Если Федотова вернула Лозинской шкатулку с драгоценностями, подумал я, почему расписка не уничтожена?

С такими мыслями после осмотра, который окончился впустую, я поехал к Федотовой.

Мне пришлось ждать ее больше часа: от соседки узнал, что Мария Гавриловна пошла на базар. Сев на лавочку во дворе, решил во что бы то ни стало дождаться ее…

Наконец она показалась, неся большую хозяйственную сумку, доверху наполненную покупками.

Лицо у Марии Гавриловны было усталое и злое.

– Эти базарники совсем совесть потеряли…

Я терпеливо слушал. Она ворчала, пока не зашли в квартиру. Я вынул из папки расписку.

– Вы писали, Мария Гавриловна?

– Да, – коротко ответила она.

– Тогда объясните, пожалуйста, почему раньше не упоминали о ней?

– Видимо, забыла, – ответила она равнодушно. – Доживете до седых волос, поймете, что это такое… Была на базаре, а забыла купить картошку. Теперь как буду варить борщ?

– Но я же, Мария Гавриловна, раньше спрашивал вас о расписке! Вы ответили, что Лозинская оставила вам шкатулку с драгоценностями под честное слово.

– Быть того не может, – сказала она решительно. – Вы такой вопрос не задавали, иначе вспомнила бы о расписке.

Я молча раскрыл папку с уголовным делом на том месте, где был подшит протокол допроса Федотовой.

– Вот, читайте, – показал пальцем, где было написано моей рукой, но с ее слов, следующее: «Никакой расписки Лозинская у меня не требовала. Она верила мне на слово, да к тому же все это хотела сохранить в тайне, поэтому никакого разговора о расписке не было, никто из нас ее не писал. А о том, чтобы пойти к нотариусу, и говорить нечего…» – Как это понять?

– Я так не говорила. – Она из-под рукава платья вынула платок и вытерла влажное лицо. – Вы что-то перепутали.

– С какой стати?

– Ошибочка у вас вышла, или же превратно поняли меня.

– Ладно, пусть будет так… Значит, расписку вы давали, ведь так? – Я помахал бумажкой.

– Да чего уж там? – нахмурилась Мария Гавриловна. – Писала я ее, шут с ней!

– Почему же тогда, вернув Лозинской шкатулку с драгоценностями, как вы утверждаете, не потребовали расписку обратно и не уничтожили ее? Ведь Лозинская могла пойти на шантаж?

– Эта старая развалина? – пренебрежительно произнесла Мария Гавриловна и поджала губы.

Я не стал стыдить ее за последнее слово и напоминать древний афоризм о мертвых, – ведь даже Дорфман вспомнил о нем, хотя, как я понял, и он не питал нежных чувств к Лозинской.

– Могла же она прийти к вам, оставить драгоценности, а потом, как утверждаете вы и ваша дочь, забрать их обратно, при этом даже поругавшись с Полиной? Значит, жизненные силы у нее сохранились? С таким успехом она могла пойти в суд, предъявить расписку и заявить, что вы присвоили ее богатство. А вы говорите так спокойно? – возбужденно произнес я.

– Да не придавала я этой бумажке такого значения! – презрительно отмахнулась Мария Гавриловна. – Я была рада, что, наконец, избавилась от обузы, и совсем позабыла о расписке!

– Странная забывчивость, Мария Гавриловна, очень странная, – сказал я хмуро.

– Я вернула драгоценности Нате, – упрямо произнесла Мария Гавриловна. – Это и Полина может подтвердить.

– Она знает о расписке?

– Конечно!

– Но она почему-то тоже забыла упомянуть о расписке при допросе.

– Вы и Полину спрашивали? – удивленно спросила Мария Гавриловна, чуть наклонившись вперед.

– Да. Ездил к ней, в Краснодар… Вы же дали ее адрес?

При этих словах лицо Марии Гавриловны помрачнело, и я догадался, что она знает о дочери и зяте все.

– Гос-споди! Стоило ли ехать в такую даль?

– Для раскрытия дела полезешь и на дно морское, Мария Гавриловна, – сказал я тихо. – Полина, так же, как и вы, позабыла рассказать о расписке. Что бы это значило?

– Не знаю, милый, не знаю. – Мария Гавриловна тяжело поднялась и направилась к сумке. Поставила ее на стул, стала вынимать яблоки и складывать их на тарелку. Наполнив, прошла на кухню – я услышал шум воды из крана… Вернувшись, молча выложила помытые яблоки в вазу и придвинула ко мне:

– Ешьте, пожалуйста.

Я взял яблоко с красным боком и машинально надкусил его. Несмотря на невзрачный вид, оно оказалось вкусным, с кислинкой.

– Вижу, не верите, что я вернула Нате драгоценности. – Мария Гавриловна тяжко опустилась на стул. – А вы порасспросите-ка ее соседа, который рядом живет. Кажется, его Борисом Исааковичем кличут. На сыча похож… Он скажет, что было на самом деле так.

Она выдала точный портрет Дорфмана, но я не стал распространяться на эту тему, и спросил:

– Откуда знаете соседа Лозинской и как его зовут?

– Ната несколько раз к нему обращалась и называла так.

– Когда?

– Тогда, когда я была у нее!

– Вы раньше об этом не говорили, – заметил я негромко. – Как это было?

– А вот как… Через несколько дней после возвращения шкатулки с драгоценностями я решила навестить Нату, объясниться, потому что она ушла недовольной из-за Полины. Дочь, наверное, говорила вам, что Ната очень рассердилась на нее за то, что бухнула прямо в лицо: «Имея такое сокровище, беды не оберешься!» Да? – Я кивнул, а Мария Гавриловна продолжила: – Ната ответила, что пусть она не каркает, и с силой вырвала из моих рук шкатулку… Дура я, дура! – вдруг вскричала Мария Гавриловна. – С ней же вообще тогда невозможно было говорить. Наверное, потому я тогда и не потребовала у Наты расписку. А когда пришла к Нате, у нее сидел тот, Борис Исаакович. Я-то безо всякой задней мысли и спросила, мол, целы ли ее драгоценности? Она как-то странно посмотрела на меня и ответила, что хранит их в надежном месте. Мне бы уняться, посторонний все же. Да словно какой-то бес вселился в меня: «Зачем тогда приносила?» Она выпрямилась и надменно – чисто барыня: «Вы оставите меня когда-нибудь в покое, Мария Гавриловна?» Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Я дрожала над ее добром, не знала ни сна, ни покоя, и вот как она отплатила за это! Я – бедовая, Полина в меня уродилась, не выдержала и наговорила Нате всякое. До расписки ли тогда было!.. Гос-споди, лучше бы я проглотила свой язык! Нате стало плохо, пришлось делать уколы… Когда она немного пришла в себя, я попрощалась и ушла. С той поры я Нату не видела… А вы знаете, почему она принесла мне драгоценности? – Такого вопроса я не ожидал.

– Догадываюсь… Из-за Ганиева, врача… – сказал я.

– Точно, – подтвердила Мария Гавриловна. – Каким-то путем он узнал о драгоценностях. Ната видела, как он тянет к ним руки. Принесла их мне на временное хранение, но так, чтобы об этом никто не знал, и Ганиев в том числе. На беду об этих драгоценностях узнала Полина, она даже примерила их. Когда Ната поняла, что и Полине известно о драгоценностях, она вообразила бог знает что и забрала их обратно. Вот и весь сказ. – Мария Гавриловна умолкла и вновь вытерла лицо платком.

– Почему обо всем этом раньше не рассказали, Мария Гавриловна? – чуть не простонал я.

– Не казните меня. У меня, как говорит внук, позднее зажигание… Да и что бы вам дал мой рассказ? Я же не знала, как не знаю и теперь, кто убил Нату!

– Как вы думаете, Мария Гавриловна, после вас не давала она на хранение драгоценности кому-нибудь?

– Не знаю… При той, последней, встрече Ната в присутствии своего соседа ясно дала понять, что драгоценности хранит в надежном месте. Это и Борис Исаакович должен подтвердить. А вот хранились ли драгоценности у нее самой или у кого-нибудь еще, не знаю.

– Раньше вы знали Бориса Исааковича?

– Нет. Вот тогда и узнала, кто он такой и как его зовут. В прежние годы изредка захаживала к ней, но соседа не видела, да и вообще не ведала о его существовании.

Лишь сейчас я заметил, что передо мной лежит надкушенное яблоко…

Дорфман на этот раз был какой-то притихший. От Марии Гавриловны я заехал за ним и привез в прокуратуру.

– Разве вы не все выяснили у меня за те два раза? – спросил он, напоминая о прежних наших встречах, и его печальные глаза остановились на мне.