— Иоахим, у вас гости, — сказала она, — наденьте ваше лучшее платье и идите вниз. Приехали герцог с герцогиней.

Она засмеялась, когда он поднял голову и удивленно и рассерженно посмотрел на нее, — это был все тот же звонкий приятный смех.

— Да поторопитесь же! Их высочество заметит отсутствие хозяина. Я сейчас принесу им что-нибудь выпить.

Он невольно схватился за голову. Этого только недоставало в Совином доме! Высочайшее посещение! Чего они хотят от разорившегося? Ах, Клодина!.. Они снова хотят отнять Клодину?

Он вышел с мрачным лицом. Беата еще минуту постояла в комнате, робко оглядываясь, как дитя, впервые вошедшее в какой-нибудь храм. Потом на цыпочках подошла к столу и с бьющимся сердцем и горящими щеками заглянула в открытую тетрадь, на которой лежало перо. Мелкие тонкие буквы еще не высохли, на открытой странице стояло заглавие: «Несколько мыслей о смехе». Она удивленно покачала головой, перевела глаза с рукописи на открытый шкаф, и на губах ее снова появилась улыбка, но выражавшая не насмешку, а внутреннее удовлетворение. Улыбаясь, Беата вышла в столовую, поставила на поднос свежую землянику и мелкий сахар, и в сопровождении Гейнемана, имевшего довольно странный вид в старой, давно ненадеванной ливрее Герольдов, прошла на площадку как раз в ту минуту, когда герцогиня поднималась, чтобы посмотреть находку, от которой осталось уже очень мало…

Беата Герольд фон Нейгауз была уже представлена высокопоставленным особам; во время свадьбы брата с принцессой из герцогского дома она прожила в столице четыре полных мучений дня, делала и принимала визиты, обедала у принцессы Теклы и выдержала раут во дворце. Она надевала тогда голубой шелк и кремовый атлас и чувствовала себя очень несчастной, потому что лиф сидел на ней «как приколоченный», — портниха не хотела сделать иначе. Когда она вернулась в свой Нейгауз, то с наслаждением надела свое старое шерстяное платье и поклялась скорее бить камни, чем жить при дворе. Вспоминая эти дни, она поклонилась без особого благоговения, и лицо ее приняло выражение, которое Иоахим называл «варварским».

— Так в погреб, господа! — напомнил герцог и заботливо накинул на плечи жены красную, вышитую золотом накидку.

Клодина вынула большой ключ из корзинки, стоявшей на столе рядом со швейной машинкой, и пропустила Гейнемана вперед. Иоахим повел гостей, а она сама поспешила в дом, чтобы достать все еще не поданные тарелки, ложки и скатерть.

Руки ее при этом дрожали и горестная черточка обозначилась около губ. «Зачем? — думала она, — зачем даже здесь?..». Она прислонилась к старому дубовому шкафу, в котором лежало бабушкино белье, будто пытаясь найти вещественную опору, чтобы унять бурю, поднявшуюся в ее душе. «Только быть спокойной», — прошептала она, сжимая с отчаянием руки.

Но через несколько мгновений, когда она направилась в погреб к гостям, ее прекрасное серьезное лицо уже было спокойно, как всегда.

— Стойте! — сказал низкий голос у входа в погреб. — Не идите дальше! На вас нет ничего теплого, а внизу холодно.

Барон Лотарь стоял в темном проеме и протянул руку ей навстречу.

— Не можете ли вы немного сдержать свое нетерпение, кузина? — продолжал он насмешливо. — Я слышу, что их высочество уже поднимается по лестнице. Ведь это голос герцога, или я ошибаюсь?..

Клодина выдержала его взор и только слегка пожала плечами. Он смотрел очень странно, почти угрожающе.

— Лучше подождем их наверху, — прибавил он, — здесь…

Барон замолчал, потому что она повернулась и поднялась по лестнице в прихожую, а оттуда направилась в комнату. Он пошел за ней и, остановившись у стеклянной двери, посмотрел на просто накрытый стол. Ничего не говорило о старинном респектабельном доме: тут были простые стеклянные тарелки и тонкие серебряные ложечки. Серебро этого дома стояло ведь в его шкафах! Только на чудесной камчатной скатерти выделялся герб Герольдов. Старушка взяла эту скатерть с собой как воспоминание о крестинах своего сына, потому что она впервые была постелена на стол в тот день.

— Наш герб, — он указал на вышитого на полотне оленя со звездой между рогами. — Этот герб оставался чист много столетий, ни разу не мерк блеск нашей звезды! Конечно, бывали несчастья, удары судьбы падали на наш род, но честь его не роняли ни мужчины, ни женщины, сколько их ни было до сих пор.

Молодая девушка вздрогнула, словно от удара, и бросила на него душераздирающий взгляд, но слова замерли на ее устах, потому что приближались гости, и Лотарь поспешил к ним навстречу. Герцог рядом с Иоахимом шел позади жены, которая взяла под руку фрейлину. За ними шла странная пара: Беата с Пальмером, который был на голову ниже ее. Она с пренебрежительным смехом слушала его болтовню и, подойдя к столу, села как можно дальше от него.

— И весь погреб был полон? — спросила, садясь, герцогиня и оживленно продолжала, не дожидаясь ответа: — Ах, лесная земляника! Как я ее люблю! Она в тысячу раз ароматнее, чем та, которую выращивают в садах или в теплицах. Знаешь ли, друг мой, — обратилась она к герцогу, который все еще стоял и разговаривал с Иоахимом, — мы с детьми сами отправимся за земляникой; при этом можно устроить чудесный пикник! Господин фон Пальмер, позаботьтесь о том, чтобы нашли место, где много земляники, но скорее, как можно скорее. Воспользуемся вполне прекрасными днями!

Теперь все уселись к столу, а Клодина подала своим гостям вазу с фруктами. Она предложила герцогу; он, не глядя на нее, отказался движением руки и продолжал свой разговор с Иоахимом. Подойдя к Нейгаузу, который также поблагодарил, она направилась к своему стулу, села и опустила глаза на девочку, подошедшую к ней и прижавшуюся к ее коленям; она очнулась только тогда, когда герцогиня заговорила, обращаясь непосредственно к ней.

— Моя дорогая фрейлейн фон Герольд, вы должны часто бывать в Альтенштейне; мы с мужем решили отбросить всякий этикет, хотим жить как настоящие помещики, ходить на прогулки, навещать и принимать соседей. Скоро мы сделаем нападение и на Нейгауз. Да, да, фрейлейн фон Нейгауз, — повернулась она к Беате, — я должна посмотреть вблизи ваше прославленное образцовое хозяйство, надеюсь также видеть вас в Альтенштейне.

— Нашему дому будет оказана посещением вашего высочества великая честь, но попрошу ваше высочество извинить меня, — отвечала Беата ужасно неприветливым и сухим тоном. — Хозяйство не позволяет мне часто и надолго отлучаться из дома, это ведь доверенное имение, и я только замещаю хозяйку в доме моего брата. На чужом месте стараешься быть вдвойне добросовестной, ваше высочество.

Герцогиня недовольно взглянула на говорившую, но прежнее приветливое выражение тотчас вернулось на ее лицо.

— Герольды всегда были верны своему дому, — любезно сказала она, — это похвально, и я должна принять отказ. Но вы, фрейлейн Клодина фон Герольд! На вас мы непременно рассчитываем, не так ли, Адальберт?

— Извини, что прикажешь? Я не слышал тебя, Элиза.

— Ты должен подтвердить, что мы очень надеемся на мамину любимицу и желаем, чтобы фрейлейн Клодина фон Герольд как можно чаще бывала в Альтенштейне, не правда ли, Адальберт?

На мгновение все стихло под дубом, вечернее солнце золотило и зажигало пурпуром каждый листок, сквозь листву пробегали дрожащие искры, и под мелькающими лучами лицо Клодины казалось то бледным, то красным.

— Действительно, фрейлейн фон Герольд, — проговорил голос, столь спокойный и равнодушный, что сразу унял бурю, поднявшуюся в сердце Клодины, — действительно, герцогиня очень желает заниматься с вами музыкой в Альтенштейне.

Герцог снова обратился к Иоахиму и спросил:

— Да что же случилось? Он умер от раны или…

— Он жив, ваше высочество, и охотится по-прежнему.

Все знали, что, когда герцог разговаривает об охоте, он забывает все остальное. Только Пальмер недоверчиво улыбнулся и посмотрел на Клодину, которая вздохнула облегченно.

— Если ваше высочество приказывает… — тихо сказала она. — Но я давно уже не пела: моя муза оставила меня…