Огонь скрутился, свернулся, улегся у ног женщины, лизнув голени. Мара стояла на кучке пепла, по которой пробегали еще жаркие искры, но боли не ощущала. На её лице торжество расправляло крылья, сминало тени, уводило прочь всегдашнюю бледность. Глаза сияли полуночными звездами. Она коротко вздохнула, словно проснулась, вышла из очерченной золой границы, повторяющей контуры гроба. И принялась одеваться так буднично, словно только что встала из-под мужчины...

   - Завалите могилу, - хрипло приказал Такайра братьям, которые смотрели на Мару едва ли не с ужасом и, прищурившись, взглянул на пепел - не все секунды сгорели на жертвенном костре, сложенном на плоти. Но их осталось совсем немного.

   В полдень люди Коршуна собрались в его покоях. Сидели, молчали. Знали - Такайра заговорит сам, когда сочтет нужным. А он, стоя к ним спиной, смотрел в окно и не знал, как сказать, что пришло время остановиться! Может быть, оставить разговор на потом? Завтра утром они направятся к границе с Плессом и после, с большим кушем в руках, разойдутся, возможно, сами. Довольные друг другом и без чувства сожаления, которое он, к собственному удивлению, так и не переставал испытывать с той минуты, когда впервые подумал об отдыхе.

   - После Плесса я покину тебя, Айра, - раздался вдруг глубокий голос Мары, и Коршун изумленно обернулся. - Хаг завершен. Я благодарна за помощь тебе и твоим людям, но дальше пойду своей дорогой.

   Изумление моментально сменилось бешенством. Женщина не должна была заговаривать первой! Как вдруг, глядя на нее, спокойно привалившуюся плечом к дверному косяку ванной комнаты, Коршун понял - она пытается помочь.

   - Что ж... - спокойно произнес он, хотя внутри всё кипело. - Я хотел предложить то же всем вам. После Плесса я собираюсь, закончив дела, перебраться подальше отсюда и зажить жизнью добропорядочного торговца или кабатчика. Вы были со мной рядом столько лет - я всего лишь честен перед вами. Не стоит думать, - он блеснул глазами, - что я ищу оправдания или желаю услышать ваши слова. Мы разделим куш, как обычно, и у вас будет достаточно средств, чтобы попробовать начать ту жизнь, которую вы хотели бы для себя сами. У вас есть время подумать, чем заняться! После возвращения в Изирим можете быть свободны.

   Он обежал глазами своих спутников и задержал взгляд на побелевшем, словно от ужаса, лице Дарины. Знал, не ответь ей взглядом - вечером она пришла бы умолять, чтобы он убил её. А после отказа... сама нашла бы способ. Но, странное дело, она не стала бы упрашивать его позволить ей остаться, ей проще было прыгнуть с волнореза с камнем на шее! Такайра усмехнулся про себя. Как хорошо он изучил её! И необъяснимую, молчаливую гордость женщины, которая любит, несмотря ни на что...

   - Это жаль! - неожиданно сказал Младший, и Старший кивнул, как всегда соглашаясь с братом. - Но если ты решил... Только... всегда можешь рассчитывать на нас!

   - И на меня! - воскликнул Малыш и тоскливо посмотрел на Мару - мысль о том, что он скоро уже больше не увидит её, была невыносима.

   Старина Вок с кряхтением потер колени.

   - Вот, значит, как! - протянул он. - Никогда тебя было не остановить, если ты решил, Коршун. Пожалуй, я наведаюсь в Гонтари, пройдусь по тамошним городам, авось и осяду где так, как ты. Родина, она всё же Родина и есть.

   - А я уйду в монастырь! - вдруг громко сказал Садак, и все посмотрели на него, как на лягушку, которая запела гимн.

   Прибившийся к ним почти пятнадцать лет назад человек средних лет, без роду и племени, был вроде как не в себе. Во всяком случае, когда бравые стражники в одном из городов Крира, куда судьба привела Такайру и его людей, заставляли Садака есть конский навоз, подкалывая копьями и радостно хохоча - тот не проклинал их, пытаясь руганью скрыть страх, не плакал и не просил пощады, а лишь улыбался и укоризненно качал головой. И отчего-то это заставило Коршуна пустить Амока в бешеный галоп, пронестись сквозь толпу стражников, и, на ходу закинув истекающего кровью придурка поперек седла, увезти оттуда. А когда один из пущенных вслед арбалетных болтов зацепил плечо Дарины - человек, на привале назвавшийся Садаком, врачевал рану толстенькими, но искусными пальцами, ласково и близоруко щурясь, и не обращая внимания на собственные многочисленные порезы.

   - Да! - с вызовом продолжил обычно молчаливый Садак и неожиданно тихо добавил. - Хочу вымолить у Ариссы прощение для всех нас...

   Малыш заржал, но запнулся, наткнувшись на тёмный взгляд Коршуна.

   - Вот и договорились, - еще более холодно сказал тот и, вытащив из сундука наполненные кошели, кинул на стол. - Вот ваши доли за прошлую поездку и аванс за эту. Выезжаем завтра на рассвете.

   Он отметил с удовлетворением, как, взвешивая кошели на ладонях, братья, Малыш и Старина довольно переглянулись. Дарина равнодушно подцепила свой указательным пальцем за завязки и, выходя, кинула на Такайру взгляд через плечо. И снова он ответил глазами, успокаивая и - даже - лаская её. Проще было убить такую преданность, чем отринуть. Но зачем уничтожать то, что приносит пользу? Правда, Коршун никогда не сделал бы её своей кайри. Его тёмное искусство - искусство клинка и удавки, требовало другого ученика: сильного, гибкого, молодого, чьи рефлексы ещё не были испорчены неправильными посылами сознания.

   Мара пересекла комнату и скрылась в спальне, плотно прикрыв за собой дверь. Старина топтался у стола.

   - Где ты думаешь осесть, Такайра? - вдруг спросил он, пряча глаза.

   - Тебе зачем?

   - Видишь ли... - Вок запнулся.

   А Коршун подумал, что одиночество старости страшит всех: убийц и воров, шлюх и честных горожанок, приоров и тех, кого они продают. Правда, из числа последних до старости почти никто не доживал.

   - Наверное, в Маори, - пожал он плечами. - Сможешь найти меня через эмиссара Колокола. Я предупрежу, что ты можешь спросить...

   - Значит, понимаешь! - с облегчением улыбнулся Вок.

   - Я должен тебе свою жизнь, - непривычно мягко сказал Такайра старому вору. - Ты и Дарина всегда можете рассчитывать на мой кров и защиту.

   Вок невольно покосился на дверь спальни. Лицо Коршуна заледенело. Старина отвел глаза, торопливо и низко поклонился атаману и быстро покинул комнату.

   - Мара! - Такайра чуть повысил голос, но дверь тут же распахнулась.

   Женщина стояла на пороге и держала в руке обнаженный кийт. Коршун усмехнулся. Из нее вышла бы идеальная кайри. Впрочем, он ещё не оставил эту идею.

   Протянув руку, Такайра вытащил свой клинок из ножен, брошенных у стола и, не оглядываясь, проследовал на задний двор. Мара бесшумно шла следом. Она ещё спускалась, когда без предупреждения он отпрыгнул в сторону, развернулся и перемахнул через перила позади неё, собираясь достать клинком её шею. В тот момент, когда подошвы сапог коснулись ступеньки, Мара с точностью до наоборот повторила его маневр. И уже стояла у основания лестницы, улыбаясь кончиками губ и потряхивая волосами. Такайра нехорошо прищурился. Она заслуживала наказания хотя бы за свою попытку помочь! Он бросился на неё, как птица, давшая ему второе - тёмное - имя, пикирует на намеченную цель. Мара почти не уступала ему - в быстроте и скорости реакции. И пару раз остриё кийта просвистело в опасной близости от его плоти. Но Такайра был опытнее, а клинок, в свое время упивавшийся кровью гораздо чаще, чем сейчас, казался стремительной молнией, бьющей с небес, чтобы отсекать одну за одной тонкие блестящие пряди её волос.

   Почти с самого появления Мары среди его людей Коршун каждое утро бесцеремонно вздергивал её, сонную, на ноги и заставлял быстро приходить в себя: отбивать удары, либо уходить от них, ибо каждое промедление расписывал изящным росчерком лезвия на её коже. Мара не уставала во время подобных тренировок, как уставал бы любой человек и уж тем более - женщина. В этом Такайра видел еще одно доказательство её странной, необъяснимой породы. Однако через какое-то время её движения замедлялись. Словно ей становилась скучной эта игра: она ускользала через силу, просто оттого, что не желала менять блузку, в очередной раз залитую кровью. Тогда Такайра заканчивал тренировку, всегда одним и тем же - клинок прижимался к её горлу, чуть вдавливая кожу. Сжимая кийт правой рукой в стальном захвате, чтобы не сдвинуть ни на миллиметр и не поранить всерьез, Коршун притискивал Мару к себе левой, держа за затылок. Впивался в губы со страстью смертельно изголодавшегося. И она всегда отвечала. Пляска смерти возбуждала и её, заставляя выгибаться навстречу и ловить дыхание с мужских губ.