-Чего там, царапина…
-Бегом к врачам, тебе сказано! Да пришли ко мне Найдёныша.
Прозвище приклеилось к Ставу не случайно. Два года назад воины наместника подобрали парня неподалёку от посёлка, дотла разорённого вастаками. Его отец погиб, когда мальцу было лет семь, так что он остался единственным помощником для матери и воспитателем для младшей сестрёнки. На этот раз нечисть напала, когда Став отправился нарубить прутьев для плетня. Услышав вастачьи визг и вопли, Став с топором сгоряча бросился было к посёлку. Но, видно, судьба хранила его (а, может быть, и предсмертные молитвы матери) – подвернул ступню, упал головой на пень и обеспамятел. В себя пришёл только к утру. Верный ослик стоял рядом и, слава Полной Луне, молчал. Парень, сжимая зубы, стянул полосами разодранной рубахи распухшую, словно полено, ногу, с трудом взгромоздился на Ушастого и поехал к посёлку. Там уже всё было кончено. Вастаки разграбили всё, что было возможно, разделали тела убитых односельчан Става, часть сожрали на месте, часть взяли с собой, подожгли избы и скрылись. Став с трудом опознал то, что осталось от матери и сестры, похоронил страшную находку как мог и отправился к ручью. Там-то и обнаружил его разъезд. Ослик героически пытался загородить собой юного хозяина, ревел и лягался, пока не убедился, что вооружённые люди не хотят им зла. Парень метался в горячечном бреду и всё просил прощения у родных, за то, что не был с ними рядом. Става врачевали, потом вывезли в Матюкалинский приют имени Пьюна Громоздилы, туда же пристроили на работы Ушастого. Прошли два полуголодных года кулачного самоутверждения среди воспитанников. Когда Найдёныш узнал, что его серого друга собираются продать за гроши на живодёрню, ночью вывел Ушастого из стойла и направился на север. К Братству он примкнул накануне штурма Поползаевска.
Найдёныш сразу стал своим в одном из отрядов лучников, куда его поначалу зачислили учеником. Ни на что не жалующегося, никогда не устающего, молчаливого, надёжного и старательного Става очень хвалил отрядный: -Еще немного и меня сменит! Способности у мальца к ратному делу.
-Не к этому у него способности. – возразил Бран.
Чуть позже Внята Тихая захотела взять его к себе в Разведку и Охрану.
-Умница парень. –сказала она. –И жизнью битый. Обучим, будет хорошим разведчиком.
-Не будет. – и на этот раз не согласился Бран.–Став отравлен ненавистью, она его ослепляет, а вам нужны люди холодные и расчётливые. Зато за грязную работу сам возьмётся с восторгом.
-Это за какую же? –с подозрением спросил Злат Удатной.
Бран не ответил. Но вскоре выяснилось, что он имел в виду. В плен к лучникам попал вастак. Его крепко связали, заткнули кляпом пасть и бросили до утра в сарай. Никто из бойцов не заметил, как ночью в сарай скользнула тень с блеснувшим под луной лезвием в руке…
-Да-а-а… -протянул наутро отрядный. Даже его, видавшего виды, крепко мутило. –Кто ж его так уделал?
-Я. –коротко сознался за его спиной Став. Отрядный повернулся и долго всматривался в лицо Найдёныша. Впервые он видел обычно угрюмоватого парня таким умиротворённо-счастливым.
После этого случая Бран определил Найдёныша в исполнители.
-Да чего уж там – в палачи. –ворчал Видимир Обстоятельный. –Зачем лицемерить, без них всё равно не обойтись. А то –«исполнители» какие-то…
-В исполнители. –настойчиво повторил Бран. –И не вздумайте его обзывать палачом. Никогда.
С той поры Став приступил к выполнению «особых заданий».
Ушастый был мрачнее мрачного. Ему только что дали поесть, но вместо неторопливого и вдумчивого наслаждения вкусом овса, пришлось полдничать быстро и без всякого удовольствия. Хозяин торопил: -«Живей! Бран ждёт. Есть работа!». Потом навьючил хотя и не тяжёлый, однако изрядно поднадоевший тюк с «железками». Они вышли из лагеря и направились к загону, от которого за версту несло ненавистным и ослику и хозяину вастачьим смрадом.
-Сколько? –спросил Став.
-Двадцать четыре. –Бран погрозил исполнителю пальцем. –Отпустишь не меньше двадцати! Заставить повторить, или понял?
-Понял. -коротко кивнул Став. –Два десятка.
Бран уехал. Парень проводил его повозку задумчивым взглядом, вздохнул, привязал Ушастого. Снял звякнувший тюк с ослика. Почесал того между ушей, надел на морду торбу с морковкой: -Прости за спешку, дружище! Это тебе в виде утешения, жуй. А меня ждёт работа.
Став приблизился к загону. Почти с нежностью оглядел сидящих в грязи вастаков.
-И это всё моё. -сказал он тихо и мечтательно. –Вонючая нелюдь. Горные ублюдки. Твари.
Охрана молча покосилась на него. Никто из воинов Братства не испытывал, разумеется, к дикарям ни малейшего сочувствия, но то, что должно было сейчас произойти тоже не обещало хорошего настроения.
-Слушать меня, дерьмо горное. –голос Става зазвенел от наслаждения. –Великий Учитель сохранил жизнь двадцати из вас. Что до остальных, то они будут посажены на колья. Здесь же. Сейчас же. Вами же. Приступайте.
Став бросил в перемешанную с навозом грязь сучковатые стволики осинового сухостоя. Вастаки угрюмо и злобно молчали.
-Ну? – удивился молодой исполнитель. –Не хотим, не будем? Маленький, но гордый народ, а?
И тут же загон взорвался верещаньем и ором, во все стороны полетели комки смердящей грязи. Стража с копьями наперевес попятилась от плетня, за которым безумствовали вцепившиеся друг в друга горцы. Трудно было разобрать что-то в сплетении дёргающихся тел и конечностей. Через минуту из общего гама выделился истошный визг и в загоне, качаясь, поднялся первый кол, на котором трепыхался насаженный вастак. Став задорно рассмеялся, позвякивая друг о друга острыми топориками. Горцы коловали еще двоих, потом установили кол с последним. Драка прекратилась.
-Хорошо! Теперь заткните хлебала наколотым и захлопните свои, –распорядился Став, -а то меня не услышите.
Тут же пасти казнимых были забиты туго скатанным в кляпы тряпьём. Вастаки, оскалившись, исподлобья глядели на Става.
-И шьто, брат, а-а? –угодливо спросил мелкий горец, измазанный грязью и кровью. –Ты говорил – отпускать, да-а? Ромэнильд-хай шамрым грык! Я нигде ни винава-ат. Мамой клянусь, уйду на горы, ни увиди-ишь никагда, да-а! Вери-ишь, брат?
-Верю. –с глубокой задушевностью ответил исполнитель. –Верю, что вы на пути к новой, чистой и невинной жизни. Вернётесь в родные горы и норы, будете глядеть на горные цветочки и писать стихи.
Стоявший рядом с ним ратник поёжился.
-Хотя нет, -сокрушённо признался Став, -насчёт цветков и стишков, это я, пожалуй. погорячился. Извиняйте. Нечем будет ни писать, ни ножи держать. Ведь выйдете отсюда с отрубленными лапами. Нечем также будет смотреть ни на цветочки, ни человеческие муки. Потому как выпущу всех, выколов глаза. Нет, не всех - я непозволительно добрый и оставлю одноглазого поводыря. Даже еще добрее – языков ни у кого вырезать не стану, хотя поганые они у вас: братом меня кто-то посмел назвать. Языки пригодятся: у себя в горах расскажете о том, как кончились рунские терпение и добродушие. Те самые, которое вы, нелюдь, принимали за глупость и слабость. Однако, заболтались мы. Приступим.
4.
Сегодня, в день остатник тридцать четвёртого зреленя, Учитель проснулся в час шестой свечи. Было темно. На столе. как всегда, имели место оставленные кухаркой склянка бурого кхандского масла и ложка в безукоризненно чистой холщовой тряпице. Ласуня возвела в нерушимый обычай принятие Браном ложки масла натощак сразу после пробуждения. Бран задержал дыхание и проглотил масло. Судя по отвратительному вкусу, полезность и целебность его были выше всех возможных пределов. Рыжий, естественно, опять не сумел проснуться раньше хозяина и улизнуть. За что и поплатился - был схвачен за шиворот и затолкан в озерцо. И пока Учитель умывался, псу не разрешалось выйти из воды. Вытирая угрюмо-покорного Рыжего, упорно считавшего ежедневное мытье в мокрой противной воде извращённым образом жизни, Бран услышал потрескиванье яиц на сковороде - Ласуня проснулась и принялась за обычные хлопоты.