Николай Степанович Париж изучил достаточно хорошо и мог ориентироваться в нем с закрытыми глазами. Скучал ли он по нему с тех пор, как два года назад покинул его? Наверное, ему не раз снились и уютные кафе Латинского квартала, и Булонский лес, и музеи древностей, и Ботанический сад, и бесконечные набережные, гуляя по которым можно было увидеть все достопримечательности древней столицы. Он пережил здесь и радость вдохновенной новизны, и мрак одиночества. Так много страданий осталось за столиками ночных кафе и ресторанов. Если «финансы начинали петь романсы», Николай отправлялся в ресторан типа «Буи-Буи», где всего лишь за один франк можно было получить не только обед, но и полбутылки вина. Правда, об этом ресторане говорили, что там «суп более похож на помои; вместо зайца вам подадут фрикасе из кошки, а вино, так называемое petit-lleu — синенькое, может с успехом заменить красильную жидкость». Если приходил денежный перевод из России, он шел в дорогие рестораны типа a la carte (высшего класса), где только стол обходился в десять франков в день без вина и закуски.

Теперь он хотел переписать заново свои душевные ощущения тех ушедших смутных лет. И все вроде бы складывалось у них хорошо.

На вокзале Гумилёв заказал двухместный экипаж за полтора франка.

Первым делом они отправились туда, где жил Николай в прошлый свой приезд и хорошо знал находящиеся там гостиницы. Экипаж поехал на бульвар Сен-Жермен, неподалеку от которого на бульваре Бонапарта, 10 располагалась приличная гостиница. Рядом были Сена, Латинский квартал, башня Эйфеля, знаменитый Монпарнас, Люксембургский парк, собор Нотр-Дам и с другой стороны Сены — его любимый Ботанический сад и не менее знаменитый дворец Лувр. Бульвар Сен-Жермен проходил частично через прежний старый Латинский квартал, где и располагалась известная Анне Андреевне Сорбонна. Анна обратила внимание и на то, что большие дорогие бульвары имели деревянную мостовую с широкими асфальтированными тротуарами, по сторонам которых были высажены деревья.

Гумилёв познакомил молодую жену с одним из аристократических районов Парижа — кварталом Сен-Жермен. Дворцы высшей знати располагались преимущественно в западной части квартала, а восточная была ограничена мостом Искусств, сооруженным для пешеходов в 1802–1804 годах во времена правления Наполеона Бонапарта. Побывали они на Марсовом поле, где в старину проводились маневры, а теперь располагались всемирные выставки. Анна Андреевна захотела подняться на трехсотметровую башню Эйфеля, которая видна была из любой точки города. Башня была доступна (с марта по ноябрь) для посетителей с десяти утра и до самой ночи. И удовольствие побывать на смотровой площадке стоило три франка с человека в будние дни.

Добрались они и до собора Инвалидов, где покоился прах Императора Наполеона, но усыпальница честолюбца не произвела на Анну особенного впечатления.

Когда их охватывало лирическое настроение, они отправлялись в Люксембургский парк. В тот теплый майский месяц в парке по средам, пятницам и воскресеньям с четырех до пяти или с пяти до шести вечера под деревьями играли военные оркестры. Она обратила внимание на восьмиугольный бассейн Давида в центре сада. Бассейн был окружен статуями двадцати самых знаменитых французских женщин.

Гумилёвы обошли весь Латинский квартал. Побывали в том самом месте, где среди шумных кафе и многочисленных магазинов сохранились остатки терм — старого дворца Юлиана, где в 360 году он был провозглашен Императором. С другой стороны к дворцу примыкает аббатство Клюни, выстроенное во второй половине XV века Иоанном Бурбонским. В Клюни в 1515 году жила Мария Английская, вдова короля Людовика XII. Посещение этого аббатства Анна Андреевна запомнила хорошо. В музее Клюни собраны картины немецкой школы XVI века, резные деревянные и мраморные изделия XV и XVI веков, фламандская мебель XVII века, мраморные медальоны Екатерины Медичи с изображениями Юноны и Дианы Пуатье. Николай Степанович сводил молодую жену в Ботанический сад, но она, видимо, никогда не испытывала теплых чувств к жирафам, львам, тиграм и слонам. Но зато находящиеся рядом с Ботаническим садом остатки римских арен произвели на нее впечатление величественной древностью. Анна Андреевна обозначила их экскурсии одной фразой: «Ходили по музеям». Молодые Гумилёвы посетили музей Лувра. На осмотр залов музея молодожены потратили не один день. Конечно, Гумилёва привлекли здесь коллекции античных греко-римских скульптур. Не мог оставить поэта равнодушным и зал североафриканских древних скульптур. А в зале Salle de Severe Николай Степанович показал Анне бюст его любимого Императора Каракалы.

Поэт Георгий Иванов позднее, уже в эмиграции, воспроизвел в своих воспоминаниях разговор Анны Андреевны и Николая Степановича: «Я так рада, — говорит Ахматова, — что в этом году мы не поедем за границу. В прошлый раз в Париже я чуть не умерла от скуки.

— От скуки? В Париже!..

— Ну да. Коля целые дни бегал по каким-то экзотическим музеям. Я экзотики не выношу. От музеев у меня делается мигрень. Сидишь одна, такая, бывало, скука. Я себе даже черепаху завела.

— Аня, — недовольным тоном перебивает ее Гумилёв, — ты забываешь, что в Париже мы почти каждый день ездили в театры, в рестораны.

— Ну уж и каждый вечер, — дразнит его Ахматова, — всего два раза».

Анна Андреевна, вероятно, говорила так, чтобы поддеть Гумилёва. С первых дней в Париже Николай Степанович бывал с женой не только в театрах, музеях и парках, но и в ресторанах и кафе. Молодая Анна Андреевна выглядела эффектно. Увидевшая ее в те годы в Париже жена писателя Георгия Чулкова вспоминала: «Она была очень красива, все на улице заглядывались на нее. Мужчины, как это принято в Париже, вслух выражали свое восхищение, женщины с завистью обмеривали ее глазами. Она была высокая, стройная и гибкая… На ней было белое платье и белая широкополая соломенная шляпа с большим белым страусовым пером — это перо ей привез только что вернувшийся из Абиссинии ее муж — поэт Н. С. Гумилёв».

Гуляли они и по улицам Виктора Гюго и Оноре де Бальзака. Наверняка поэт сводил ее в самое известное кафе, о знаменитых посетителях которого рассказывал ему в свое время Деникер. Анну удивляло, что мужчины в кафе не снимали шляп, и в то же время можно было заказать вместе с завтраком или обедом почтовую бумагу, перо и чернила, спокойно усесться за столом и писать письма.

Посетили молодожены и любимое кафе поэта «Клозри де Лиль» на углу бульвара Монпарнас и улицы Ассас, в котором собирались в начале XX века последние «парнасцы», руководимые Жаном Мореасом и входившие в школу Леконта де Лиля, столь чтимого Иннокентием Анненским и самим Гумилёвым. Интересно, что уже в 1928 году в память Леконта де Лиля, Мореаса и Николая Гумилёва группа молодых русских поэтов-эмигрантов «Перекресток» начала проводить в этом кафе свои заседания, где часто вспоминали о Петербурге времен Гумилёва. Молодая чета, безусловно, гуляла в знаменитом Булонском лесу. А чего стоили прогулки в Люксембургском парке! Да и катание русской в парижской подземке — метро — тоже наверняка было из разряда чудес. Ведь в России тогда ничего подобного не было.

Гумилёв не мог не прокатиться со своей молодой женой по Сене на большом пароходе, где в ту пору билеты стоили в выходные и праздничные дни по сорок сантимов, а в обычные — в два раза дешевле.

Гумилёвы ездили на омнибусах. Анна Андреевна вспоминала о том веселом для нее времени и парижском транспорте: «…Еще во множестве процветали фиакры. У кучеров были свои кабачки, которые назывались „Au rendez-vous des cochers“ („Встреча кучеров“)… Прокладка новых бульваров по живому телу Парижа (которую описал Золя) была еще не совсем закончена…»

В воспоминаниях Анна Андреевна сетует на то, что в Париже в то время стихи не были популярны, сборники поэзии покупали только из-за виньеток известных художников: «Я уже тогда понимала, что парижская живопись съела французскую поэзию».

Гумилёв этого замечать не хотел. Анна Андреевна потом писала: «В Париже, в 1910 году, в кафе Гумилёв просил французских поэтов читать стихи. Они отказались. Николай Степанович очень удивился». Но не все поэты отказывались читать стихи. Были и те, кто хорошо знал Николая Степановича по прошлым его приездам в Париж. Гумилёв установил с ними связи в свой новый визит в 1910 году. Вскоре он познакомил свою молодую жену с племянником Анненского — Николаем Деникером.