В ноябре Николай Степанович получил в подарок книги двух поэтов: Александра Блока «Ночные часы» и Николая Клюева «Сосен перезвон». Последний надписал свою книгу так: «…мы выйдем для обшей молитвы на хрустящий песок золотых островов. Дорогому Н. Гумилёву с пожеланием мира и радости от автора Андома». В ту пору Клюев стремился в Цех поэтов.

Декабрь начался с заседания Цеха поэтов в Царском Селе — 2 декабря Николай Степанович собрал у себя единомышленников. А на следующий день он выступал на заседании Общества ревнителей художественного слова с речью, посвященной памяти И. Ф. Анненского. На заседании председательствовал Вячеслав Иванов. Валериан Чудовский сообщал о заседании в журнале «Аполлон» (1911. № 20): «…в первой части своей <оно> посвящено было памяти Иннокентия Анненского, бывшаго члена Совета Об-ва, по случаю исполнившейся 30-го ноября годовщины смерти его. <…> Н. С. Гумилёв, О. Мандельштам высказывались о значении поэта для современной лирики. Последний определил Анненского, как поэта с отливом дионисийского чувства…»

В декабре 1911 года случилось два малоприятных для Гумилёва события. В двенадцатом номере журнала «Русская мысль» жена поэта опубликовала стихотворение «Муж хлестал меня узорчатым…». Конечно, это был эпатаж. Анна Андреевна любила, чтобы ее жалели. Но данная публикация породила целую серию анекдотов о жестокости добрейшего Николая Степановича.

Другая акция состоялась 10 декабря перед заседанием Цеха поэтов, которое прошло на квартире у Е. Кузьминой-Караваевой. Перед собранием его участники (Гумилёва, к его счастью, не было) собрались пообедать в модном ресторане «Вена». Выпив достаточное количество горячительных напитков, они провозгласили Блока королем русских поэтов. В начале прошлого века это было модно — был гений Игорь Северянин, потом появился председатель земного шара Велимир Хлебников, был король поэтической эстрады Николай Агнивцев. Естественно, Гумилёву, хотя любившему поэзию Блока, все равно было бы неприятно об этом услышать.

Последнее заседание Цеха поэтов в 1911 году прошло 20 декабря на квартире у Михаила Лозинского. В конце 1911 года Николай Степанович отправил своему бывшему учителю Валерию Брюсову письмо с официальным приглашением во время приезда в Санкт-Петербург побывать у него в Царском Селе или хотя бы позвонить по телефону 555.

Новый, 1912 год уже не был похож на ушедший 1911-й хотя бы тем, что открывшаяся в ночь с 31 декабря на 1 января 1912 года «Бродячая собака» полностью изменила жизнь петербургской творческой богемы. Появилось нейтральное место, где могли за столиками с вином и бутербродами сходиться люди самых разнообразных взглядов. Программы были от увеселительных и развлекательных до скандальных. Теперь Гумилёв бывал не только в Обществе ревнителей, на заседаниях Цеха поэтов, но и в «Бродячей собаке». Создатель «Собаки» Борис Пронин вспоминал через много лет: «„Собаку“ придумал всецело я. В 1901–1904 гг. я был в школе Художественного театра, учился по классу режиссуры. И во время гастролей Художественного театра каждый сезон весной театральная молодежь, да и старики были бездомными. И вот у меня возникла мысль, что надо создать романтический кабачок, куда бы мы все, „бродячие собаки“, могли приткнуться, дешево покормиться и быть у себя — бродячие, бесприютные собаки. <…> Весь конец 1911 г. я бегал по Петербургу, искал и в конце концов набрел на идеальное помещение: угловой дом рядом с Михайловским театром, вход во втором дворе. С улицы вход был забит, и мы его так и оставили. Для нас это была идеальная штука, подвал и вход во дворе, тут не нужен был бельэтаж, куда на шум может ворваться полиция».

В январе Гумилёв провел несколько заседаний Цеха поэтов. Причем прямо из «Бродячей собаки» утром 1 января нового, 1912 года он с членами Цеха поэтов отправился в Царское Село, где и состоялось первое заседание в новом году.

Днем 28 января Гумилёв навестил Сергея Городецкого, они обсуждали программу нового литературного направления. Намечали провести очередное заседание с целью выработать программные документы. У Городецкого Николай Степанович застал Кузмина и предложил Михаилу Алексеевичу отправиться на несколько дней к нему в гости — отдохнуть и поработать в тиши. Тем же днем Гумилёв присутствовал на заседании Общества ревнителей художественного слова, посвященном 75-летию со дня гибели А. С. Пушкина. Открыл заседание Вячеслав Иванов, а потом выступил Борис Николаевич Бугаев с докладом о своих исследованиях пятистопного ямба. Основывался он на своем труде «Символизм». Говорил об изысканиях в этой области их московского кружка и приводил примеры. Вечером Николай Степанович отправился на Петроградскую сторону на улицу Церковную, 23, где на квартире у М. Г. Веселковой-Кильштет происходило заседание кружка Случевского. Заседание тоже было посвящено памяти А. С. Пушкина.

В январе старший брат поэта Дмитрий обратился в Сенат с прошением о признании его потомственным дворянином, но получил отказ, поскольку отец его приобрел на службе лишь личное дворянство, которое по законам Российской империи на потомков не распространялось.

Известно, что сам поэт относился к этому вопросу очень щепетильно. И вел себя так, как это было принято по законам кодекса дворянской чести, но, увы, официальная казуистика тех лет отказала ему в этом праве. Наверное, этот вопрос обсуждался дома не однажды, и мать поэта Анна Ивановна, потомственная дворянка известного рода, также переживала этот отказ, данный ее сыну Дмитрию.

30 января 1912 года Николай Степанович занимался рассылкой приглашений на очередное заседание Цеха поэтов, которое договорились провести в Царском Селе. Утром к Гумилёвым приехал Михаил Кузмин. Он привык к шумной и беспокойной жизни на «башне», часто убегал в какие-то кабаки. И вот — двухэтажный дом, благоухающий покой, все утопает в снегу и тишине XIX века.

Заседание Цеха проходило несколько необычно. Среди присутствовавших был и 45-летний критик и литературовед Евгений Васильевич Аничков, приехали Владимир Пяст и те, кто обычно принимал участие в работе Цеха. Постоянными членами Цеха поэтов было принято решение открыто провозгласить о новом течении в русской литературе — акмеизме. Для того чтобы не быть чисто теоретическим направлением, решено было подготовить к печати книги стихов двух членов Цеха — Анны Ахматовой и Михаила Зенкевича.

После того как гости разъехались, Гумилёв оставил у себя Кузмина. Ему хотелось, чтобы он не только отдохнул, но и проникся его идеей — нового литературного течения и примкнул к ним. Целый день друзья провели вместе и много говорили о путях развития литературы. В дневнике Кузмина появилась в этот день запись: «А. А. хочет уезжать. Коля пошел к англичанке, я же гулять с А. А. Тихо и хорошо, заброшенно…»

Долго жить такой уединенной и спокойной жизнью Кузмин не мог и вскоре сбежал от Гумилёвых.

Жизнь зимнего Петербурга была насыщена многообразными культурными программами. В феврале 1912-го Николай Степанович читал свои стихи на вечере поэтов в «Бродячей собаке», 11 февраля отправился на вечер кружка Случевского домой к Ф. Ф. Фидлеру и написал ему в альбом акростих «В гостях» («Фидлер мой первый учитель…»).

За день до возвращения Ахматовой из Киева в Царское Село снова приехал сбежавший от Гумилёва Кузмин. В своем дневнике он выводит 12 февраля: «Встретили как беглеца! Радушны. Был брат Гумилёва (имеется в виду Дмитрий Гумилёв. — В. П.). Коля хочет ехать в Киев…»

Дмитрий Гумилёв приехал, видимо, сообщить матери радостную весть. Он ждал назначения на должность по земству, и к этому времени вопрос находился в стадии окончательного решения.

На другое утро Николай Степанович поехал в Киев за своей супругой. Ему необходимо было вскоре вернуться, так как на 18 февраля назначено было очередное заседание Общества ревнителей художественного слова, на котором Гумилёв с его товарищами решили дать отпор символистам и открыто заявить о новом течении. Вел третье в 1912 году заседание общества Вячеслав Иванов. Заседание началось с обсуждения его доклада и доклада Андрея Белого, посвященного символизму. Начались прения по докладам. Мэтров символизма поддержали Владимир Пяст и Валериан Чудовский. Однако против выступили не только Н. Гумилёв, но и С. Городецкий, Д. В. Кузьмин-Караваев. Они заявили о своем отрицательном отношении к символизму. Кузьмин-Караваев усмотрел в докладах призыв поэзии к достижению не соответствующих ей целей. Городецкий выступил с протестом против мифа и критиковал символистов за то, что они самораспинаются в стремлении в запредельную даль. Во втором номере «Трудов и дней» появилось сообщение об этом заседании: «…Гумилёв также заявил о своем отрицательном отношении к символизму. По поводу этих речей из Среды собрания было замечено, что главное значение докладов В. И. Иванова и Б. Н. Бугаева заключается в большой отталкивательной их силе, вследствие которой они, быть может, помогут стоящей на очереди перегруппировке поэтических сил». Произошло то, что и не могло не произойти, — лагерь символистов распался на две группы. За Гумилёвым ушла не только молодежь, но и Михаил Кузмин.