— Почему именно она? — однажды спросил он у своего внука, когда они сидели после ужина в курительной. Сквозь распахнутые двери в соседний салон он видел, как возится на ковре с маленькими щенками, что принесла этой весной новая борзая, молодая княгиня. Будто девочка, каковой она, по сути, и являлась, по мнению Матвея Сергеевича. — Почему она, Сергей? Потому что любит тебя без памяти? Потому что тиха и послушна? Ты же устанешь вскорости от нее, мой милый, знаю я твою натуру. Невольно, сам того не желая, заскучаешь. Вот княжна Бельская еще смогла бы зажечь твою кровь, а этот милый ребенок… Нет, не ту супругу ты себе выбрал, не ту.

Старый князь был прав — Сергей вскоре откровенно затосковал. Какое-то странное щемящее грудь чувство не давало ему покоя. Варенька была вполне мила, а после того, как по его настоянию она переменила прическу и ткани на платья, то стала и вовсе очаровательна. Она так стремилась сделать ему приятное, так старалась стать для него той самой идеальной женой, что иногда вызывала в Сергее чувство вины. Особенно острым оно было, когда Варенька спускалась с его постели, думая, что он спит, и опускалась на колени, моля Господа даровать его мятущейся душе покой и избавить его от напасти, что тяготила его сердце.

Милое, милое дитя! Когда отрава любви уже разлилась по венам, и прочно засела в самой глубине сердца, вытравить их оттуда была способна только смерть и ничто иное!

Сергей снова с наслаждением затянулся ароматным дымом, пропуская его в самую глубь легких, так глубоко, что слегка закружилась голова. Сейчас он докурит наргиле, позовет Степана, и тот поможет ему облачиться в мундир. А затем Сергей выйдет из дома и поедет либо в клуб, либо в дом madam Delice (разумеется, не за тем, чтобы faire une femme [518]), где он будет всю ночь до самого рассвета играть в карты или бильярд на деньги. А быть может, снова будет биться на пари, как в прошлый раз, когда на спор сбивал выстрелом пламя свеч в канделябре, что держала одна из девушек madam. Это все, что влекло его прочь из дома в ночную пору — только игра и пари, вино и собутыльники, никаких женщин, что вызывало неизменно досаду у девушек madam.

Жизнь стала скучна и однообразна. Как ранее, до того как сделала такой крутой поворот и все для чего? Чтобы вернуться на круги своя…

А потом в предрассветный час он выйдет на пустынные улицы Петербурга и поедет в обратный путь в особняк Загорских самым длинным путем по набережной Фонтанки, ведь именно он поведет Сергея мимо того заветного дома, за стенами которого бережно хранится его сердце. Они, верно, еще спят, его девочки, до рассвета ведь еще есть время, но ему иногда представлялось, что в окне спальни Марины вдруг дрогнет легкая занавесь, что она стоит там, скрываясь за воздушной тканью, провожает его взглядом.

Но нет. Занавесь не шевелится, никто не стоит там, у окна спальни, никто не видит одинокого всадника перед домом, разве что дворник, который неизменно желает его высокоблагородию отличного здравия и получает за это на водку.

А после Сергей возвращается в свой особняк, где его ждет в спальне Степан помочь переменить ему платье да вылить на голову кувшин ледяной воды, чтобы привести барина в божеский вид. Затем он надевает домашний фрак и спускается, минуя анфиладу комнат, к завтраку в столовую, где его ждет супруга, уже вернувшаяся с утренней службы. Словно его давнишняя мечта ставшая явью. Только вот глаза, что встречали его взгляд, когда лакеи распахивали створки дверей, были иные, карие, а не серо-зеленые. И улыбка другая, совсем другая.

Сергей склонялся к жене, целовал вначале ее ладонь, затем короткий поцелуй в лоб, и он занимал свое место за завтраком. Она что-то увлеченно рассказывала ему (обычно это были богоугодные дела, которыми она, став княгиней Загорской, занялась с удвоенным рвением), он же кивал в ответ, рассеянно, даже не вникая в суть обсуждаемой темы. Сергей уже давно перестал слушать про ее дела, ведь они были неизменны — церковь, благотворительность да какие-то провинности слуг. Интересы Вареньки ограничивались только этим.

Оперу и театр она считала богомерзкими заведениями, ведь там, по ее мнению, гуляла бесовщина. Она ездила вместе с мужем, но практически не вникала в суть происходящего на сцене, переживая за то, как выглядят артистки на сцене, не слишком уж они откровенно одеты. Книг, кроме сугубо христианских — Библии и жития святых, она не читала. Как-то попыталась по настоянию Сергея прочесть что-либо по собственному выбору в большой библиотеке Загорских, но с первых же страниц оставила это занятие.

Сергей недоумевал, откуда в роду Голицыных могло появиться такое чудо, полное самоотверженной любви к Господу, ведь madam Соловьева не была такой набожной, а значит, это благочестие пошло отнюдь не из семейных канонов.

Зато Варенька при всем этом была верным образчиком истинной супруги — он была мила, тиха, послушна, всегда и во всем старалась угодить своему мужу, даже если это шло вразрез с ее принципами и убеждениями.

Взять, к примеру, интимную сторону их союза. В первую брачную ночь Варенька чуть ли не со слезами и ужасом встретила его, собираясь встретить эту часть отношений супругов стойко и мужественно. Легла и не сопротивлялась, как бы ни кричала об этом ее возмущенная действиями супруга душа. А после и вовсе забыла про свои опасения и страхи, увлеченная теми необыкновенными ощущениями, что рождались в ней под руками и губами мужа. За что и просила каждый раз, когда муж приходил к ней в спальню, прощения перед образами. Ведь разве не грешно было испытывать то, что чувствовала она? Разве Господь наделил людей способностью к соединению не ради зачатия детей, продолжения рода, а ради удовольствия?

И как бы ни уговаривал ее Сергей, какие бы доводы ни приводил, его жена осталась при своем слепом убеждении, что удовольствие, которое она испытывает в постели, есть грех, и как всякий грех его необходимо было отмолить. Она бы и вовсе свела на нет их свидания в спальне, но прекрасно знала, что этого делать не стоит — маменька просветила ее на этот счет, когда Варенька пришла к ней за советом. Не будешь рядом ты, будет другая. И ежели хочешь удержать супруга подле, терпи, стиснув зубы, пока Господь не дарует дитя от этих соитий.

Наивная, она и не ведала, что все ее увертки, все ее маленькие думки были видны Сергею, словно на ладони. Вскоре ему надоело уговаривать, убеждать, наставлять. Роль учителя была вовсе не для него, у него никогда не было терпения для того. Он понял, что разница почти в шестнадцать лет годна только для того мужчины, что хочет воспитать жену под себя.

Сергею же хотелось видеть подле себя равную, с собственными мыслями и мнением. Ту, которая встретит его гневный взгляд без страха, ответит дерзко на его реплику, а не будет отводить глаза в сторону. Готовую отстаивать свою правоту, а не всегда соглашаться с его мнением, когда оно идет вразрез с истиной. Смелую, гордую, сильную и в тоже время слабую перед ним. Вот в чем была разница между той семнадцатилетней барышней Ольховской и его восемнадцатилетней женой — первая не боялась противоречить ему, а вторая только вторила его словам, не смея спорить.

А еще Сергей помнил, как Варенька громко ошеломленно вскрикнула, увидев впервые шрамы на его теле, как отвела глаза в сторону, не смея смотреть на следы его ран. Тогда он неожиданно снова спустя столько времени, после его возвращения с Кавказского края, почувствовал себя увечным, ощутил себя каким-то уродом. Да, он вполне признавал, что следы его ран могут вызвать отвращение у другого человека, впервые видевшего их. Но при этом он не мог позднее не вспоминать, как нежно прикасалась Марина губами к каждому шраму на его теле, орошая слезами сожаления и сострадания к той боли, что довелось ему испытать за время плена. Как она не отвела взгляда от его изувеченных ступней. Как разделила с ним тогда всю горечь и боль воспоминаний о том времени, что Сергей прожил в плену.