Я, как мне кажется, самым доподлинным образом описал ту печаль, в которой пребывал король Перидор; я уже упоминал, что он не получал от жизни никакого удовольствия целых пятнадцать лет. Стало быть, сыну его было теперь около восемнадцати, и последние три года он постоянно смотрелся в прелестное зеркало. Между тем Перидор занемог от тоски, и скоро все не без оснований стали опасаться, что дни его сочтены. Сын, обитатели дворца, жители столицы и всего королевства так тревожились за него и так горевали, что не могу описать: описание это только расстроило бы нас, читателя и меня.

Печальный король в своем недуге говорил об одной лишь королеве и еще о том, как он раскаивается в учиненной ей обиде. Словом, лишь надежда вновь встретиться с нею тешила его. Все ученые доктора, все лекари и шарлатаны королевства безуспешно пытались его лечить, но ни всевозможные лекарства, ни последовавшие за ними целебные воды не принесли больному никакого облегчения. Наконец, утомившись бесполезными речами и цитатами, греческими и латинскими, посредством которых его ежеминутно убеждали, что он и в самом деле болен, он добился, чтобы его оставили в комнате одного и больше не тревожили.

Едва ли не больше всех иных недугов короля мучила страшная тяжесть в груди, почти не позволявшая ему дышать. Он приказал держать окна в комнате открытыми в надежде глотнуть хоть немного воздуха. Как только его на несколько минут оставили одного, на окно вспорхнула птица с ослепительным оперением. Перья у нее были небесно-голубые с золотом; [121]лапы и клюв — рубиновые, и сверкали так, что невозможно было на них смотреть; глаза блеском затмевали самые яркие бриллианты, а на голове у птицы была корона; по правде говоря, я не знаю, из чего была эта корона, но зато мне достоверно известно, что сверкала она ярче всего остального. Я не в силах подобрать сравнения, чтобы вы представили себе, сколь приятным и ладным был весь ее облик. Про голос ее я ничего не могу сказать, ибо птица не пела; она только смотрела на короля, и от ее взгляда к нему возвратились силы. Кроме того, птица полетала по комнате, по-прежнему поглядывая на короля, и от каждого ее взора ему прибавлялось здоровья. Перидор почувствовал себя так хорошо, словно никогда и не болел. Он поднялся и, не в силах противиться искушению заполучить столь прекрасную птицу, которой был к тому же обязан выздоровлением, попытался ее поймать. Но птица проворней ласточки вылетела в окно. В отчаянии Перидор ну звонить, ну звать изо всех сил; все бегут к нему толпой; боготворящий его двор встречает нежданное выздоровление восторгами и удивленными возгласами, но он, не слушая, спешит описать птицу, которую только что видел и которая его излечила; он шлет за ней, приказывает сей же час спуститься в сад и доставить ему любой ценой единственный предмет его желаний. Все немедля бросаются в разные стороны, рыщут по лесам, все птицеловы королевства пускаются на поиски. Перидора так любили, награда, им обещанная, была так велика, а обе эти силы от века так властно влияют на поступки человека, что в мгновение ока все, и стар и млад, оказались в полях — города опустели.

Из всего этого великого похода не вышло, как водится, ничего, кроме большой суматохи и шума; птицу не нашли; и что всего огорчительнее, король спустя несколько дней снова впал в прежнее состояние и вскоре, ко всеобщему унынию, стал немощен, как и раньше. Сапфир в глубочайшем горе — ибо он был самый нежный сын, какого только можно себе представить, — и в уверенности, что чувство помогает поискам, льстил себя надеждой, что именно ему непременно удастся найти птицу. Почему? Потому что ему больше всех хотелось ее найти. Он отправился в путь, хотя все, как могли, пытались его удержать; свита решила идти с ним. Плана у него никакого не было, и дорогу он выбирал наугад, исходя из своего понятия об излюбленных птицами местах; он обшаривал все сады и леса, расспрашивал каждого, кто встречался на его пути, — словом, делал все, что может подсказать чувство столь благое, как желание спасти жизнь отца, и отца горячо любимого; но искать он искал, да ничего не находил. Сила его нетерпения равнялась лишь силе сыновней привязанности.

Наконец он оказался в огромнейшем лесу; почтенные старые кедры, что росли здесь, устремляли вершины прямо к небу; и покоились величавые эти вершины на самых стройных стволах, какие только можно представить. Кроны прекрасных деревьев отбрасывали тень на породившую их землю, но земля все равно была покрыта мягкой травою, в которой пестрели редчайшие цветы. Сапфир, увидев все это, решил, что именно в таком восхитительном месте и должна обитать прекрасная птица, и твердо положил не покидать леса, пока не обследует его вдоль и поперек и не проедет во всех направлениях. Еще он придумал раскрасить свои силки так же, как, по рассказам, окрашены перья птицы — уверенный, что всякое существо легче всего приманить ему подобным. Он не только взял с собою опытных птицеловов — вся его свита была искусна в этом ремесле. Дело тут не только в любви, которую снискал Перидор: разве не должен быть придворный мастером на все руки?

Однажды Сапфир, проездив, по обыкновению, полдня по лесу, почувствовал сильную жажду. К счастью, он приметил манящий самой своей простотою лесной родник, чьи прозрачные быстрые воды сулили совершенно утолить его желание. Он вытащил из кармана чашку (всякий путешественник должен быть столь же предусмотрителен); но едва он захотел ее наполнить, как туда прыгнула маленькая зеленая лягушка, красотою во много раз превосходившая обычных лягушек. Принц, нимало не тронутый ее совершенствами, выплеснул ее, но она проворней прежнего снова запрыгнула в чашку. Сапфира мучила жажда и одолевала тревога, он уже готов был с вполне понятным нетерпением отбросить ее подальше, как тут маленькая лягушка, глядя на него прекраснейшими в мире глазами, произнесла: «Я подруга птицы, не обижайте меня; ваша жажда не дает мне покоя, пейте, а потом послушайте, что я вам скажу».

Когда принц утолил терзавшую его жажду, прелестная лягушка велела ему присесть отдохнуть. Принц повиновался, и она заговорила: «Делайте все так, как я скажу: соберите свою свиту и оставьте ее в деревушке в двух шагах отсюда — там им всем хватит места; справа будет большая дорога, по ней вы один, без всякого сопровождения, пойдете прямо на юг. По обочинам этой длинной дороги растут ливанские кедры. В конце аллеи вы увидите великолепный замок. Возьмите вот эту песчинку, — продолжала она, вручая ее Сапфиру с неизъяснимой учтивостью и грацией, — ее вы закопаете в землю как можно ближе к воротам замка; они откроются, а все обитатели замка уснут. Тогда ступайте прямо на конюшню, и, ничем не отвлекаясь, делайте как я велю: выберите самую лучшую лошадь, быстро садитесь на нее и как можно скорей возвращайтесь сюда ко мне. Прощайте, принц, желаю вам удачи», — и с этими словами маленькая лягушка нырнула в воду и исчезла.

Принц, охваченный надеждой, как никогда с самого своего отъезда, выполнил все приказания лягушки. Оставив своих людей в деревне, он нашел нужную дорогу и в конце концов добрался в одиночестве до ворот замка, показавшегося ему великолепным, и не без причины: он был хрустальный, а украшения на нем — из литого золота. Но все эти красоты не остановили его взора; он закопал свою песчинку, ворота отворились, все внутри, как и предрекала лягушка, уснули. Сапфир прямиком направился на конюшню и уже выбрал было прекраснейшую из множества стоявших там лошадей, как вдруг рядом с нею он заметил седло, богаче которого ему до сих пор не приходилось видеть. Вполне уверенный, что седло лишь поможет ему сесть верхом, и не помышляя ни о чем дурном (в самом деле: кто берет лошадь, вправе забрать и седло), он положил его на спину великолепного скакуна. В тот же миг обитатели дворца проснулись; на принца набросились, его скрутили; кругом еще стоял крик «держи воpa», а вора уже крепко держали. Он предстал перед владельцем замка, и тот, поверив больше его наружности, чем приведенным доводам, соблаговолил его отпустить. Как мне говорили, принц утверждал, что он страстный поклонник верховой езды и хотел только, пока все спят, прокатиться на лошади, с которой его поймали; довод этот, хоть и весьма шаткий, сочли тем не менее убедительным: иначе бы преступника не отпустили. К чему бесполезные придирки? И что скажешь, если все понятно?