Потом быстро запечатала облаткой конверт и положила его на бюро. После также быстро вышла из комнаты, борясь с желанием забрать письмо с собой и порвать на мелкие кусочки. И чтобы не поддаться ему, Марина и вовсе оделась и ушла гулять в парк, несмотря на ворчание Агнешки, мол, сыро нынче, можно ноги замочить да лихорадку подхватить. Когда она вернулась с прогулки к обеду, письма на бюро уже не было — Игнат забрал письмо и передал его для отправки в столицу.

Ответ пришел спустя две недели, когда Марина уже немного пала духом и начинала сожалеть о том, что писала к супругу. Вдруг он не так понял ее? Вдруг все-таки надо было набраться храбрости да написать то, что у нее на душе? Вдруг он не ответит ей, убив столь хрупкий росток надежды на возможность мира и покоя в их недолгом браке?

Когда Игнат внес на подносе ей письма, его лицо сияло словно самовар, начищенный к чаю, и Марина тотчас поняла, что ее надежды оправдались — Анатоль ответил ей. Она еле сдержала себя, чтобы не схватить этот конверт, не порвать его и достать письмо, смогла все же обуздать свое любопытство, которому все же дала волю после ухода дворецкого.

Анатоль писал ей по-французски, чересчур степенно и вежливо для письма молодожена, но Марина была рада и этому ответу. Он принял ее правила и ни словом, ни намеком не коснулся темы, по-прежнему обжигающе больной для них обоих, а писал о том, что происходит в свете и при дворе. Что государь перенес свою поездку на Кавказ на следующий год, что в свет вернулась мадам Пушкина после последней «malladie temporelle» [185], что господин Дантес сделал предложение сестре мадам Пушкиной, и это нынче самая обсуждаемая новость во всех гостиных Петербурга. Он писал ей о поместье, давая небольшие советы по тем вопросам, что она задала в своем письме. Указывал, что в отношении приглашений она вольна поступать, как вздумается, но, тем не менее, «retenez bien, que vous êtrez mariée» [186].

Недлинное, всего один лист, вежливое письмо, но оно вселило в Марину такую надежду на благополучное завершение их разлуки, такую радость, что она закружилась по комнате не в силах сдержать свои эмоции. При этом она едва не сбила с ног Агнешку, заходившую в спальню.

— Ох, ты Езус Христус! — проговорила нянечка, переводя дыхание после мимолетного испуга. — Ты пошто в пляс-то пустилась? Зусим запамятовала, что в тягости? Убиться желаешь?

Марина остановилась перед зеркалом и, повернувшись к нему боком, посмотрела на свое отражение. Она и вправду иногда забывала, что в тягости, настолько мал у нее был живот для женщины в положении. Почти половина срока прошла, а она выглядит так, словно и не дитя ждет, а просто плотно поела недавно. Первое время она даже сомневалась, что Агнешка ничего не напутала, и доктор не ошибся. Разве может такое быть, что живот совсем не растет с месяцами? Но потом Марина стала потихоньку округляться и успокоилась. Да и нянечка ее радовалась — мол, маленький живот нам только на руку в ее-то положении теперешнем. Никто не усомнится, что дитя в браке зачато было.

Марина положила ладони на маленькую округлость живота. Ей непривычно было ощущать, что внутри у нее есть что-то, и это что-то — маленький человечек. Ее разум отказывался в это поверить. Ведь как может этот человечек поместиться там, в ее животе?

Агнешка подняла голову от платья, что в том момент прибирала, и заметила, как замерла Марина на месте, и краска сошла с ее щек.

— Что? Что? — бросилась к ней нянечка тут же, обнимая ее за тонкий стан. — Дурно? Что, касатка моя?

Марина перевела на Агнешку свой взор, и столько потрясения и страха было в ее глазах, что у нянечки замерло сердце. Неужто, что с дитем? Ох ты, Господи, такого ее касатке и вовсе не пережить нынче!

— Ах, Гнеша, там внутри у меня что-то… что-то… как бабочки крыльями помахали, — прошептала она няньке.

— Тьфу ты! Напалохала мяне да палусмерци! [187]— в сердцах выругалась Агнешка. Потом покрепче прижала к себе Марину. — Ах, касатка моя, дык то ж дзидятко твое варушыцца [188], показывая, что туточки ен. Пора пришла… Ох, ведаць полсрока сапраўды отходзила ужо. В сакавике [189]и примем яго на свет Божий. Пасаг пора ему падрыхтоўваць [190]. Деуки давн вона шепчутся, что ты тяжелая, потому и не здивятся особливо.

За этими приятными хлопотами по подготовке приданого для еще не рожденного ребенка и прошел октябрь, а за ним и ноябрь. Марина и Анатоль так и продолжали свою супружескую переписку, но ни в одном письме не касались темы, ставшей для них обоих запретной — Марининой беременности. Они писали друг другу обо всем — прочитанных книгах, о местных хлопотах, о слухах, ходящих в свете, но самое главное, что они хотели бы обсудить, так и осталось при них, сокрытым в глубине их душ.

Наступил Рождественский пост. Жизнь в усадьбе замерла, словно предвкушая приближающийся Сочельник. Настало время думать о рождественских подарках, ведь их было надо подготовить загодя. Как-то в один из морозных декабрьских дней к Марине приехали Авдотья Михайловна с Долли и предложили той поехать вместе в Нижний Новгород за покупками.

— Ну, что вам тут сидеть в имении? — уговаривала Марину пожилая женщина. — Вы так редко выезжаете, что давеча у нас интересовались, правда ли это, что вы совсем нелюдимы, оттого что дурны собой. Jugez de ma surprise [191]. А все отчего? Оттого что не выезжаете никуда! Тягость — это вовсе не болезнь, моя дорогая!

И Марина приняла их приглашение. Кроме того, она вспомнила, что в Новгороде у Анатоля проживают две престарелые тетки по отцу и решила навестить их, передать им гостинцев из имения. Было решено двинуться в путь в более удобном зимнем транспорте Ворониных, так как карету Авдотьи Михайловны еще не поставили на полозья. Подготовили возок [192]к поездке, подогрели в дорогу кирпичи да почистили шкуру, которой укрыли ноги барыни. Снарядили погребец — вдруг барыни проголодаются в дороге?

В городе Марина недолго ходила по торговым лавкам вместе с Авдотьей Михайловной и ее дочерью — в последнее время она быстро уставала, хотя по-прежнему ее положение не особо тяготило ее. Агнешка говорила, что на ее сроке многие начинают ходить с трудом, нося на себе тяжесть дитя. Живот же Марины все еще был мал и посему не доставлял той особых хлопот.

Марина рассталась со своими партнершами по путешествию на Семинарской площади, условившись встретиться с ними через несколько часов, и направилась к тетушкам Анатоля, девицам Гоголевым, что жили в зимние месяцы в городе. Ей пришлось пройти совсем недалеко, на Варварскую улицу. Там и стоял небольшой двухэтажный дом с палисадником, который был передан Ворониным в дар своим тетушкам несколько лет назад. Марина понимала, насколько благороден был его поступок, ведь этот каменный дом, ненужный более его владельцу, постоянно проживающему в Петербурге, мог быть продан за хорошую цену или сдан в аренду, принося, таким образом, ежегодно неплохую плату. Тем не менее, Анатоль предпочел подарить его своим теткам по отцу, чтобы им было где проводить осенние и зимние месяцы, столь нелюбимые помещиками.

Марину приняли с распростертыми объятиями обе старушки. Они казались такими крошечными по сравнению с гостьей (а в Марине-то и было чуть более четырех вершков росту [193]), такими забавными в своих огромных для их маленьких головок чепцах, напоминая той всем своим видом грибы. Они усадили Марину пить чай да принялись расспрашивать про их племянника, про венчание (для их возраста было довольно затруднительно прибыть на торжество), про императорскую чету и их детей, про столицу.