Поздний вечер 16 апреля 1943 года. Отшумел легкий дождь. У здания военного министерства — часовые в набрякших шинелях.

Окна кабинета полковника Недева освещены. В кабинете, словно бы и не выходили из него, — те же трое. Начальник отдела насупленно смотрит на Стоянова. Генерал поворачивается к доктору Делиусу. Лицо немца бесстрастно. Глаза расплываются за толстыми стеклами. Лицо матовое, под умелым налетом пудры. В пальцах — неизменный мундштук. Доктор затягивается сигаретой и кивает.

— Действуй! — приказывает Стоянов Недеву.

Полковник снимает трубку внутреннего телефона.

В казарме батальона службы безопасности взвывает сигнал тревоги. Раздвигаются окованные ворота. Набирая скорость, крытые машины вылетают на вечернюю улицу.

По тротуару улицы Царя Самуила спешат запоздалые прохожие. Машины останавливаются за квартал от дома № 35. Подхватывая полы шинелей, придерживая автоматы, из кузова высыпают солдаты. Прохожие шарахаются в подворотни: «Снова облава!..»

За углом дома, в глухой темноте, — автобус-пеленгатор. Оператор настроился на волну тайной радиостанции. Торопливо записывает: точка-тире-точка. Он едва поспевает: радист той станции — ас эфира.

Солдаты окружили дом: мышь не выскользнет. Большая группа, предводительствуемая офицером, поднимается по лестнице. Офицер шепотом передает по цепочке:

— Ни в коем случае не стрелять! Брать живым!

У двери на четвертом этаже вперед выходит узкоплечий человек — вор Крючок. Шмыгая носом, он ловко вставляет отмычку в замочную скважину. Придерживает ручку, бесшумно открывает дверь.

Радист поглощен работой. Ключ торопливо стучит. Будто передался ему лихорадочный озноб, сотрясающий мужчину. Его болезненное лицо с алым румянцем на скулах и темными кругами под глазами сосредоточенно. Мозг во власти пятизначных цифр, которыми испещрен лежащий под лампой листок. Рядом с ключом — пистолет. Под наушники в разноголосицу эфира просачивается приглушенный шум извне. Не поворачивая головы, радист спрашивает:

— Что ты там, Белина?

Дверь распахивается. Мужчина поворачивается. Хватает пистолет.

В дверях — Белина и сын. За ними — солдаты.

— Руки! — командует из-за женщины офицер. — Движение — и мы всадим в них!

Он вталкивает впереди себя в комнату женщину и мальчика.

Радист бросает пистолет. Поднимает руки. В наушниках, все еще прижатых скобкой к голове, писк и треск, сигналы далекой станции Центра...

В эти же минуты крытые автомашины останавливаются на улице Адольфа Гитлера у дома № 33. Здесь живет Александр Пеев. Несколько десятков солдат перекрывают все входы и выходы. В дом входит начальник отделения «А» Гешев.

— Чем обязан? — поднимается из-за стола адвокат.

От Гешева не ускользает движение руки Пеева — тот хочет втиснуть в стопу рукописей на столе какую-то книгу.

— Вы арестованы. Вот ордер.

— В чем дело? Одну минуту... — Пеев начинает собирать бумаги.

— Ничего не трогать! Отойти от стола! — Гешев поворачивается к сопровождающим его: — Приступить к обыску!

Гешев подходит к письменному столу. Берет в руки книгу — ту самую, которую хотел спрятать адвокат. Это повесть Алеко Константинова «Бай Ганю».

Пеев зябко передергивает плечами. Это движение тоже не ускользает от внимания начальника отделения «А».

Арестованного вводят в кабинет следователя. Голая, казарменного вида, комната. Грязные, в потеках, стены. Зарешеченное окно. Еще одна дверь. В нескольких метрах от стола — привинченный к полу табурет. Обстановка знакомая: как адвокат, Пеев не раз бывал на свиданиях с подзащитными в таких вот кабинетах. Только вот вторая дверь... Это непривычно. Куда она ведет?..

За столом — следователь в военной форме, в чине штабс-капитана. У окна — еще двое. С одним Пеев, кажется, знаком: сам генерал Кочо Стоянов. Второй, полковник, мрачная личность — тяжелый взгляд из-под густых бровей, длинные, как у гориллы, руки...

— Прошу садиться, — приглашает генерал Стоянов.

Адвокат внимательно смотрит на него. Голос молодого генерала ровен, манеры сдержанны. Конечно, рисуется, позер, но, пожалуй, не садист и не наркоман. Правда, других Пеев здесь не знает. Но испитое, с оловянными глазами лицо следователя-капитана, спутанные брови и обезьяньи руки полковника... Стоянова же он видел в обществе. И теперь, несмотря на абсурдность этого чувства, испытывает к нему симпатию.

Он садится. Все молчат. Следователь поворачивает рефлектор лампы — и на Пеева падает яркий пучок света. Адвокат моргает. Полоса света отделяет его от остальных в комнате. Они как бы растушевываются в полумраке. Только голос Стоянова от темного окна:

— Кажется, я имею честь быть с вами знакомым, господин Пеев. Это поможет нам понять друг друга. Итак...

Арестованный молчит. Свет бьет прямо в глаза, выжимая слезы. Он опускает веки.

— Итак, прошу вас, ничего не утаивая, рассказать о своей деятельности.

Молчание.

— В данной ситуации молчать неразумно. — В голосе Стоянова лишь легкая насмешка. — О том, чем вы занимались до сегодняшнего дня, мы знаем. В частности, в этом нам неоценимо помогла обнаруженная на вашем столе книжка «Бай Ганю». Она служила кодом, не так ли? С ее помощью мы прочли и радиограмму, которую вы не успели расшифровать. — Генерал наблюдает, какое впечатление произвели его слова. Пеев побледнел. На виске напряженней запульсировала жилка. Значит, верно. — Итак, вы — руководитель тайной резидентуры. Вы работали на советскую военную разведку. Прошу не тратить времени на экскурсы в историю — к этому мы еще вернемся. Прежде всего нас интересуют состав группы, источники информации, шифр, цели, поставленные перед вами Москвой.

— Пожалуйста, отверните в сторону лампу.

— Извините. — Стоянов жестом приказывает капитану опустить рефлектор. Фигуры присутствующих снова объемно проступают на фоне зарешеченного окна и грязных стен.

— Цель передо мною стояла одна, — медленно выговаривает Александр Пеев. — Надеюсь, господа, вам известны строки:

— Хватит дурака валять! — рявкает полковник.

— Не надо горячиться, — сдерживает его Стоянов. — Если не ошибаюсь, это из Ивана Вазова... Продолжайте.

— К этим словам трудно что-нибудь добавить. Сердце болгарина, история нашей родины в прошлом и — я убежден — в будущем кровно слиты с Россией. Поэтому я сделал все, что мог, чтобы отвратить непоправимое.

— Что именно?

— Втянуть Болгарию в войну с Россией. И сделал все, чтобы помочь России победить фашистскую Германию.

— Дальше!

— Все. Я сказал все, что считал нужным. Больше не скажу ни слова.

— Вы уверены в этом?

Наступила пауза. Стоянов подошел вплотную к Пееву. Посмотрел на него в упор. Заложил руки за спину.

— Что ж, господин адвокат... — Он помедлил. — Прошу вас пройти туда. — Он кивнул на дверь в боковой стене, рядом со столом.

Пеев встал. Сейчас свет падал на лицо молодого генерала. И адвокат увидел, как помутнели глаза Стоянова и затрепетали ноздри. И он понял, что ошибся, когда испытал симпатию к этому человеку.

Полковник Недев открыл дверь и вошел первым. Александр Пеев — за ним. Кочо Стоянов на мгновение задержался. Стряхнул невидимые пылинки с обшлагов мундира, вздрагивающими пальцами поправил волосы на затылке.

— А вы пока займитесь радистом, — приказал он штабс-капитану и переступил порог.

Из темноты пахнуло запахом крови, смрадом и жаром раскаленного железа.

Радиста Емила Попова привести на допрос не смогли. Брошенный сразу после ареста в камеру, он разломал кружку для воды и перерезал себе на обеих руках вены. Попова отнесли в тюремный лазарет. Врач заверил, что арестант выживет. Но он потерял много крови и теперь был в глубоком беспамятстве.