Постепенно у Денни сложилась целостная картина. Он начал общаться с преступным миром и хорошенько поднабрался у своих новых товарищей. Только эти члены общества не отворачивались от него. Люди его круга презирали и отвергали его, поэтому он отправился туда, где был не хуже и не лучше остальных. Они тоже звали его гомиком и чудиком, но своими железными пальцами он умел выделывать такое, что всем остальным было не под силу. И этим завоевал уважение.

— Вы жили в трущобах Сиднея? — спросила Денни.

— Господи, нет, конечно. — Лицо его исказила горькая усмешка. — На Северном побережье, если хочешь знать. Лучшее местечко. И люди. Миссис Та и миссис Эта. «Какой у тебя славный малыш, милая! Просто загляденье! Какая кожа. А эти белокурые волосы! Ему надо было девочкой родиться». И мой отчим. С железным прутом в голосе. «Богом клянусь, я вобью в него мужественность! И в его бабью одежду, и в дамские часики. От него добра не жди, говорю тебе».

— У тебя была бабья одежда и дамские часики?

— В те дни? Да. Это мать мне их покупала. Постоянно рыдала. А потом покупала всякие вещи. И приговаривала: «Ради бога, держись подальше от своего отца». И в итоге я стал держаться подальше. Совсем далеко. Вместе с друзьями отправился в Викторию, и мой приятель… его Джине звали… угнал машину. Нас поймали на границе и засадили в колонию для несовершеннолетних преступников. Для несовершеннолетних преступников! Ты только подумай! — Он снова вспомнил про ружье и проверил, на месте ли оно. — Ты когда-нибудь бывала в колонии для несовершеннолетних?

Денни покачала головой.

— Я думал, ты могла попасть туда. Да, могла. Что-то есть в тебе такое. Не воротишь нос. Не несешь всякой ерунды типа: «Расскажи-малыш-что-тебя-беспокоит».

— Я — в колонию? — поразилась Денни. — Мне даже в голову такое не приходило. Хотя, знаешь… — Она замолчала, наморщила лоб и полезла в пачку за очередной сигаретой. — Знаешь, теперь мне кажется, что отец прочил мне именно такое будущее. Только тогда их не несовершеннолетними преступниками звали, а просто малолетними хулиганами.

— Разницы никакой. Почему твой отец считал, что тебе место в колонии?

— Он все время повторял: от нее добра не жди.

— С чего это? Он тебя бил?

— Да, прогулочной тростью по ногам. Он ее все время при себе держал. Тяжелая такая. Да и сам он был не из хилых.

— За что? Что ты такого делала?

— Сбегала из дому. Недалеко… к реке или на железнодорожную станцию. Он говорил, что выбьет из меня эту дурь.

— Правда?

— Нет, не говорил, — призналась Денни. — Но я в колонию не попала.

— Может, потому, что у тебя нет брата-близнеца, — саркастически ухмыльнулся Джек Смит. — Делишки твоего близнеца — вот что тебя доконало бы. Ты все время прикрываешь его. А потом тебе влетает за двоих.

— Твой отчим, он и твоего брата бил?

— Да. Нас обоих. Меня и его. Его и меня. Ему было все равно, кого бить. Такой уж он был человек.

Джек Смит замолчал и задумался о чем-то. Денни поднялась, и он тут же ухватился за ружье.

— Да брось ты его! Я просто собиралась еще чаю заварить. Мы долго тут сидеть будем? Всю ночь?

— Пока я не наговорюсь. Я три дня ни с кем не разговаривал. Чуть с ума не сошел в этом буше наедине с собой. Я уже и с коровой был рад поговорить, так приперло. В голове — песок. Прямо в черепушке. У тебя когда-нибудь бывает песок в голове?

Она снова стояла у плиты. Собрала недогоревшие дрова и подожгла их. Взяла заварочный чайник и вывалила заварку в раковину. Подошла к буфету и достала пачку печенья. Разорвала обертку и выложила печенье на тарелку. Потом взяла поднос, накрыла его салфеткой, поставила чистые чашки с блюдцами. Она ни разу не взглянула в сторону Джека Смита, но все время чувствовала, что он следит за ней и в любой момент готов схватиться за ружье. Она вытащила из ящика новую пачку сигарет.

К тому времени чайник уже закипел. Денни заварила чаю и понесла красиво оформленный поднос к столу.

— Зачем ты это делаешь? — Джек Смит подозрительно уставился на поднос с салфеткой и сверкающим фарфором.

Денни пожала плечами:

— Сама не знаю. Наверное, просто обращаюсь с тобой как с гостем. — Она начала разливать по чашкам чай. — Моя мать и сестры всегда подстилают салфетку, когда подают еду или чай… даже если, кроме них, никого нет. Наверное, я переняла это от них.

Внезапно лицо Джека Смита перекосилось: он не смог скрыть обуревавших его эмоций.

— И моя мать так делала. — В глазах его стояли слезы. Он поднял ружье и направил на Денни. — Клянусь богом, я выбью из тебя душу, если снова заведешь эту шарманку про мать. За кого ты меня принимаешь? За гомика? — В глазах его полыхала ненависть, губы скривились. Всего минуту назад они ничего не выражали.

— Ладно. — Денни толкнула чашку с блюдцем вдоль стола. Следом отправились сахарница и тарелка с печеньем.

Если бы девушка подняла глаза, взгляд ее уперся бы прямо в дуло ружья Бена. Это оружие Бен одолжил ей, чтобы она могла защитить себя, из него она стреляла в кенгуру и ворон, но нарочно промахивалась, а в пеньки и бутылки на заборе всегда попадала. Ей нравилось стрелять по пням и бутылкам — не надо было никого убивать. «Все имеют право на жизнь, даже мухи», — подумала Денни. У нее в голове должно было собраться не меньше ведра песка, прежде чем она начнет бесчувственно убивать мух.

Волны ужаса перестали захлестывать ее, и апатия тоже исчезла. Глядя в черное дуло ружья, она почувствовала неизбежность всего происходящего. Чувство это было новым и необычным, и ей даже стало интересно. Значит, вот как она, Денни, встретит свою смерть. Кто бы мог подумать?

«Я даже не подозревала, что во мне кроется нечто подобное, — говорила она сама себе. — Мне абсолютно все равно. Ничто не имеет значения. Забавно, если даже мне удастся пережить все это, ничто уже не будет иметь такого значения, как раньше».

В кухне воцарилась напряженная тишина, и Денни подумала, что в эту минуту она действительно пребывает на грани жизни и смерти.

— О’кей, — уже более спокойно произнес Джек Смит. Поставив ружье на пол, он встал, подошел к столу и взял чашку. Захватив по пути целую горсть печенья и запихав его себе в карман, уселся на стул, вытянул перед собой ноги и стал пить чай.

Денни заметила, что чашку он держит правильно. И пьет аккуратно, не прихлебывает.

Ей вдруг стало дурно. Девушка была уверена, что побелела как полотно. Надо склониться над чашкой и не показывать свое лицо. И прикурить. Колени опять задрожали, а ноги принялись отбивать под столом чечетку. Значит, она все-таки перепугалась, когда он наставил на нее ружье! Спокойствие оказалось всего лишь ширмой. Но откуда оно взялось?

Денни высыпала из пачки половину оставшихся сигарет, перекинула ее Джеку Смиту и прикурила. На нее вдруг навалилась страшная усталость. Она была на ногах с четырех утра. А теперь сколько? Она бросила взгляд на часы над кухонной плитой. Одиннадцать. Всего-то! Ей казалось, что они с Джеком Смитом сидят здесь не меньше недели.

Он наклонился и включил транзистор. В кухню ворвался громкий мужской голос, и парень убавил звук. Передавали вечерние новости.

«Министерство труда сообщило, что с завтрашнего дня вводятся лимиты на воду. Наложен запрет на все типы поливальных устройств с семи утра до семи вечера. Жителям столичной территории напоминаем, что штраф за нарушение — двадцать фунтов».

Пауза. Было слышно, как диктор набирает в легкие новую порцию воздуха.

«Нам стало известно, что поиски мужчины, разыскиваемого для дачи показаний по делу об убийстве Верил Ситон, переместились с Холмов в долину Читтеринг. Сегодня в этом районе было совершено два налета на магазины: один днем, другой ранним вечером. На месте предполагаемого обеда разыскиваемого обнаружены крошки. И пара коричневых шортов, которые, по всей видимости, также принадлежали ему. Автомобиль, который был вчера угнан из Каламунды, обнаружен на Йоркской дороге разбитым. В четырех милях от этого места из гаража Аллена был угнан темно-серый „холден“. Внимание жителям: номер автомобиля X 129467. У разыскиваемого Джека Смита белокурые волосы и шрам на подбородке. Ему двадцать три года, и в последний раз его видели в рубашке цвета хаки, коричневых шортах и сандалиях с серыми носками».