Жгучая обида раздирала душу. Ведь, казалось бы, все было предусмотрено. За последнее время размах партизанской борьбы в Моравии ширился с каждым днем. Подготовка к вооруженному восстанию в Брно и других городах протектората шла полным ходом. Ждали только наступления Советской Армии, к которому решили приурочить начало восстания. И вдруг такая нелепость накануне решающих боев.

Мурзину казалось, что и другие отряды партизанской бригады разгромлены немцами. Ему мерещилось, что гестапо вскрыло и подпольные центры городских коммунистических организаций. Иначе почему же никто из связных не сообщил своевременно о подходе немецких карателей к партизанскому лесу? «Теперь все пропало, — думал Мурзин, — не оправдал доверие командования Украинского штаба партизанского движения. Зачем тогда жить?»

Он достал пистолет, положил его рядом. Вспомнил мать, отца, башкирское село, где родился и рос, босоногих мальчишек — закадычных друзей детства, с кем не раз ездил в ночное пасти табуны лошадей. В памяти возникли первые дни войны. Учебная рота 10-й стрелковой дивизии. В то лето они стояли в Прибалтике, всего в восемнадцати километрах от государственной границы. Утром 22 июня приняли первый бой возле города Плунге. За день отбили двенадцать танковых атак. И 23-го сумели продержаться до обеда. Но слишком неравными были силы. Немцы давили обилием техники. Танковые колонны нескончаемой лавиной двигались на восток, прогрызали нашу оборону. Дивизия, в которой служил Мурзин, с боями отступала. Через несколько дней докатилась до Риги. Но там уже были немцы. И советские воины с ходу ринулись в бой, ворвались в город. Два дня вели ожесточенные уличные сражения. В одной из рукопашных схваток Даян Мурзин был ранен штыком в шею. Упал, потерял сознание. Матрос Балтийского флота вынес его на руках о поля боя и доставил в больницу.

Вскоре и там появились немцы. Полтора месяца пролежал Мурзин на больничной койке. А когда крепко стал на ноги, вместе с одним балтийским моряком бежал из больницы. Ночью выбрались они из Риги и направились на юг, к Киеву. Слышали, что там фронт стоит крепко. Новый товарищ оказался старшиной первой статьи, умел ориентироваться по звездам. Да и мужества был необыкновенного. В ночной засаде возле Бобруйска подкараулили они немецкого офицера. Отомстили фашисту за свои раны. Так появился у них пистолет. С ним стало надежнее.

Шли лесами. Однажды на одной из дорог набрели на вражеского мотоциклиста, чинившего поломавшийся мотоцикл. Прикончили и этого, вооружились его автоматом. А потом в белорусском лесу повстречали трех окруженцев во главе с майором Солнцевым. Решили идти вместе. Глубокой осенью под хутором Михайловским набрели на Ямпольский партизанский отряд. Командир отряда, бывший секретарь райкома Гнебеда, и комиссар Красняк приняли всех пятерых в свою боевую семью. Там и провоевал Мурзин до конца сорок второго года.

Воевал бы и дольше, но в тяжелом, кровопролитном бою под городом Глуховом был ранен в левую ногу. Рана оказалась серьезной, потому и вывезли самолетом на Большую землю. До лета сорок третьего провалялся в московском госпитале. А когда поправился, откомандировали в распоряжение штаба партизанского движения.

В августе вместе с московской разведчицей Ольгой забросили в Донбасс под Макеевку. Приказали связаться с подпольной организацией города Шахты. Там в ту пору готовилось восстание в тылу гитлеровских войск. Мурзину надлежало командовать Рутченковской подпольной организацией. Задание это он выполнил. Отыскал в Шахтах товарища Шведова — руководителя Шахтинского подполья. Стал вести боевую работу в поселке Рутченково.

Устраивали побеги военнопленным, взорвали два склада с боеприпасами, а однажды ночью вырезали шесть метров подземного телефонного кабеля, который связывал ставку Гитлера с командованием группы армий «Юг». Переполох был страшный. Немцы расстреляли двадцать заложников, но так и не напали на след подпольщиков.

По заданию товарища Шведова Мурзин связался с солдатами двух власовских батальонов, готовил их восстание и переход на сторону Красной Армии. Все было предусмотрено. С началом наступления советских войск оба «добровольческих» батальона подняли восстание и сдались нашей армии. С ликованием встретила донбасская земля своих освободителей. Но война продолжалась. И Мурзин получил новое боевое задание.

Во главе группы из восьми человек его забросили во вражеский тыл под Одессу. В тяжелейших условиях оккупации создал он мощный партизанский отряд. Громил в Молдавии мелкие вражеские гарнизоны, вершил суд над предателями Родины, взрывал мосты и военные склады, устанавливал Советскую власть в населенных пунктах. Словом, делал все, что было в его силах, чтобы приблизить час нашей победы. А теперь вот в Чехословакии...

В памяти возникали то суровые, то радостные лица боевых друзей, костры на лесных привалах, лихие засады, после которых враги недосчитывались десятков, а то и сотен своих солдат и офицеров. Нет, не зря бродил он по тылам гитлеровской армии, не зря проливал свою кровь, терпел лишения. В победах советских войск есть небольшая крупица и его заслуг. А когда-нибудь настанет долгожданный день окончательной победы. Он придет обязательно!

Мурзин представил, каким праздничным будет этот день великой победы, и с грустью подумал о себе. «Так нет же, — твердо решил он, поглаживая холодную сталь пистолета, — застрелиться никогда не поздно. Если уж суждено погибнуть, так прихвачу с собой еще нескольких гадов. В автомате есть половина диска. Шестнадцать патронов в двух пистолетных обоймах. С таким арсеналом еще можно воевать. Только бы не потерять сознания, только бы немцы не застигли врасплох».

С этими мыслями он заснул. Спал долго. Проснулся от удушья. В тесной яме почти не было воздуха. Мурзин приоткрыл глаза и не увидел ни единого проблеска света. Думая, что еще ночь, он поднял вытянутую руку, попытался раздвинуть наваленные сверху ветви и листья. Пальцы вонзились в холодный и липкий снег. Слой снега оказался довольно толстым. Несколько минут орудовал он дулом автомата, пока проделал небольшое отверстие над головой. В него хлынул яркий дневной свет. Дышать стало легче. В лесу было тихо.

Весь день пролежал Мурзин, поджидая лесников. Время от времени он брал пригоршню снега и съедал его, чтобы утолить жажду. Но ни Ян Ткач, ни Кржановский не появлялись. Не пришли они и на второй, и на третий день. Откуда мог знать Мурзин, что все окрестные леса кишели карателями. Немецкие части, отведенные с фронта для отдыха, по приказу Карла Германа Франка прочесывали весь партизанский район. И Ян Ткач боялся оставить след на снегу, по которому немцы смогли бы обнаружить убежище партизанского командира.

С каждым днем Мурзину становилось хуже. Простреленная нога распухла и посинела. Раны все больше и больше наливались гноем. На память часто приходило страшное слово «гангрена», слышанное от врачей еще в московском госпитале. Тогда большинство смертельных исходов медики объясняли этим словом. И Мурзин понял, что сейчас он сам хозяин своей судьбы. Рассчитывать на чью-либо помощь было бессмысленно, и, доедая последний кусочек черствого хлеба — остаток запасов, оставленных лесниками, он решился на отчаянный шаг.

Разбив стекло ручного компаса, выбрал самый острый осколок. Этим нехитрым инструментом вскрыл себе рану и стал осторожно выскребать гной. От боли тело покрылось испариной, по лицу заструился пот. Но сознание работало четко. Он очистил раны от гноя, насухо вытер их носовым платком и вновь обернул тряпками. К вечеру стало легче, боль поутихла, и он повторил операцию.

Голодный и обессиленный, дважды проделал он то же самое и на следующий день. Это был пятый день его одиночества. В голове все настойчивее возникала мысль о самоубийстве. И вдруг его слух, привыкший к шорохам леса, уловил чьи-то шаги. Мурзин схватил автомат, приготовил его к стрельбе. Но тут же узнал знакомый голос лесника. Это был Ян Ткач. Он принес две овчины, сало, хлеб, колбасу, горячий чай в термосе.