Позже мне рассказали, как старший монах стал дзен-буддистом. Он был единственным сыном в семье преуспевающих врачей. Родители его баловали: купили дорогой мотороллер, записали в несколько спортивных клубов, в доме у него было несколько комнат и двое слуг, исполняющих все его капризы. Когда ему было шестнадцать лет, родители погибли в автокатастрофе. Он испытал сильнейшее потрясение, пережил нервное расстройство, несколько раз пытался покончить с собой. Светочем в его жизни или камнем, на который можно было опереться, оказался настоятель — отец иногда брал мальчика с собою в храм, который часто посещал и даже время от времени медитировал вместе с монахами. Когда подросток пришел к настоятелю после смерти родителей, он ничего не желал слушать и заявил с вызовом, что в жизни нет ни смысла, ни справедливости. Почему он, шестнадцатилетний мальчик, потерял своих родителей? Зачем он родился? Если всему придет конец, зачем вообще что-то делать, зачем жить?

— Да, — ответил настоятель и отпустил мальчика домой. Но тот снова и снова продолжал приходить и жаловаться, пока наконец настоятель не потерял терпение.

— Ты приходишь сюда только жаловаться, а это можно делать и дома. Что тебе от меня надо?

— Я хочу узнать, — сказал мальчик, — почему я должен страдать. За что мне это?

— Я ничего тебе не скажу, — сказал настоятель. — Тебе и самому все известно. Если хочешь, можешь сам рассказать мне.

— Я понимаю, чего вы хотите, — ответил мальчик. — Чтобы я стал монахом, и вы дали мне коан,и чтобы я медитировал, штопал себе одежду и мылся раз в девять дней. Почему я должен этим заниматься? Моя карма, итог того, что я совершил в прошлых жизнях, хорошая. Я богат, у меня большой дом, я умен, я поступлю в университет и стану, как мои родители, врачом. У меня будет жена, будут дети, и мои дети тоже будут преуспевать. Зачем мне от всего этого отказываться? Чтобы узнать что-то такое, что, по вашим словам, я и без того знаю?

— Ну и не отказывайся, — сказал настоятель. — Я вовсе не говорил, что ты должен стать монахом. Делай, что тебе хочется, только не приходи сюда больше. Я — занятой человек, мне некогда тобой заниматься.

— А если я стану монахом, у вас найдется для меня время? Вы поможете мне достичь того, что, по вашему мнению, я уже достиг?

— Попробую, — сказал настоятель, — хотя ты напоминаешь мне рыбу, которая жалуется, что умирает от жажды.

Так в конце концов он стал монахом, но еще трижды убегал из монастыря и трижды возвращался. Коан,должно быть, доставил ему массу трудностей — спустя несколько лет ему даже пришлось пойти на крайние меры: он не ложился в постель и медитировал, сидя на камне и поставив рядом ведро, чтобы плескать себе в лицо водой и не позволять заснуть.

Когда я познакомился с ним, в нем уже не было признаков эксцентричного поведения. Я даже не мог представить, что этот кроткий, излучающий энергию человек был когда-то избалованным невротичным мальчишкой. Я сказал наставнику, что столь полная перемена напоминает мне прижизненное перерождение. Наставник покачал головой.

— Забудь о перерождении, — сказал он. — Индуизм много говорит об Атмане, об истинном «я», которое никогда не меняется. Человек проживает много жизней и с каждым новым существованием на земле приближается к своей божественной сердцевине, так что после множества очищений он проживет свою последнюю жизнь на земле и обретет нирвану, единственно истинный рай, область пребывания самого Бога. Но буддизм не привязывает себя ни к одной теории, даже к учению об Атмане. Все, что тебе дано, — иллюзорно, временно, недостижимо, и Атман не исключение. Не существует ничего, ничего никогда не существовало, и ничего никогда не будет существовать. Но когда ты прибегаешь к логическому мышлению, а всякий раз, когда мы думаем, мы используем логику, ты думаешь о «том» и об «этом», а если думаешь «ни о чем», тут же противопоставляешь его «чему-то», сравниваешь его с ним. Мы пытаемся вообразить себе пустоту и застреваем в пустоте. Наблюдать, как невротичный мальчик становится уравновешенным мужчиной, интересно, но не имеет никакого смысла. Приятно знать, что человек проживает множество жизней и что все жизни взаимосвязаны и перетекают друг в друга. Но мы не занимаемся в монастыре лечением психических расстройств и не являемся философской школой. Если тебя интересует религия и философия Востока, если ты хочешь узнать о перерождении и карме, советую тебе выйти через эти ворота, два раза повернуть налево, три направо, и ты окажешься в Киотском университете. Там есть профессора, они ответят на все твои вопросы, проанализировав которые ты обнаружишь, что ответы превратились в вопросы. Интеллект — прекрасный инструмент, у него есть назначение, но мы используем в монастыре другой инструмент. Ответив на коаны,ты получишь ответы, которые уже не станут вопросами.

— Это именно то, чего я хочу, — сказал я. — Озарение.

Наставник ласково посмотрел на меня.

— Озарение само по себе тоже не имеет никакого смысла. Я хочу, чтобы ты показалмне свое озарение.

По пути в баню я встретил католического священника, иезуита из Германии, преподающего в католической школе для японцев. Монахи уже обращали на него мое внимание, когда он проходил мимо, но я так с ним и не познакомился. Священник остановился и спросил, каково мне в монастыре. В те дни я был ярым сторонником дзен-буддизма, поскольку чем больше узнавал о нем (или думал, что узнаю), тем больше убеждался, что это единственно правильный путь, самая просветленная и действенная религия. Если буддисты правы, думал я, значит, все остальные не правы, и в первую очередь христиане со своими идеями о рае и аде, со своим Богом и Сыном Божьим, со своими понятиями о грехе и каре. Этот соблюдающий целибат католический священник, который случайно встретился со мною на улице, казался мне клоуном, потерянным человеком. Почему он всю жизнь избегает секса, если он — живое тело, предназначенное и оборудованное для секса? Почему он верит в догмы только потому, что кто-то в Италии заявил, что они истинны? Нет, думал я, я в гораздо лучшем положении: мне можно (меня даже заставляют) познавать все самостоятельно, и я верю и принимаю только то, во что могу поверить и что могу принять. Если завтра у меня возникнет новое понимание, я буду верить во что-то другое. Я придерживаюсь сейчас целибата потому, что обещал себе определенное время не иметь дела с женщинами, подобно тому как готовящийся к соревнованиям спортсмен отказывается на несколько недель от курения. Христос, неясный персонаж из далекого прошлого, является для этого священника великим Мессией, спасителем, провозвестником Слова, в которое он должен безоглядно уверовать. Будда — тоже, конечно, неясный персонаж из далекого прошлого, но ведь он ни на что и не претендовал. Он только сказал, что для всех человеческих проблем есть решение и это решение можно обнаружить посредством медитации, понимания, бодрствования.

Христос постоянно упоминал о своем отце, о Боге. Будда не отвергал существования Бога, но и не подтверждал его, и это гораздо разумнее: как можно понять то, что мы никогда не поймем? Правильнее осознанно достичь определенного состояния, где будет возможно озарение, и свести все попытки такого достижения к повседневной дисциплине.

Мне жаль было священника, человека, который работал на конкурирующую компанию, на организацию без будущего, на церковь, обреченную на исчезновение. Мне хотелось обратить его.

Иезуит не показал, что почувствовал мое враждебное сочувствие. Его явно удивили мои слова о том, как тяжело дается дзен.

— Маловато, — сказал он, — спать всего четыре часа в сутки.

Позже мне рассказали, что обучение в иезуитских монастырях и особенно повседневный режим мало чем отличаются от дзенских порядков. Иезуиты хлещут себя веревками, дзенские монахи бьют друг друга палками. Потом я встречал иногда этого священника, но больше не искал с ним разговора. Знавшие его люди говорили, что он очень честный человек. У него было два высших образования, он произносил замечательные проповеди, молился по два часа в день, а то и больше. Буддийские монахи считали его святым, и, когда он посещал монастырь, его принимал не старший монах, а сам настоятель.