— Поверьте, Марфа Ивановна, я не сделаю этому человеку никакого зла. Напротив, я желаю ему только добра, если он его заслуживает. Но мне важно, очень важно знать, что он собой представляет. Вот почему я спрашиваю вас о нем. И если вы его действительно знаете, расскажите. Вы даже не представляете, как мне это необходимо.

— Ладно. Расскажу. Я и мать их знала. Славная была женщина. Я ее хорошо помню. Ведь я с ее дочерью, Марией, с сестрой Михаила Высочина, дружила. Помню, кавалеры все путали, кто из нас Марфа, а кто Мария. В семье у них часто бывала, поэтому и Михаила хорошо знаю. Года за три до начала войны закончил горный техникум, работал на шахте электрослесарем.

А подружка моя, Мария Высочина, вышла замуж за Василия Иванова. Был у нас такой. Работал в горкоме партии. Орготделом заведовал. Статный был мужчина. Да и Мария была хороша. Что фигура, что внешность. Заметная была девка. Когда немцы подходить стали, она с ребенком эвакуировалась. Теперь и не знаю где. А муж ее, Василий Иванов, остался. Только на погибель свою остался. Люди сказывали, что специально в городе оставили, для особой работы. Правда, сделать он ничего, не успел. Как немцы пришли, так дня через три-четыре его и арестовали. Теперь тоже не знаю, что с ним.

— Скажите, Марфа Ивановна, а его не мог выдать Михаил Высочин?

— Не-ет. Что вы, Михаил и Василий Иванов в большой дружбе были. К тому же родственники. Как-никак муж сестры. Не стал бы Михаил его выдавать, не такой он человек.

— А вы давно Михаила Высочина видели?

— Я к ним теперь не хожу. Так, иногда на улице разве встретимся. Поздороваемся — и в разные стороны. Сторонятся они меня. Обижаются, что у немцев работаю.

— Сам-то он что, не работает?

— Работает. Только на шахте он, а я вроде при штабе. Разное это дело.

— Спасибо вам превеликое, Марфа Ивановна. А за Михаила Высочина не беспокойтесь, я ему зла не сделаю.

— И вам за душевность вашу спасибо. Как брату родному, я вам доверилась. А почему — и сама не знаю... Глаза у вас добрые, видно поэтому.

Дубровский окончательно решил скрыть от Рунцхаймера сообщение о подпольной группе Кононенко, хотя бы до той поры, пока сам не переговорит с Михаилом Высочиным.

9

Во второй половине дня Рунцхаймера вызвали в штаб ГФП-721 к полицайкомиссару Майснеру. Шеф полевой фельджандармерии 6-й немецкой армии назначил на девятнадцать часов совещание всех руководителей внешних команд ГФП-721, на котором должен был выступить лейтенант Вилли Брандт, возглавлявший внешнюю команду в Таганроге.

— Ну и счастливчик же этот Вилли, — размышлял Рунцхаймер. — За каких-нибудь три дня выловил в Таганроге огромную партизанскую банду и теперь, конечно, будет поучать всех, как надо работать. А полицайкомиссар Майснер — этот лысый боров — будет ставить его в пример, будет разглагольствовать о долге и чести, о любви к фюреру и фатерланду. Без сомнения, он припомнит мне и взорванную водокачку, и сожженный маслозавод, и погибшего доктора Месса. Придется молча выслушивать его нарекания. А впрочем, и у меня есть, что сказать... Эта учительница и секретарь подпольного обкома в моих руках. К тому же, по донесению агента Золотарева, сегодня ночью мои люди возьмут эту банду в Первомайке. Хотя в ней всего несколько человек, но и это работа. Первомайка не Таганрог. Откуда там наберется больше? А почему бы и нет?

Рунцхаймер вызвал к себе следователя Вальтера Митке, которому поручил ночную операцию по аресту подпольной группы в Первомайке, и приказал:

— Вы там не церемоньтесь. И Кузьмину, и Кравцову допросите на месте. Вытяните из них адреса остальных бандитов. Арестуйте всех, кого они назовут. Арестованных доставите сюда, в гараж. Завтра я сам буду с ними разбираться. Эту операцию я целиком возлагаю на вас.

— Будет исполнено, господин фельдполицайсекретарь! Я просил бы вашего разрешения взять с собой Карла Диля. Он мастер быстрых допросов и мог бы быть мне полезен.

— Карл Диль заступает сегодня дежурить по команде. А с вами поедет Рудольф Монцарт и Алекс. Кроме того, по моему распоряжению начальник русской вспомогательной полиции выделит для вас шесть полицейских. Этого вполне достаточно.

— Слушаюсь, господин фельдполицайсекретарь!

Рунцхаймер с улыбкой посмотрел на тонкий, с горбинкой, нос Вальтера Митке, на его рыжеватые усики а-ля Гитлер, на длинные, почти по самые скулы, бакенбарды и подумал: «Этот хлыщ должен нравиться женщинам. Впрочем, бакенбарды нынче не в моде».

— Можете идти. Желаю успеха, — благосклонно сказал он и подумал, что точно такие же усики носит и полицайкомиссар Майснер.

Улыбка мгновенно исчезла с лица Рунцхаймера. Он вспомнил о предстоящем совещании, о длинных проповедях шефа и, выпроводив Вальтера Митке, начал собираться в дорогу.

Из окна своей комнаты Дубровский видел, как Рунцхаймер вышел к машине, как шофер услужливо распахнул перед ним дверцу «мерседеса». А через минуту взревел мотор — и автомобиль медленно выехал за ворота.

Чтобы не попадаться на глаза следователям ГФП, которые в самый последний момент могли прихватить его с собой на одну из ночных операций по аресту советских патриотов, Дубровский решил не выходить из комнаты. Он разложил перед собой отпечатанные на машинке статьи для местной газеты, переданные ему Рунцхаймером. Если кто-нибудь из следователей зайдет и попросит его поехать с ним, он сошлется на срочное задание шефа.

Прошло не менее двух часов, пока оба крытых брезентом грузовика, находившиеся в распоряжении ГФП, выехали со двора. Теперь, кроме дежурного унтер-офицера и нескольких солдат охраны, на территории внешней команды никого не осталось. Дубровский собрал со стола разложенные бумаги, надел поверх френча ремень, на котором висела кобура с пистолетом, и отправился в город.

Алевтина встретила его приветливо. Не скрывая радости, рассказала, что достала пачку настоящего чая и собирается угостить его домашним вареньем, которое сохранилось еще с довоенных времен.

Когда мать Алевтины ушла на кухню, Дубровский сказал:

— Аля, у меня к тебе огромная просьба. И ты обязательно должна ее выполнить.

Алевтина вскинула брови, ее длинные ресницы взлетели вверх, в глазах появился лукавый огонек.

— Интересно, какую это просьбу я обязана выполнить?

— Завтра утром ты пойдешь в село Малоивановку и приведешь оттуда одного паренька.

— А далеко ли до этой Малоивановки?

— Километров двадцать — двадцать пять, не больше.

— Туда же без пропуска не пропустят.

— Пропуск я для тебя приготовил! — Дубровский достал из кармана сложенный вдвое листочек и протянул его Алевтине. — На вот. С этим тебя нигде не задержат. А мальчонке еще и пятнадцати лет нет. Его без пропуска проведешь. Зовут его Виктор. Паренек серьезный. Скажешь ему, что ты от Леонида Дубровского, что я хочу его повидать в Кадиевке. Соскучился, мол. Словом, уговаривать его не придется. Кроме меня, у него никого не осталось. Родителей он потерял, да так и не нашел. Война ведь теперь...

Дубровский рассказал Алевтине, как отыскать дом сестер Самарских в Малоивановке.

— Может, попутная машина подвернется, тогда завтра же и возвратишься. А если нет — переночуешь в Малоивановке, а на другой день назад, — закончил он.

— А вдруг спросят, зачем я иду в Малоивановку?

— Скажешь, за продуктами. Возьми с собой для обмена что-нибудь. Кстати, там, на селе, гораздо выгоднее обменять можешь. Только не говори, что я тебя послал. Это никого не должно интересовать. Виктора приведешь к себе домой. Я сам к вам приду. Завтра наведаюсь, а если не вернетесь, послезавтра опять загляну. Договорились?

— Хорошо! Я попробую.

— А это, — Дубровский взял со стула небольшой сверток и подал Алевтине, — продукты. Немного хлеба, плавленый сыр и французские сардины. Чтобы Виктор у вас нахлебником не был.

— И долго он у нас жить будет?

— Дня два, не больше. Со мной повидается и уйдет обратно в Малоивановку. Там ему вольготнее.