эмаль, алмазное напыление, серебро 925 пробы…

Лис… он… что же, он один хотел нас вытащить, один был человеком, а другие орденские — и не люди вовсе, а потроха сучьи?.. А этот один добра нам хотел. И ведь трое после этих его слов выписались из Ордена, спас он их.

Потом пропал куда-то. Ущучили его или сам свалил? Не помню. Башка у меня нынче — ну, как в тумане. Мыслей нет — одни картинки с ватой вперемешку.

Полигоны, занятия в классах… общие торжественные трапезы… оплата счетов, выдаваемых бухгалтерией Ордена… всё перемешалось у меня в один пестрый ком. Бабла пришлось назанимать, вы себе не представляете.

Мне самую малость не хватало до окончания курса, и вдруг вызвал меня к себе мастер Шрам — самый большой авторитет во всем Ордене. Разговаривали мы с глазу на глаз, в классе больше никого не было.

— Вот что, парень, — говорит он мне, — ты знаешь, я на похвалы скуп. Вам в Зоне похвалы мои не понадобятся. Но один раз, полагаю, можно… Ты — лучший в группе. И даже лучший из всех подмастерьев, какие обучались у нас последние года полтора.

Он помолчал, словно раздумывая, стоит ли ему делать то, что он сделал через пару секунд, и протянул мне руку. Самому Шраму руку пожать — лучший знак отличия, какой только можно получить в Ордене. Лучше даже, чем мастерский знак…

Восторг! Пир духа!

А он продолжил:

— Капитул, знаешь ли, принял важное решение относительно подмастерья Дембеля. Мы предлагаем тебе досрочный выход в Зону, а затем, по результатам этого выхода, — досрочное присвоение мастерского титула. Пойдешь с отборной группой. Старшим — мастер Молот. Считай, удача вам улыбается, ребята, — всем, кто пойдет в этой группе. Такому наставнику я бы жизнь доверил без рассуждений. Он своих не бросает…

Странная у меня натура, прикиньте. Другой бы вопил от радости, а у меня и радость вроде бы затрепыхалась, и… предчувствие с ней какое-то говенное пополам…

Но, понятно, улыбаюсь я Шраму, благодарю. Интересуюсь:

— К какому дню мне надо подготовиться?

— Ты не понял, подмастерье. Досрочный выход это значит — сегодня. Со всем снаряжением и вооружением, которое тебе выдано со складов Ордена…

Мысленно я его поправил: «Не выдано. Продано. Но, может, он не знает, ему ли думать о таких мелочах?».

— Подготовься так, как вас учили, только очень быстро… Надень зеленый хайратник — знак принадлежности к Ордену, его в Зоне все знают. Сбор — через три часа. Место сбора — пункт два рядом с Лосиноостровским полигоном. Вы там отрабатывали движение по трассе, провешенной болтами… И учти: ты не имеешь права опоздать ни на минуту. Вы идете за «сонным шаром». А на этот артефакт охотников много, надо спешить. Минута опоздания — и группа уйдет без тебя. Понял?

— Да, мастер.

— Повтори.

Я повторил чуть ли не слово в слово.

Тогда он позволил себе улыбнуться:

— Удачного рейда, брат сталкер. Я уверен в тебе.

Мне страшно жалко пятисот рублей, истраченных на такси. Оно доставило меня к месту, от которого было рукой подать до Лосиноостровского полигона… но что уж тут поделаешь. Странно только, что Зара опоздала, а мы все равно дожидались ее целых десять минут.

Бабы… Что с них взять?

…Снегирев и Зара достают сигареты, я не курю, а Плешь отмахивается, мол, свои не взял, а ваши мне не годятся. Мастер, не торопясь, достает трубочку, набивает табачком, уминает, пускает дымок. Плывет шоколадный аромат табака, сорт «курево для баблистых». Табакур наш затягивается, пыхает, а потом, с ленцой так, отняв трубку от губ, едва слышно говорит:

— Лечь.

Бабах! Мы валяемся на жухлой осенней траве. Одна Зара как-то неуверенно зырит — не проперла. Ну, пропирает чуть погодя и начинает медленно-медленно опускаться на землю. Курево бережет, не роняет, жалко ей курево. Мастер, без лишних базлов, лупит ей по ногам прикладом.

— За что? — изумленно спрашивает дура, вынув рожу из пыльной травы.

Мастер затягивается, пыхает, а потом бьет девке ногой по ребрам.

— Еще вопросы будут?

Зара — злая как собака, только что пена изо рта не течет — отвечает:

— Нет, мастер. Я поняла, мастер.

— Встать!

Вскакиваем.

— Лечь!

Падаем.

— Встать!

Вскакиваем.

— Всем прыгать на одной ноге!

Прыгаем.

— Ладно. Мне просто захотелось напомнить: единственный ваш шанс выйти из Зоны живыми и невредимыми — слушаться меня беспрекословно. Какую бы херь я ни сказал, вы тут же всё так и делаете. Всосали, братья подмастерья? А на любой вяк у меня один ответ — пуля. Один сдохнет, зато остальные выживут.

Прыгаем. Мастер приказ свой не отменял. И он не торопится отменять его.

Нас крепко вышколили на орденских полигонах, ребята.

— Стой!

Мы стоим с красными рожами, дышим тяжко. Если кто не понял — вы хоть знаете, сколько весит походная выкладка у сталкера?

Мастер вычищает трубочку, пакует ее в чехольчик, оглядывает нас иронично… на лице его читается: «Неужели и я когда-то был таким же ходячим помётом, как эти вот?»

— Всё, пошли.

На Лосином острове диггерских мест нет. Ну, или я их не знаю. В смысле, не знал до того самого дня. Вроде совсем недалеко от трассы — слышно, как шумит шоссе. Вроде мы даже до полигона не дошли…

А вот те, бабушка, и хренов пень. Привел нас мастер к старому хозбараку самого затрапезного вида. Хуже бывают только жестяные гаражи времен поздней Империи, ржавые насквозь, мятые, грязные — как из Зоны. Меня чуть не вырвало. Я такие места не люблю. Я вообще не люблю, если кто-нибудь что-нибудь тупо загаживает. Например, загаживает землю говенными домами.

В советские времена в Москве понастроили кучу невнятных «служебных помещений». Заполонили город кирпичными нарывами хрущевок и бетонными гробами «брежневок». И всё это чудовища, притворяющиеся домами. А потом пришли стеклопластиковые сараи «бизнес-центров» и «торговых комплексов», похожие, за редким исключением, на ларьки-переростки. Меж ними по ночам мерцают болотные огоньки казино. И вся эта нервная, лихорадочная неонка — вроде яркой помады на губах восьмидесятилетней старухи.

А я родился тут. И я точно знаю, что в Москве сейчас две Москвы. Одна — вот такая, безобразная, размалеванная иллюминацией, одетая в витрины бутиков, раззолоченная тяжеловесной банковской роскошью… Дерьмо в гламурном фантике. И вот его, это дерьмо, приезжие так часто принимают за настоящую Москву… А ведь этаМосква — гнусь, самозванка, фальшивка.

О настоящей Москве следует говорить другими словами: без похабства, а только с нежностью и любованием.

Это город бесконечных бульваров. Чугунные оградки, скамеечки, собаки, чинно прогуливающие хозяев… Дамы в интеллектуальных очках, листающие Цветаеву, Брюсова, Гумилева… Фотовыставки в застекленных стендах, рестораны в обличье старых трамваев… Пары влюбленных, шествующие с томным промедлением к любимым кафе… Фасады театров в черемуховых картушах, младенцы, плывущие над тротуаром в колясках под сенью ослепительной сирени…

Это город старых парков, больше похожих на леса. Когда-то Москва славилась садами, а ныне редок стал на ее просторах яблоневый цвет и бутылочная зелень крыжовника. Но за пределами центра дышат в ровном ритме травяные ковры, реют стрижи над соснами и тополями, сплетаются тропинки и речки, а с горбатых мостиков дети разглядывают самоцветные мозаики ручейной гальки.