— Ты разума лишилась? — бросила она зло нянечке. Но та лишь передернула плечом и кивнула вошедшей горничной с подносом на небольшой столик у окна. Марина, заметив ее движение, перевела взгляд на еду, потом опять посмотрела на Агнешку и процедила сквозь зубы:

— Я уже говорила тебе, что не буду есть. Не хочу! И тебе меня не заставить — слаба уже со мной тягаться.

— А я и не буду, — ответила ей спокойно Агнешка. — Если ты не будешь ести, то твоя мати кликнет лакеев. Они будут кормиць, не я.

Марина резко откинулась на подушки и скрестила руки на груди, всем своим видом давая понять, насколько она недовольна. Почему бы им снова не оставить ее в покое, в котором она пребывала пару дней до сей поры? Ей было так отрадно лежать здесь в тиши и сумраке спальни. Никто не переступал порог этой комнаты, по крайней мере, пока она бодрствовала, позволяя ей выплакать, отстрадать свое горе, свою боль, свое разочарование…

Марина раз за разом все эти два дня прокручивала в голове те дни, что провела с Загорским, надеясь найти хотя бы малейшее объяснение тому, почему нет записи об их венчании в приходской книге. Но не могла достойной причины этому отсутствию. По всему выходило, что Сергей обманул ее. Теперь, когда она знала, что получилось в результате ее слепого доверия к нему, она совсем по-другому смотрела на разные обстоятельства, что случались до сего инцидента: анонимку с предупреждением, что Загорский пойдет на многое, чтобы добиться ее; эта странная таинственность вокруг их венчания, его поведение после отъезда…

Почему? За что он так поступил с ней? Она так любила его… И что ей делать теперь, когда она обесчещена? В ее теле медленно растет свидетельство того, как наивна была Марина в своей слепой любви в Сергея. Свидетельство, которое скоро будет уже не скрыть от посторонних глаз.

«…Вы напоминаете мне мотылька, летящего на свечу. Его отгоняют от огня, зная, что он погубит это хрупкое создание, но мотылек всенепременно продолжает стремиться к этому обжигающему пламени. Так и вы стремитесь обжечь свои хрупкие крылья об этот огонь. А ведь вы обожжетесь, Марина Александровна, обожжетесь, ведь страсть, она словно огонь от кресала — вспыхивает моментом, но так же быстро и гаснет после этой мимолетной вспышки…»

Это было сказано человеком, который знал Загорского гораздо лучше, чем она, и в каждой фразе, словно, читался приговор ее судьбе. Ах, если бы эти слова были произнесены немного раньше!

Да что бы изменилось тогда? Разве Марина прислушалась бы к ним? Нет, она предпочитала искать маленькие свидетельства любви Загорского к ней, чем обращать внимание на предупреждения людей, более опытных, чем она — маменьки, Анатоля…

Словно читая ее мысли, в комнату ступила Анна Степановна. Она кивком показала прислуге выйти вон и плотно закрыла двери за собой. Затем она подняла поднос со столика и направилась с ним к дочери.

— Ешь, — Анна Степановна поставила поднос на постель рядом с Мариной. — Я дала тебе время успокоить нервы, но более не могу. Ты не ела уже два дня. Решила себя голодом уморить?

— Что, если так? — вскинулась та. — Это моя жизнь, потому я поступаю так, как хочу.

— Не зарывайся!— холодно сказала Анна Степановна. — Не мало ли уже дел натворила? Опозорила своих родителей, свою семью, обесчещена. Этому, видно, научили тебя в твоем институте — мать с отцом обманывать, дерзить им безбожно да честь свою марать? Или Загорский примером выступил?

Марина лишь промолчала в ответ. Она совсем не была настроена вести какие-либо споры, а судя по всему, ее мать явно намеревалась дать ей словесный бой.

— Я сказала тебе, ешь, — Анна Степановна подвинула ей ближе поднос. — Ты не можешь навечно запереться тут в спальне и притвориться, что ничего не происходит в твоей жизни, пока живот не полезет тебе на лоб! Нам надо продумать, как сделать все аккуратно и чисто.

— Сделать что? — нахмурилась Марина, скрестив руки.

— Исправить твою ошибку, милочка! — Анна Степановна показала на ее живот. — Или ты предполагаешь, что это так, cela n'est rien [152]? Теперь у тебя только один путь — под венец да как можно скорее, пока сроки не прошли. Слава Богу, Анатоль Михайлович по-прежнему намерен сделать тебя своей супругой. Иначе что бы мы делали сейчас, скажи на милость?

Марина, не веря своим ушам, уставилась на мать. Да как можно предполагать даже такое?

— Что ты глаза свои выпучила? Не смотри на меня так возмущенно. О своей совести надо было вспоминать, когда в постель к Загорскому ложилась, — слова матери больно хлестали Марину, словно розгами.

— Я делила ложе со своим супругом. По крайней мере, после так называемого таинства. Это иное! — попыталась было возразить Марина, но мать лишь скривила губы:

— Результат, тем не менее, один, с какой стороны не смотри! Ешь, говорю, да из постели вылезай, — Анна Степановна помолчала, а затем проговорила. — Я записку послала твоему нареченному. Ожидаю его к обеду. Тебе следует привести себя в порядок к тому времени да к нам сойти. Не позорь меня, не доводи до греха!

Марина прочитала в глазах матери такую решимость настоять на своем, что поняла — у нее нет иного выхода, как бы обидно не было признавать этот факт. Вся ее сущность бунтовала против подобного принуждения, а душа стонала от обиды на всех окружающих ее: мать, Загорского да на свою несчастную долю, в конце концов. Она вдруг вспылила и с неожиданной для себя злостью ударила по подносу, стоявшему рядом с ней на постели, да так сильно, что перевернула его. Тарелки да стекло, стоявшее на нем, со всем содержимым обрушились на пол.

Анна Степановна тотчас резко ударила ее по щеке в ответ на этот необдуманный поступок. От боли и обиды у Марины слезы навернулись на глаза, но, тем не менее, она продолжала смотреть на мать с вызовом в глазах.

— Я не стану этого делать! — процедила она сквозь зубы. После этой реплики Марина быстро перекатилась на другой конец кровати и поднялась на ноги. — Я не буду женой графа Воронина, как бы вы не стремились к этому всем своим существом. Он далеко не глуп, и поверьте, счету обучен превосходно. Il ne faut pas lui en conter [153]. Кто поверит в отцовство, коли дитя появится на свет так скоро после свадьбы?

— Вот поэтому и приблизим дату венчания, — возразила ей мать. — Тетушке совсем худо, а ты пала духом настолько, что строишь планы уйти в обитель, коли протянем. Он поймет, он так любит тебя!

Слова матери, словно каленым железом, обожгли Марину. Поступить так жестоко по отношению к Анатолю она не могла, как бы ни склоняла ее Анна Степановна.

— Так грех-то какой, маменька, — возразила Марина матери. — Разве смогу я так обмануть его, коли срок уже вышел для того, чтобы срам можно было прикрыть?

Анна Степановна вдруг метнулась к ней и схватила ее за руку, чуть повыше локтя, пребольно сжав своими пальцами.

— Обманешь, — прошипела она в лицо дочери. — Ты у нас мастерица — столько времени мать с отцом за нос водила!

И как не было Марине больно от правдивости этих слов, брошенных ей в лицо, как не боялась она сейчас маменьки, у нее все же хватило сил выпрямиться и прямо в глаза матери сказать, чеканя каждое слово:

— Я не выйду замуж за графа Воронина.

— И что же, позволь спросить, ты намерена делать? — спросила мать, не выпуская ее руки из своих пальцев. — Как прикроешь свой грех, не запятнав честь фамилии? Как сделаешь это, не испортив жизнь своим родителям, своим сестрам? Ведь этим позором ты перечеркнешь им дорогу на удачное замужество. Кто возьмет их при таком родстве?

— Я все продумала, маменька, — Марина из всех сил старалась выдержать их дуэль взглядов с матерью. — Я разорву помолвку и уеду из Петербурга, а девочки останутся здесь, в столице. В Ольховке я выношу и выращу свое дитя и никогда более не вернусь сюда. Никто не узнает о моем позоре. А в уезде можно будет слух пустить, что я в столице замуж вышла, но рано овдовела. Наш уезд так далеко от Петербурга, и…