1920
Возвращаясь
Возвращаясь, мечтать, что завтра,
В той комнате, где свалены книги,
Этих строк непризнанный автор
Опять будет длить повторенные миги
И, склоняясь у печки к остывающим трубам,
Следить, как полудетские губы
«Нет» неверно твердят,
Как лукавые веки упорно
Прикрывают наивно-обманный взгляд,
А около,
Из-под шапочки черной,
Вьются два маленьких локона.
Возвращаясь, мечтать, что снова
Завтра, под снежным дождем,
Как в повести старой,
Мы пройдем вдоль Страстного бульвара
Вдвоем,
Говоря о причудах маркиза де Сада,
Об том, что мудро таит Кама-Шутра,
Об чем исступленно кричал Захер-Мазах, —
И будет все равно — вечер, день или утро,
Так как вечность будет идти рядом,
Та вечность, где живы
Каждый лепет счастливый
И каждый вздох.
Возвращаясь, мечтать о простом,
Об том,
Что завтра, маленьким чудом,
Я снова буду, — я буду! —
Тем же и с ней же!
Смейся, февраль, колючий и свежий,
В лицо мне,
С насмешкой тверди о моем вчера!
Ничего не хочу я помнить!
В памяти, умирая, простерты
Все прежние дни и ночи,
И возле,
Окоченели и мертвы,
Все утра и все вечера.
Февраль! Чего ж ты хохочешь,
«А после?» твердя ледяным языком!
Что будет после,
Подумаем после об том.
14 февраля 1921
«Дни для меня незамысловатые фокусы…»
Дни для меня незамысловатые фокусы,
В них стройность математического уравнения.
Пусть звездятся по водам безжизненные лилий,
Но и ало пылают бесстыдные крокусы.
Лишь взвихренный атом космической пыли я,
Но тем не менее
Эти прожитые годы
(Точка в вечности вечной природы)
Так же полны значения,
Как f (x, у) = 0.
Богомольно сгибало страдание страсти,
К золотым островам уводили наркотики,
Гулы борьбы оглушали симфонией,
В безмерные дали
Провал разверзали,
Шелестя сцепленьями слов, библиотеки.
Но с горькой иронией,
Анализируя
Переменные мигов и лет,
Вижу, что миру я
Был кем-то назначен,
Как назначены эллипсы солнц и планет.
И когда, умиленным безумьем охвачен
Иль кротко покорен судьбе,
Я целую чье-то дрожащее веко,
Это — к формуле некой
Добавляю я «а» или «b».
26 февраля 1921
«Еще раз, может быть, в последний…»
Еще раз, может быть, в последний,
Дороги выбор мне дарован,
На высях жизни, здесь, где воздух
Прозрачной ясностью окован,
Где жуть волшебной, заповедней,
Где часто на порфирных скалах
В сны без надежд проснуться — роздых
Склоняет путников усталых.
Высок бесстрастно купол синий,
Внизу, как змей извивы, тучи,
Под ними грива острых сосен,
Чу! водопад с соседней кручи…
Я ль не над миром, на вершине?
И ропщет ветер с лживой лаской;
Усни! Довольно зим и весен,
Путь завершен, стань вечной сказкой!
Не верю! Посох мой не сломан,
И тропы вьют к иным высотам,
Чрез новый лог, былых — огромней,
Где шумен пчел разлет по сотам,
Где легких птиц певучий гомон,
Где высь безмерней, даль бескрайней,
Где, может быть, припасть дано мне
К твоей, Любовь, предельной тайне!
28 февраля 1921
«В священной бездне мглы архангел мне предстал…»
В священной бездне мглы архангел мне предстал,
В его зрачках сверкал карбункул и опал.
И вестник вечности сказал мне строго: «Следуй!»
Я встал и шел за ним. Все стало сродно бреду.
Мы понеслись, как вихрь, меж огненных светил,
Внизу, у ног, желтел водой священный Нил,
Где ныне барка Ра уже не гнет папирус;
Потом меж гибких пальм Ганг многоводный вырос
Но спал на берегу осмеянный факир;
Мелькнул тот кругозор, где буйный триумвир
Бежал от Августа, в бою палим любовью;
И арки, давшие мечту средневековью,
Веселье, что творил свободный Рафаэль,
Конкистадоров гром и вдохновенный хмель,
Маркиз нарядных сон, под звуки менуэта,
Когда была вся жизнь беспечностью одета;
Кровавый блеск, где был нож гильотин взнесен,
Твой пламенный пожар меж битв, Наполеон,
Разгары новых войн и мятежей, стихии,
Зажегшие векам огни Ресеферии.
Все в диком хаосе взметалось подо мной,
И голос слышал я, катившийся волной:
«Внемли! Изведал я все таинства Изиды,
И то, как, бросив храм разящей Артемиды,
Бежали эллины туда, где деял чары Вакх;
Как возбуждал вражду в квиритах смелый Гракх,
Как с гибеллинами боролись яро гвельфы
В лесах, где при луне играли резво эльфы;
Как, океан браздя, Колумб едва не сгиб,
Как молча созерцал аутодафе Филипп,
И был Эскуриал весь дымами окутан,
Как в яблоке закон миров провидел Ньютон
И в лагере постиг сознанья смысл Декарт.
Как в дождевой апрель (по-старому — был март),
В светлице, где сидел недавно сторож царский,
Стихам Гюго внимал с улыбкой Луначарский».
Внимая, я дрожал, а вестник мне: «Гляди!»
И хартии тогда раскрылись впереди.
Гласила первая: я — истина Биона,
Чрез меру — ничего! вот правило закона!
Вторая: не забудь — я мыслю, ergo sum [23].
Но слишком много слов запутают и ум.
А третья: сам Гюго сказал: мне рек Всевышний —
Искусство в том, чтоб все зачеркивать, что лишне.
вернуться
23
Следовательно, существую ( лат.)