— Ты ведь нарочно русскую речь совсем забыла, да, Гнеша? — уже когда Агнешка закрывала дверь спальни, спросила Марина. — Зачем его злишь? Ему ведь не по нраву.

— Зато мне да спадобы [404], — тихо ответила ей нянечка. — Старога коня не перекаваць. Поспи, моя милая, поспи.

Марина проснулась, когда за окном уже спускались ночные сумерки. Она резко села в постели, почувствовав неожиданный приступ дурноты, и огляделась по сторонам. Она заметила Анатоля, сидящего в кресле недалеко от ее постели и знаком показала, что ей дурно. Он подскочил со своего места, быстро взял с комода фарфоровый таз для умывания и поднес Марине, придерживая ей аккуратно волосы, пока не прошел приступ.

— О Господи! — Марина резко откинулась на подушки, ощущая свою беспомощность и стыд, что супруг стал свидетелем ее слабости. Он же присел на постель рядом и вытер мокрой тряпицей ей лицо.

— Подать воды? — лишь спросил Анатоль, словно для него происходящее здесь было в порядке вещей. Но Марина лишь покачала головой. На нее снова накатила дурнота от дурманящего сладкого запаха, и она попыталась найти его источник.

— Попроси убрать, — она ткнула пальцем в большую корзину больших ярко-алых роз, что стояла недалеко от постели и отвернулась в надежде избежать очередного приступа. Анатоль тут же позвонил, и цветы вынесли вон.

— Я хотел сделать тебе приятное, — произнес он. — Прости.

— Это не твоя вина. Просто в этом… ммм… положении запахи ощущаются, как никогда, сама узнала это, когда Леночку носила, — Марина еле сдержала себя, чтобы не отшатнуться, когда он вдруг нагнулся к ней и привлек к себе. Он коснулся губами ее виска, а потом прошептал в ухо:

— Я чувствую себя ныне так странно. Никогда до этого я не был так переполнен эмоциями, как сейчас. Я даже не могу выразить их словами, — он немного помолчал, а потом продолжил. — Ребенок — это так прекрасно. Теперь все будет у нас по-иному, теперь все будет так хорошо, ведь так? У нас с тобой будет совсем другая жизнь. И все будет так хорошо… Что ты молчишь? Ты спишь, моя милая? Тогда спи, мой ангел, покой тебе ныне необходим, чтобы ты выносила наше дитя здоровым и крепким.

Анатоль сидел всю ночь, гладя жену по спине и волосам, и заснул лишь под утро, так и не выпустив ее из объятий. Он так и не заметил, что почти все это время Марина не спала, а тихо плакала не в силах сдержать горячие слезы, испытывая неимоверные муки от угрызений совести и сердечной боли.

На следующее утро Марина уже принимала визиты, столь необходимые для нее в виду приближающихся событий. Первым ее навестил доктор, господин Арендт, который после осмотра заверил свою пациентку, что ее здоровье в полном порядке, несмотря на частые приступы дурноты и головокружения.

— Меня мучает бессонница, господин Арендт, — призналась Марина. — Могу ли я принимать лауданум?

— Можете, сударыня, но только не часто и в весьма малой дозировке. Я покажу ее вашей горничной. А что касается, вашего рассказа о том, что вам было суждено пережить в вашу первую тягость, то тут пока судить еще рано, столкнемся ли мы с этой опасностью в этот раз.

После визита доктора Марина приняла у себя модистку, mademoiselle Monique, что шила для нее платье для церемонии венчания старшей царской дочери. Государь выказал свое благоволение к Марине и позволил той быть на венчании и последующем приеме во дворце в придворном платье, которое и шилось в спешном порядке. Сейчас, за пару дней до намеченного торжества, оно уже было полностью готово, оставалось только добавить некоторую отделку и убрать некоторые огрехи, если платье не сядет на свою обладательницу.

Но оно село замечательно, несмотря на то, что Марина немного поправилась за последние дни из-за своего положения. Она не преминула похвалить прозорливость модистки, что оставила припуски в швах, но та лишь улыбнулась в ответ и рассказала, что его сиятельство заранее предупредил о положении графини, когда обсуждал заказ. Эти слова неприятно кольнули Марину, которая в очередной раз убедилась в своих подозрениях по поводу осведомленности Анатоля о ее беременности.

Спустя два дня чета Ворониных присутствовала на церемонии венчания великой княжны, что была запланирована на день рождения императрицы, но не смогла состояться в виду того, что в этом году он выпал на субботний день. Марина с умилением наблюдала, как заплаканная невеста, что вошла в храм с грустью в глазах, к концу обряда забыла о своей печали от расставания с любящими родителями, и улыбка засияла на ее лице. Ее лицо светилось таким счастьем, что Марина невольно ощутила легкую зависть к ней, которая к концу вечера сменилась такой сердечной болью, что невозможно было сдержать слез — по странному совпадению именно в этот вечер в дом на Фонтанке были доставлены корзина бледно-розовых азалий и сверток, перевязанный тонкой бечевкой.

Марина наткнулась на них тут же по возвращении.

— Что это? — спросила она Агнешку, что помогала Дуняше снять с барыни платье с длинным шлейфом, но внезапная догадка пронзила ее разум, и она, отстранив своих прислужниц, подошла к столику, на котором лежал сверток, быстро разорвала упаковочную бумагу. Ее предположения подтвердились — из разорванного свертка на пол посыпались письма, белым веером рассыпавшиеся по ковру.

— Оставьте нас с Агнешкой! — глухо попросила Марина, и девушки быстро вышли из ее спальни.

— Что гэто, милая моя? — обеспокоенно спросила нянечка, собирая с ковра письма. — От кого гэта? Няужо…?

— Знаешь, что знаменуют азалии в langue de fleurs [405]? «Я люблю тебя, но мы не можем быть вместе. Береги себя для меня; заботься о себе для меня!». Это почти мои слова, что я написала к нему тогда, — Марина взяла из рук Агнешки часть писем, что та подняла с пола. — Это мои письма к нему, все мои письма. Это значит только одно, Гнеша, только одно.

Агнешка забрала из ее рук письма и кинула их на столик. После помогла Марине, что едва шевелилась в ее руках и напоминала куклу, снять платье и драгоценности, и уложила ту в постель.

— Не шкадуй [406], милая, не шкадуй таперича, — успокаивала она Марину. — Да чаго мучиць себя таперича? Позна зачыняць вароты, коли быдла ужо уцек з двора [407]. Падумай об дзитяти, что носишь…

— Ребенок! — вдруг вскинулась Марина. — Не хочу я этого ребенка! Мне дурно, мне плохо… Не хочу я его!

— Ой, дурница! — легко хлопнула ее по лбу Агнешка. — Не смей так казаць! Не гнеу Господа!

Но Марина действительно не могла оставить этих грешных мыслей. Она то и дело думала об этом, когда ей всякий раз становилось дурно, едва ее нос улавливал запах еды или любые другие запахи. По причине своего плохого самочувствия она не смогла посетить балы, что давали в последующие дни после свадьбы великой княжны, а также на спуске на воду большого корабля «Россия». Это вызвало небольшое неудовольствие Анатоля.

— Государь спрашивал о тебе, моя дорогая, и был раздосадован, что ты отсутствовала на сих мероприятиях. Он выразил надежду увидеть тебя на балу у великого князя, который, я думаю, ты обязана посетить. Ты столько пропускаешь нынче! Тягость — отнюдь не болезнь, и я не думаю, что именно она мешает тебе выезжать ныне, — он смело встретил возмущенный взгляд серо-зеленых глаз жены и продолжил. — Да-да, если ты думала, что я не заметил, что третьего дня ты получила некий подарок от нашего общего знакомца, то ты ошиблась! Ты просто боишься, ma camélia écarlate [408], боишься увидеть его. Удивлена, моя дорогая? Ты думала, что я никогда и ничего не узнаю? Только не в этом мире, где полно сплетников! — он схватил ее за плечи и притянул к себе поближе, чтобы заглянуть в глубину ее глаз, не пропустить ни малейшей эмоции, что могла там мелькнуть. Марина же застыла в его руках ни жива, ни мертва — значит, Дуняша все же открыла его сиятельству, что она в ту ночь была не одна. — Я не хочу думать о том, что могло бы быть, если бы ты пошла на поводу своих чувств, если бы все же решила рискнуть. Но ты поступила верно, закрыв для него двери своей спальни, хотя и потеряла его расположение. Неужто ты действительно думала, что Загорский способен на долгие чувства? Отнюдь, моя дорогая. Получив отказ, он редко добивается своего, предпочтя обратить взор в другую сторону. В море полно и другой рыбы. Не станцевал он еще башмаков с того маскарада [409], как уже в свете открыто одаривает своим расположением другую, ту, что по слухам назовет своей супругой. А я не позволю, что в свете обсуждали и мое имя в том числе, ведь ты, верно, не знаешь, что сейчас у всех на устах? «Почему графиня Воронина закрылась от всех в эти дни? Что с ней сделал ее jaloux époux [410]после того маскарада, где она танцевала с prince Загорским?», — Анатоль легко поднял ее с постели и поставил на пол. — Собирайся же, моя дорогая. Ты обязана нынче выйти в свет, даже стоя одной ногой в могиле. Я не позволю, чтобы наше имя трепали на всех углах! Чтобы сам государь подозревал меня, не пойми в чем, после той жуткой истории с Безобразовым! Ты всегда думала только о себе и своей выгоде, так подумай же нынче и о моей.