Это будет их le paradis terrestre [611]. Только их двоих… Отныне и навсегда.

Эпилог

1843 год, лето

Тихое жужжание прямо над ухом вырвало Марину из той сладкой дремы, в которую она провалилась неожиданно для себя самой, разморенная этими жаркими лучами июльского солнца. Она отмахнулась лениво от мухи, что летала чуть ли не у самого лица, а потом села, прикрывая рукой глаза от яркого солнечного света, огляделась вокруг. Рядом с ней на покрывале лежал Сергей на боку, положив голову на протянутую руку. Другая его рука лежала на юбках жены, будто он и во сне удерживал ее подле. Жара сморила и его, и теперь он спал, слегка нахмурив лоб, словно сон, что принесла эта полуденная дрема был неприятен ему. Марина легко провела кончиком пальца по его скуле, стараясь не потревожить его сон. Она никогда не могла сдержать себя и не коснуться его всякий раз, когда он был рядом. Будто желая убедиться, что это вовсе не сон, что Сергей подле нее, и так будет всегда.

Они обвенчались после Покрова, той же осенью 1841 года. Свадьба была бы ранее, несмотря на то, что так мало времени прошло со дня официального расторжения брака Сергея, но отец Иоанн, с которым Марина решила посоветоваться по поводу венчания, засомневался, не нужно ли для того специального разрешения на брак.

— По всему выходит, барыня, что замужем ты уже была два раза, а значит, это венчание третьим будет, — задумчиво говорил он, гладя свою негустую бороду. — Не сие суть, что за этого же мужа второй раз идешь. Уж потребнее получить разрешение, все едино будет.

Потому сразу же после дня ангела Марины влюбленные снова расстались — Сергей уезжал в столицу, чтобы подать прошение государю. Марина места себе не находила перед его отъездом, даже на минуту не отходила от него, сжимая руки в волнении.

— Это разрешение… Что, если государь не даст своего позволения? — она нервно обхватила себя за плечи, стараясь унять дрожь в ладонях. — Что, если не позволит Синод?

— Синод сделает так, как решит государь, — тихо ответил Сергей, привлекая ее к себе, нежно целуя в волосы. — А я приложу все усилия, чтобы Его Императорское Величество дал свое позволение на наш брак с тобой.

— Все же позволь мне ехать в Петербург, — настаивала Марина. — Вот увидишь, государь отнесется благосклоннее ко мне, нежели к тебе, который далеко не в почете у него.

— Нет, — резко отрезал Сергей. — Негоже мужчине прятаться за женские юбки! И я не буду. И даже думать не смей о том, чтобы поехать вслед за мной в столицу! Я благодарен тебе за тот визит к государю, что спас меня от эшафота, но позволь мне далее самому творить свою судьбу. Нашу судьбу.

И Марина осталась в Завидово, в глубине души признавая правоту его слов, смиряясь перед его требованием. Такова уж была женская доля — смирение. Прошло несколько седмиц прежде, чем Сергей вернулся из Петербурга, но и этого времени хватило с лихвой, чтобы заставить Марину изрядно поволноваться.

Что, если разрешение все же не будет получено? Что тогда? Их брак будет невозможен, а значит, им предстоит разлука? Нет, Марина не примет такой доли, она отныне не желала тех дней, что были ранее — без него. Они пробыли вместе менее недели в Завидово, наслаждаясь своим счастьем, своей любовью, но и эти короткие дни показали Марины, насколько пуста ее жизнь, если он не рядом.

И она готова на все лишь бы быть с ним. На все! Быть может, они тогда уедут из России, как когда-то предлагал ей Сергей. Она уже узнавала у отца Иоанна — церковь за границей не была в подчинении патриарху русской церкви, ее решения были обособлены от запретов высочайшего Синода. Значит, коли они получат отказ от российской церкви, им придется обвенчаться вне границ империи. Да, этот брак не был бы признан в российской империи, а значит, им навсегда предстояло бы жить за границей, оставив здесь, в России, почти все, но разве это не стоит того, чтобы остаток дней провести рядом? Разве это не стоит того?

Марина еле дышала, пока ждала, когда же наконец Загорский минует подъездную аллею и остановится у крыльца усадебного дома. Она пыталась прочитать, с какими вестями он прибыл по его лицу, но ей не удалось. Только потом, когда он спрыгнул с коня и, подхватив ее на руки, закружил по двору, она ощутила, как легко стало на душе. Значит, все удалось! Значит, они могут обвенчаться!

— Да, верно, — подтвердил Сергей после, целуя ее. — Только обвенчаться нам можно не ранее Покрова.

Покров! До него было еще три месяца с лишним! Столько дней в разлуке, ведь им нельзя было находиться долго в одном имении, не вызывая лишних сплетен. Все, что оставалось тогда Марине и Сергею — только письма, в которых они излагали друг другу, как тяготит их обоих столь долгая разлука, как тоскуют они вдали друг от друга, и как благословенен для их сердец тот день, что вскоре соединит их.

"Ты даже представить себе не можешь, насколько велико мое желание, чтобы этот день настал поскорее!", — писала ему Марина. — " Как же жестоко было дать мне тебя в руки на несколько дней и разлучить на седмицы! И только надеждой дня венчания, в который мы наконец-то соединим наши руки и судьбы перед людьми и Господом, я живу ныне..."

Эти строки отдавали в душе Сергея какой-то странной тоской и чувством вины перед ней. Она настолько рада была тогда получить благие вести о разрешении на их брак, что он не смог огорчить ее и сказать, что сразу же после Покрова он должен будет уехать. Отбыть обратно на Кавказ, ведь именно в тот день подходит к концу срок его отпуска. Не смог рассказать лично, видя, как ее расстроили сплетни из столицы, что привезла Марине сестра, а потом не нашел слов, чтобы написать об этом.

А сплетен было немало... Как и визитеров, что потянулись в Завидово после объявления о помолвке князя Загорского и вдовы графа Воронина. Хотели убедиться в правдивости сплетен о причине этого поспешного брака, но с неудовольствием не находили ее. Аккуратно, завуалировано указывали Марине, как милостиво со стороны князя взять в супруги вдову в возрасте да еще с ребенком. Марина любезно улыбалась в ответ, едва сдерживая эмоции, что рвали ей душу при этом. Да , это верно, она уже не так молода и невинна, какой хотела пойти под венец с Сергеем. Да, она далеко не в том возрасте, что способна зачать и выносить с легкостью дитя, долгожданного наследника рода Загорских, что сможет продолжить фамилию и принять титул. Но она не позволит этому яду сомнений влиться снова в ее кровь, отравить разум. И хотя эти слова причиняли боль, такую острую, что иногда она едва сдерживала слезы, она ни на мгновение не пожалела о том, что вскоре, когда на деревьях пожелтеет листва, а солома, оставшаяся на полях, начнет темнеть от влаги, она пойдет под венец.

Марина вспомнила, как вплетала в тот день в волосы дрожащими руками небольшую ветвь калины с ярко-красными мелкими ягодами, как сделала бы это ее верная Гнеша, коли была бы жива, как покрывала голову прозрачной фатой. И она не обратила внимания на поджатые в недовольстве губы Анны Степановны, когда та заметила калину в венке дочери. Это было сделано не для нее, не для этой женщины, что стояла сейчас перед ней, благословляя иконой перед отъездом в церковь. Марина вплела в волосы калину для той, что будет ныне смотреть на нее с небес и радоваться вместе со своей Марысей тому счастью, что та испытывала в этот день. А что Агнешка была рядом с ней, Марина явственно чувствовала это.

Да, Марина была не юной девицей, но то волнение, что охватило ее тот миг, когда она подъезжала к храму, на ступеньках которого ее ждал ее суженный, ничем не отличалось от того трепета, что охватывало всех невест. Марина до сих пор помнит, каким мягким светом вспыхнули глаза Сергея, когда Матвей Сергеевич подвел ее к своему внуку, ждущему ее у входа в каменный храм имения Загорских, и передал тому дрожащие от волнения пальцы женщины. "Ты так красива", — сказал он ей тогда одними губами, и она счастлива улыбнулась в ответ, чувствуя, как сладко замирает сердце в груди.