— Вы говорите, что я не даю вам шансов исправить вашу ошибку. Я готов его дать вам сейчас. Никакое раздельное проживание не способно заставить меня забыть вас, я уже знаю это по собственному опыту. Вы дорога мне, как никто другой, сегодня я даже поднял руку на сестру, хотя еще несколько недель назад даже помыслить не мог об этом. Если вы откроете мне свое сердце, свою душу, если готовы стать мне женой в полном смысле этого слова, не оглядываясь назад… в прошлое, то идите сюда, ко мне, — с этими словами он протянул руки к ней. — Меж нами шаг, но сделав этот шаг, вы должны отринуть от себя то, что так тщательно лелеете в своих воспоминаниях. Я хочу вас всю, целиком. Вы должна быть только моя, моя и ничья более… ничья. Пора оставить прошлое мертвецам, нам же, живым, необходимо жить дальше.

В памяти Марины тотчас возникли собственные слова, сказанные в день Сергия Радонежского: «Прости меня. Мне нужно жить дальше…». Быть может, Господь сейчас дает ей знак, какая дорога уготована для нее в будущем — рядом с ним, с этим человеком, протягивающим ей навстречу руки, готовый принять ее в свои объятия? Она должна принять сей путь, не оглядываясь назад, в то время, что ей никогда уже не вернуть.

Марина несмело шагнула навстречу Анатолю, вложив ладони в его протянутые руки. Он тотчас притянул к себе, прижимая к своему крепкому телу, легко касаясь губами ее волос.

— Ты себе даже не представляешь, каким счастливым ты сделала меня в сей миг, — прошептал он ей в локоны. Сердце же Марины колотилось, словно молот по наковальне, отдаваясь в своем ритме в ушах. Ей было одновременно и боязно, и покойно, что наконец-то их противоречия остались позади. Все ли только?

В этот момент дитя в ее животе пошевелилось, и Анатоль почувствовал это движение. Он перевел свой взгляд на ее тело, и столько муки отразилось в его глазах, что Марине захотелось плакать. Нет, он не готов принять ее всю, целиком, как говорил давеча.

— Прости меня, — прошептал Анатоль, прислонившись лбом к ее лбу. — Я не могу. Быть может, позднее. Но не сейчас. Но я постараюсь, обещаю тебе… я постараюсь…

Он взял ее за подбородок и поднял ее лицо вверх, заставляя смотреть себе в глаза. Потом погладил большим пальцем ее губы, и Марина поняла, что сейчас последует за этим. И вправду — он склонил голову и мягко коснулся губами ее губ.

Все ее существо сначала воспротивилось этому поцелую. Казалось, каждая ее клеточка возопила о том, что это чужие губы ласкают ее, чужие руки нежно касаются тела, ведь последний и единственный, кто целовал ее был Сергей. Марина мысленно приказала себе расслабиться и не сопротивляться, с трудом заставляя свое тело скинуть напряжение, сковавшее ее. Но того огня, что возникал, когда ее целовал Загорский, не было в помине — она явственно ощущала, что происходит в комнате: как тикают часы да трескает огонь в камине. Сейчас она была словно институтка в миг своего первого поцелуя, не знавшая, что ей следует делать, и куда при этом деть свои руки.

Анатоль, почувствовав ее неловкость, прервал поцелуй и немного отстранился, но из своих объятий ее не выпустил. Он заглянул в ее смущенные глаза и прошептал:

— Не смущайтесь, это пройдет со временем.

Марина неловко кивнула, и он легко коснулся губами ее лба, словно ставя печать, что отныне она принадлежит ему, Анатолю. В этот миг раздался тихий стук в дверь, и он с явным сожалением выпустил ее из рук. Марина тотчас отошла от него к окну, словно и не стояла рядом.

В комнату после разрешения ступил Игнат с подносом в руке, на котором лежал белый конверт с большой императорской печатью на нем. Анатоль сразу же помрачнел, будто зная, что ждет его при прочтении послания, и метнул на Марину взгляд полный сожаления и тоски.

— Письмо-с вашему сиятельству, — произнес Игнат, протягивая поднос в сторону Анатоля. Тот взял конверт и прошел в кабинет, где разрезал его ножом и быстро поднес к окну, чтобы удобнее было читать. Со своего места в спальне Марина ясно видела сквозь распахнутую дверь, как все больше мрачнеет его лицо. Потом он поднял голову и взглянул на нее, глазами показывая, что хочет видеть ее рядом с собой, а не кричать ей в спальню. Марина подчинилась его безмолвному приказу и вошла в кабинет.

— Я вынужден оставить вас, — отрывисто сказал Анатоль. — Случилась трагедия — камер-юнкер Пушкин был давеча смертельно ранен на дуэли. Его Императорское Величество требует моего возвращения.

Марина вспомнила того небольшого роста человека с вечно недовольным взглядом, которого всегда немного побаивалась.

— Боже мой, его жена же недавно разрешилась от бремени, кажется.

Анатоль кивнул задумчиво, потом позвонил в колокольчик, что стоял тут же в кабинете, на столе.

— Полагаю, государь очень расстроен случившимся. Он ведь своего рода благоволил к господину Пушкину, — он повернулся к Марине и погладил ту по щеке. — Я вынужден оставить вас, моя дорогая. К сожалению, не могу сказать, когда смогу вернуться обратно. Все это дело довольно неприятное. Убежден, что за этим последует тщательнейшее расследование.

— А кто тот человек? — вдруг неожиданно для самой себя спросила Марина уже на пороге, оставляя супруга наедине с комердином, чтобы тот закончил свой туалет. — Тот, с кем господин Пушкин стрелялся?

— Приемный сын барона Геккерна, — последовал ответ.

Марина удалилась в диванную, чтобы там дождаться, когда Анатоль придет проститься с ней перед дорогой в столицу и, заняв там место на кушетке у окна, задумалась. Два человека, влюбленных в одну женщину, сошлись, чтобы с помощью крови выяснить, кто прав, кто виноват, и вот один из них умирает. Что было бы, не случись этой ужасной смерти Загорского? Если бы Анатоль узнал, как жестоко обманут ими? Вдруг тоже была бы дуэль…?

Марина вздрогнула. Упаси Господи! Она бы просто не пережила бы этого — знать, что возможно в этот миг решается вся будущая судьба, вся жизнь кого-либо из дуэлянтов, она бы не хотела.

Скрипнула слегка дверь, и в диванную ступил Анатоль. Он был уже в шинели, и она поняла, что сразу же после выхода из комнаты он пустится в путь. Марина хотела было приподняться, но он знаком показал, что не надо этого делать, а взял небольшую скамеечку и плед и подошел к ней.

— Нынче очень сквозит, — он поставил ей скамеечку под ноги и накрыл колени пледом. Марину смутила подобная забота. Может потому, что ей она пока была непривычна?

— Вы ведь зайдете к Катиш прежде, чем уехать, — полуутвердительно-полувопросительно проговорила Марина. Он отрицательно покачал головой.

— Я пока слишком зол на нее. Я напишу к ней после, из столицы, — он взял ее ладони в свои и ласково коснулся губами сначала одной руки, потом другой. — Вы ведь позаботитесь о ней, пока она не выправится? А впрочем, к чему я — разве мой ангел может иначе? Вы ведь уже там, в конюшне, простили ее.

— А разве можно иначе? — ответила его же словами Марина. Он ничего не ответил, и она в который раз почувствовала себя неуютно. Он мог — она знала это сердцем. Если уж Анатоль был чем-то обижен или оскорблен, требовалось немало времени, чтобы он забыл свои обиды.

Анатоль в последний раз поцеловал ее щеки и легко коснулся губами ее губ, мимолетно и нежно. Потом шепнул еле слышно: «Я напишу к вам всенепременно» и вышел вон. Марина же, немного посидев в наступившей тишине, в задумчивости гладя себя по животу, позвонила и, справившись о своей золовке, приказала Игнату, чтобы приготовили корпии, бинтов и ее корзину с мазями, а после, аккуратно ступая вверх по лестнице, переваливаясь словно утка, поднялась в мезонин, в детские комнаты, где недавно разместили Катиш.

Ее золовка лежала на животе и горько плакала в подушку. Она была по-прежнему одета в полурастегнутое на спине платье, ее сорочка была в крови. Марина знала уже от слуг, что Катиш выгнала всех вон и не позволила ни раздеть себя, ни обработать раны.

Марина подошла к золовке и легко тронула ее за плечо.

— Позвольте горничным помочь вам раздеться, а после я взгляну на вашу спину, — мягко сказала она сестре Анатоля. Та лишь раздраженно повела плечом, скидывая ладонь невестки, даже не повернув к той лицо.