Текст напоминал его давнюю, испанскую «тархету». Да, очень многое пригодилось из испанского опыта. Газиев как в воду глядел...

История с Росарио — тоже опыт. И испытание для него и для Лены.

О том, что Лена окончила медицинский институт и работает хирургом в госпитале, находящемся в ведении их управления, Андрей услышал тоже от Хаджи. Когда Лаптева направили в Свободный район, он, узнав, что в госпитале партизанского соединения не хватает врачей, попросил товарища: «Нельзя ли откомандировать Лену? Если, конечно, она сама захочет». Наверное, Газиев уловил что-то такое в голосе Андрея, от чего не усмехнулся, не подмигнул, а серьезно сказал: «Спрошу Лену». — «Только предупреди, что я нахожусь в этом районе. Я не хочу, чтобы...» — «Ты все еще плохо знаешь ее», — оборвал Хаджи.

Трудным и долгим был их путь друг к другу. Андрей чувствовал: Лена рада его видеть, она готова делить с ним свои мысли, она придет к нему не только в радости, но и в печали. И все же незримой, последней стеной стояло между ними нечто. Андрей понимал: это память об испанце, который остался для нее павшим в бою героем. Только время и молчаливая верность могли разрушить эту стену. Все чаще ему казалось, что стены уже нет, она истончилась, как стаявший от тепла лед.

И вдруг — снова этот испанец! Он ничего не знает. Он свалился невесть откуда — словно бы и не было этих лет. Только седые кольца в иссиня-черной бороде Росарио, седые волоски в бровях и стрелы морщин на лице молчаливо свидетельствовали: годы наложили свою печать. Да, много воды утекло в Тахо и во всех реках земли с тех пор, много событий произошло в мире. И надо было многое восстановить в памяти, чтобы замкнулась связь прошлого с настоящим. Она замкнулась. И прошлое вошло в сегодняшнее не воспоминаниями, а реальностью, в плоти своей и крови. И наступила пора спросить. Лаптев понял: что бы ни довелось ему услышать на этот раз от сидящего напротив испанца в мундире вермахта — наконец-то узел будет разрублен.

Лаптев смял папиросу в пепельнице, отодвинул ее в сторону:

— Ну что ж, Росарио, вот мы и встретились. Не ожидал?

— Не ожидал. Но хотел встретить.

— Зачем? Форма лейтенанта республики тебе была больше к лицу. Но почему сейчас немецкая, а не голубой френч и красный берет фаланги?

— «Голубая дивизия» — рядовая часть вермахта, даже названия сейчас не осталось. Только вот это. — Эрерро показал на эмблему. — Когда встречаются немецкие войска, испанцам командуют: «Принять в сторону!», чтобы пропустить их первыми.

— Стало обидно?

Эрерро пожал плечами.

— Не потому ли ты и решил?.. Зачем ты хотел встретиться со мной? Чтобы я подтвердил, кто ты есть?

— Нет. Чтобы рассказать.

— О чем? — Андрей на мгновение стиснул зубы. — Ты помнишь наш последний разговор?

— Да.

— Ты поклялся своей матерью. Я поверил.

— Да. Я поклялся.

— А потом я узнал, что брат у тебя — фалангист и к тебе на связь шел его агент. А потом ни ты и ни один из бойцов не вернулись. И штольни оказались не взорванными. Когда все это произошло, я вспомнил, что ты во время нашего разговора в Море так и не ответил на мой вопрос: правду ли ты рассказал после побега? Ты только воскликнул: «Я не предатель! С этим жить нельзя!» Так? Так ты сказал?

— Да.

— А выходит: можно?

— Не понимаю.

— Ты жив.

— Нет! — будто пружиной подбросило Росарио, и искаженное лицо его стало точно таким же, как тогда в командирской комнате в казарме Моры. Лаптеву показалось, что испанец сейчас бросится на него. Рука непроизвольно скользнула к кобуре.

— Нет! — Росарио отступил на шаг. — Я не предатель и не был им, и ты можешь стрелять меня сколько хочешь! Ты ничего не знаешь! Ничего!

— А брат-франкист? А его агент? А погибшая группа? И выдуманная тобой история с побегом?

— Все так. И все совсем не так...

Будто лопнула в нем пружина — он сник, как бы стал меньше ростом и у́же в плечах. Подошел к столу, сел, устало откинувшись на спинку стула. И снова между ними пролегло настороженное зеленое поле.

— Если хочешь — слушай. Да, у меня был брат офицером у Франко. Сейчас он генерал. И когда меня схватили под Талаверой, это он помог мне бежать.

— Стоп! Ты не сказал об этом ни мне, ни Гонсалесу.

— А ты и комиссар — вы после этого стали бы мне доверять?

— Нет конечно. Но ты должен был сказать.

— Я сказал тебе и ему самое главное: я — не предатель. Да, брат помог мне. Потому что боялся — я помешаю его карьере. Он не мог поверить, что я отдал сердце республике. Он думал, что для меня это — как коррида, лишь бы больше славы. Он не мог поверить, он — франкист... Но почему не хочешь поверить ты?

— Погоди. А почему же ты не выполнил последнее задание?

— Я уже рассказывал твоему полковнику: мы не сумели пробраться в склад, не знали, что у них задублирована сигнальная система. Часовых сняли, отключили сирены. Но вторая сигнальная система сработала, и началась тревога. Охранники блокировали нас в бетонной трубе. Тут начали рваться ваши заряды. Труба спасла меня, хотя я тоже был тяжело ранен. Не знаю, как выжил. Долго сидел в тюрьме. Снова помог брат. А еще больше, когда пала республика, помогли документы сегуридада: донесение Гонсалеса и показания агента, который шел ко мне от брата. Меня выпустили и все мне простили. — Росарио перевел дыхание. — Но я не простил ничего. Когда Гитлер напал на Советский Союз и Франко начал формировать «Голубую дивизию», я захотел вступить в нее, чтобы перейти к вам. Тогда меня не взяли. Взяли только нынешней весной, когда потребовалось пополнение после разгрома под Ленинградом. Я вступил в дивизию ради этого часа. Хочешь — верь, хочешь — не верь. Но я здесь — и это тоже факт...

4

Лаптев лежал на горбине холма. Мягко и неслышно сеялся редкий снег. Сверху, над окопчиком, нависали черные лапы сосен.

Внизу, перед холмом, белесо мерцало болото. Вчера в штабе у Газиева Андрей Петрович сам наметил участок, показал, где проходит единственный брод через трясину, и сейчас местами темневшую проталинами.

Дальний лес сливался на горизонте с небом. Оттуда, из леса, должен двинуться авангард «Голубой дивизии». Вчера Эрерро был переброшен через линию фронта. Добрался он до своих? Приняты ли условия сдачи? Если приняты...

Лаптев посмотрел на циферблат. Через четыре минуты над лесом взлетит зеленая ракета. Он ответит тремя красными.

Они подойдут без выстрела. И только тогда он получит ответ на вопрос, который мучает его все эти годы. Когда-то давно Хаджи сказал: «За победу и за поражение плата у солдат одна — кровь». Сейчас в этом поединке Андрей отстаивает право на доверие, на веру в человека — веру, основанную на внутреннем убеждении, которое не должны колебать ни сцепления фактов, ни холодные доводы осторожного ума.

Они подойдут без выстрела. И если слова Росарио — великая ложь, на которую Андрей снова попался, если самого Андрея обманула эта его убежденность, платой за поражение будет смерть — от Лаптева и его бойцов, редкой цепью залегших по гребню холма, останется мокрое место. Основные силы партизан сосредоточены на флангах. Здесь же их — горстка, а тех — целая дивизия...

Андрей Петрович вынул из-за борта тулупа ракетницу. Взвел спусковой крючок, сунул в ствол толстый, в большой палец, патрон с прессованным картонным корпусом и пыжом вместо пули. Два таких патрона положил рядом с собой на землю, отгребя снег. И снова взглянул на часы. Секундная стрелка начала обегать последний круг. Лаптев посмотрел через белесое поле — туда, на дальний лес. И ему вдруг представилось, что впереди не болото, а стремительная испанская река Тахо и не снег это вовсе лежит на деревьях, а клубится белая пена цветущих фруктовых садов. И ему еще предстоит принимать все самые важные решения в жизни.