Она услышала в тот же миг, как дружно ахнули басом мужики от удивления, и этот звук заставил ее прийти в себя. Марина смотрела на князя и видела, как быстро бьется венка у него на виске, как кровь начинает медленно сочиться из его раны. Слава Богу, она не попала по лицу, а лишь рассекла ему кожу сбоку лба. Небольшая царапина до виска, но кровь из нее начала капать так, словно там глубокая рана. Хотя кто знает…

Марина вдруг осознала, что натворила, и пришла в ужас. Она почувствовала, что рука князя медленно сжимает ее ногу все сильнее и с ощутимым напором тянет на себя. Еще мгновение, и он стащит ее с лошади. Марина помнила, что когда он злился, Загорский слегка щурил глаза. Сейчас же его глаза были широко открыты, он, не отрывая взгляда от ее глаз, тащил ее на себя, и только бешено бьющаяся на виске венка выдавала его ярость.

Мозг настойчиво кричал «Беги! Беги!», предчувствуя опасность, и она подчинилась его приказу. Марина снова подняла хлыст. Ударила ли бы она Загорского снова, он не знал, но никак не стал закрываться от предполагаемого удара, ничем не заслонился, не отступил. И это только добавило страху в душу Марины.

Девушка схлестнула свою лошадь по крупу с силой, которую и не ожидала от себя. Та рванулась вперед с такой скоростью, что Марина едва удержалась в седле. Она снова и снова била лошадь, погоняя ее вперед, ибо, только ускакав подальше, и желательно к людям, надеялась найти свое спасение от Загорского.

Все произошло считанные секунды: этот нелепый вызванный эмоциями удар и ее бегство, но Марине казалось, прошла целая вечность. Она слышала, как что-то кричит ей вслед Фома своим громким густым басом, но со страху не разобрала ни слова. Потом она скорее почувствовала, чем разобрала слухом, погоню за своей спиной и, полуобернувшись, увидела, как князь скачет такой же бешеной скачкой за ней. Это заставило Марину еще сильнее хлестнуть бедную лошадь. Ветер свистел у нее в ушах, шпильки в волосах не выдержали столь быстрой скачки, и постепенно друг за другом часть из них выпала из ее волос, выпустив несколько кудрей на свободу. Затем с головы уже не удерживаемая ничем слетела маленькая шляпка-цилиндр. Длинные юбки развевались на ветру.

Но Марину ничуть не заботил внешний вид. Ее сейчас волновали две вещи: непредназначенное для такой скачки дамское седло, в котором она еле удерживалась, минуя очередную неровность на лугу, и Загорский, неумолимо настигающий ее и что-то кричащий вслед.

— ….аг! … вай! ....вай! ….аг! — доносилось до нее сквозь шум ветра в ушах. Потом до нее донеслось очередное «…вай!», а затем ясное до последнего звука «Твою мать!». На нее еще никогда не ругались такими непотребными словами. Видимо, князь совсем вышел из себя.

Марина полуобернулась на князя, прилагая неимоверные усилия, чтобы не выпасть из седла. Она желала убедиться, что Загорский по-прежнему достаточно далеко, ей совсем не хотелось, чтобы тот ее догнал раньше, чем она встретится с кем-либо из присутствующих на гоне.

Он был на приличном расстоянии от нее, но поведение князя заставило Марину нахмуриться. Он скакал во весь опор, держась лишь одной рукой за поводья. Второй он отчаянно махал, словно пытаясь что-то убрать с дороги.

Марина вдруг поняла, что Загорский пытается этим жестом показать ей, чтобы именно она убиралась с дороги. До ее сознание вдруг дошло значение слов, что он пытался докричать до нее.

Овраг. Поворачивай.

Она в ужасе всмотрелась в высокую траву и сделала это весьма своевременно. Впереди, буквально в нескольких метрах от нее пролегал овраг шириной около трех метров. Если бы она не обратила внимание сейчас на Загорского, то прямиком свалилась бы в него, переломав себе кости.

Мозг Марины за те секунды, что остались до того, как она достигнет оврага, лихорадочно прикидывал возможные способы сохранить и свои кости в целостности, и лошади, которая вовсе не виновата в приступе ярости Марины и ее отчаянном бегстве.

Если она сейчас резко остановит кобылу, ей ни за что не удержаться в седле, и она упадет в овраг. Лошадь цела, Марина — нет.

Если она резко повернет и направит животное в сторону, то тоже не факт, что сможет остаться в седле. Опять лошадь цела, она — нет. Но зато она упадет не в овраг, глубину которого она даже не могла прикинуть. Покалечится точно, но жизнь сохранит.

Марина вдруг вспомнила, как прыгала в Ольховке через ограды посевных, что всегда вызывало дикий ужас у матери и восторженный смех отца. Что, если попробовать перепрыгнуть? Но в Ольховке Марина прыгала исключительно в мужском седле (она всегда считала его более приспособленным для верховой езды, не то, что дамское) и ни разу не делала этого в дамском. Удержится ли она?

Времени к тому моменту, когда ей пришла в голову эта мысль, уже не было, и другого пути, кроме как подстегнуть еще раз кобылу, и, вцепившись изо всех сил в поводья и пригнувшись к шее животного, направить ее прямо к оврагу. Лишь бы лошадь не испугалась, мелькнула в голове Марины мысль, но было уже поздно что-то менять.

Лошадь оттолкнулась ногами от края оврага и вместе с всадницей взлетела в воздух. Позади нее раздался отчаянный вопль Загорского, и Марина едва подавила в себе порыв посмотреть на него, что наверняка привело бы ее к падению. Она лишь сильнее прижалась к шее кобылы и молча взмолилась к небесам о спасении.

— Господи, помоги, — прошептали ее губы. Она и не предполагала, что овраг так глубок и так широк.

В это мгновение лошадь достигла противоположного края расщелины. Ее передние ноги опустились на твердую почву, а вот задние — на мягкий песок с края обрыва, поэтому она слегка завалилась назад.

— Давай, милая, давай! — крикнула Марина изо всех сил, вцепившись в лошадь. Та напряглась и все-таки смогла выправиться. Мгновение, и лошадь стояла на твердой почве на краю оврага.

Опасность падения миновала, и напряжение, сковывавшее Марину, отпустило. Она отвела животное подальше от края и развернулась в сторону Загорского. Он в это время уже достиг оврага и, пришпорив коня, прыгнул через него.

У Марины свело дыхание, когда она увидела, как князь и его конь перелетели глубокую расщелину. Это было так красиво и в то же время так опасно, что у девушки сердце рухнуло куда-то вниз.

Но вот Загорский приземлился на этом краю оврага (в отличие от нее без каких-либо происшествий) и быстро направился к ней.

— Вы видели, как я прыгнула? — восторженно крикнула она ему, рассмеявшись. Дикая радость от собственной выходки переполняла ее грудь. Она смогла сделать то, что не любой мужчина способен выполнить!

Ни слова не говоря в ответ, Загорский спрыгнул почти на ходу с седла и, подскочив к ней, стащил ее с лошади. Он так сильно схватил ее за плечи своими длинными пальцами, что Марина невольно поморщилась от боли.

— Какая же ты дуреха! — закричал он ей прямо в лицо. — Безмозглая дуреха!

Губы его дрожали, руки ходили ходуном, словно от неимоверного напряжения, что не могла не заметить с удивлением Марина. Она, сама того не ожидая от себя, вдруг подняла руку и положила пальцы ему на губы, прерывая его яростные крики. Загорский замолчал недоуменно, а потом вдруг притянул девушку к себе и поцеловал.

Марину целовали ранее в губы. Всего пару раз. Эти интимные поцелуи срывал с ее губ Воронин. Первый раз — на катании в санях, словно случайно, второй раз — в зимнем саду на Рождественском балу в Михайловском дворце, улучив момент, когда маменька отвернулась от них и увлекая Марину за пальму в кадке. Но это были настолько мимолетные касания губ, что Марина даже не успевала их прочувствовать и даже слегка была разочарована, неужели это и есть те самые поцелуи, от которых у героинь романов захватывает дух?

Но этот поцелуй, соединивший их с Загорским, был совсем другим. Глубоким, длительным, требовательным. Поцелуй, который вытеснил из головы Марины, все мысли, и она стала совершенно пуста. Поцелуй, заставший ее сердце пуститься вскачь в бешеном ритме, а руки — взметнуться вверх и обнять его за шею, что привело к тому, что Загорский прижал ее к себе еще теснее.