Ибо теперь она была вполне убеждена, что в ней не осталось никакого плотского желания. Об этом свидетельствовало то состояние блаженства и безразличия, в котором она чаще всего находилась и в котором окончательно удостоверилась, возвратив мсье де Сегирану права мужа. Супружеские ласки не пробудили в ней ни малейшего отзвука запретных восторгов, которые она вкушала в объятиях другого. Они не принесли ей с собой никаких воспоминаний. Ни одного постороннего образа не возникло в ее уме, и ничто ей не напомнило грешных наслаждений, которые она знавала в те пламенные ночи, когда мсье де Ла Пэжоди проникал к ней в окно с балкона и клал ее обнаженной на постель. А между тем эти наслаждения были, хоть она их и забыла! Ее грех, пусть он и отлетел от нее, все же существовал. Если она теперь и отрешена от него вполне, она все-таки его совершила и получит право на забвение только тогда, когда выполнит обязанность раскаяния!

Для того же, чтобы принести покаяние в своей вине, мадам де Сегиран уместнее было жить в Эксе, а не в Кармейране. В Кармейране мадам де Сегиран недоставало способов наказывать себя. Единственный, которым она располагала, состоял в одиноком сокрушении и во внутреннем созерцании. Были еще, правда, пища, в которой можно было себе отказывать, и наряды, но ограничивать себя в обоих этих отношениях не составляет большой заслуги, тогда как в Эксе она нашла бы более существенные и более действенные средства, как то: церковное стояние, посещение бедных и больных, равно как многообразные богоугодные дела, коим она решила посвятить себя с тем большим рвением, что в силу некоторой природной сдержанности и нелюдимости она была мало расположена принимать в них участие и чувствовала скорее склонность держаться от них в стороне. Но разве истинное покаяние не в том и заключается, чтобы стараться, дабы оно причиняло нам возможно больше неприятностей? А потому мадам де Сегиран охотно откликнулась на предложение мужа.

Решение это, надо сказать, возбудило большие толки, когда о нем стало известно в Эксе и начатые в сегирановском особняке работы возвестили о скором приезде новых обитателей. Действительно, маляры и штукатуры принялись приводить в нем все в порядок. Всюду заново красили, скоблили камень. Атланты у подъезда стали благодаря этому еще более мощными и мускулистыми. Некоторые части дома, запущенные старою мадам де Сегиран, были заботливо восстановлены. Эти приготовления вызвали всеобщее любопытство, и все высыпали к окнам, когда карета мсье и мадам де Сегиран въезжала в город. Несколько дней кряду только и говорилось что об этом событии, либо любопытным свойственно не делать различия по степени важности между предметами их любопытства; им лишь бы его проявлять, а к чему именно – это им все равно.

Прежде всего, в водворении Сегиранов в их доме усматривали победу. Нельзя безнаказанно корчить из себя гордецов и отгораживаться от себе подобных. В этом показном одиночестве есть некий вызов, от которого рано или поздно поневоле приходится отказаться. Чтобы быть в состоянии жить одному и довольствоваться самим собой, нужны весьма незаурядные душевная сила и богатство. Иные на это способны и выдерживают, но другие, необдуманно на то покусившись, бывают вынуждены признать свою ошибку и покаяться в своей самонадеянности. Так случилось с мсье и мадам де Сегиран, и им волей-неволей пришлось принести повинную. В таком именно смысле обычно и истолковывалось их прибытие в Экс. Их надменность пошатнулась, и они кончили тем, что подчинились общепринятому обычаю. Напрасно думали они, будто кроме их союза им ничего не будет нужно. Они замкнулись в своем супружестве, как в скиту, но полного удовлетворения в нем не нашли. К тому же, в наивысшем удовлетворении им до сих пор было отказано, а именно в том, чтобы иметь детей, сколь усердно они того ни добивались в своем уединении, которое, в конце концов, все-таки стало им в тягость, раз они единодушно согласились положить ему конец. Такое намерение должно было им быть зачтено, а потому повсюду было решено не ставить им впредь в вину слишком длительного отшельничества и встретить приветливо блудных супругов.

Надо сказать, что, кроме того, очень хотелось знать, как на них скажется эта жизненная перемена и что станется с их любовным хозяйством, когда они столкнутся с новыми условиями. Верность нетрудная вещь для одиноких супругов, у которых не бывает поводов к сравнению и которые всегда и во всем имеют дело только друг с другом; но теперь весьма возможно, что будет иначе. Нельзя же быть уверенным, что мсье де Сегиран, который как раз в том возрасте, когда начинаешь замечать, что время идет и надо им шире пользоваться, не подпадет чарам какой-нибудь другой женщины. Очень может быть, что он, наконец, начнет приглядываться и прислушиваться, а это было бы несомненно прелюбопытное зрелище, ибо свою свободу он завоевывал бы так неловко и неуклюже, что стало бы чем позабавиться; но разве не было бы еще забавнее, если бы мадам де Сегиран вздумала ему подражать и пожелала использовать ради собственного удовольствия могущество своего очарования? При этой мысли переносчики вестей и любители скандалов потирали руки. Какой приятной темой для сплетен будет эта богомольная мадам де Сегиран! Все радовались заранее, но иные были не очень-то тверды в своих чаяниях. Разве не была застрахована мадам де Сегиран от заблуждений и ложных шагов своим искренним и усердным благочестием? А слава набожной женщины была так прочно установлена за мадам де Сегиран, что было слишком маловероятно, чтобы она могла когда-либо дать повод к такого рода повестушкам, которые любят рассказывать и которые составляют основу разговоров, их сущность и приправу.

Но все же не следовало терять надежды: разве не случалось видеть записных богомолок, которые, приберегая лучшую долю для Бога, уделяют частицу и людям, и, как эта частица ни мала, тем ее все-таки хватает на то, чтобы передавать ее друг другу, так что в конечном счете многим удается воспользоваться ею в свой черед? И мадам де Сегиран вполне могла быть из их числа, а никто, как они, дают пищу забавным пересудам, в которых трудно себе отказать. Однако, как бы там ни было, приходилось признать, что пока еще ничего не известно о свойствах добродетели мадам де Сегиран, ибо обстановка, в которой она жила до сих пор, не позволяла предпринять в отношении нее ничего серьезного, но вскоре предстояло увидеть, как оно на самом деле. Ввиду этого первейшие городские повесы давали себе зарок не пожалеть трудов для достижения своих целей. Приезд мадам де Сегиран расшевелил их самомнение, и каждый ожидал от нее того, чего, по его глубокому убеждению, она не могла предоставить никому, кроме него; и все же они поглядывали друг на друга недоверчиво, хотя каждый был о себе столь исключительного мнения, что мог бы не сомневаться в том, что будет предпочтен всякому другому. Мсье де Плантерез рассчитывал на свое красивое лицо, чья новизна уже снискала ему немало успехов; мсье дэз Эмери – на свое умение красно говорить и на некоторые свойственные ему вкрадчивые приемы, из коих он уже успел извлечь немало пользы. Мсье де Мэpaг был уверен, что его дородность и мощный вид окажут ему существенную поддержку. Один возлагал надежды на решительность; другой – на мягкость; но все готовились начать игру, где ставкой являлась мадам де Сегиран, а расплачиваться, само собой, пришлось бы мсье де Сегирану.

А потому удивление и недовольство этих красивых господ было немалое, когда они увидели, что пребывание в Эксе ни в чем не изменило привычек мадам де Сегиран. Если мсье де Сегиран и не прочь был появляться на людях, то того же нельзя было сказать про его жену. Мадам де Сегиран вела почти совершенно такую же жизнь, как и в Кармейране. И действительно, она принимала только обязательных посетителей и делала лишь необходимейшие визиты. Дверь ее чаще бывала заперта, нежели открыта. Она почти все время сидела дома, занятая вышиванием, чтением и молитвой. Если она выходила, то главным образом для того, чтобы посетить бедных или пойти в церковь.