– Урдаган? Как я рад!

Бессмертный шагнул навстречу, быстро сграбастав принца, выхватил его из-за стола и крепко прижал к своей обугленной груди. Удгерф, поморщившись, вскрикнул.

– С каких пор наследник Вахспандии стал таким нежным? – нахмурился Урдаган, отстраняясь.

– С тех самых, как люди дважды продырявили меня.

– Рот – дырка, нос – две. Одной больше, одной меньше – не все ли равно? Главное, ходишь.

– Слава могущественному Ортакогу, – усмехнулся Удгерф.

– Смеешься, значит, в порядке, – бессмертный покосился на посетителя, обычного паскаяка из городских жителей, расположившегося на скамье против стола наследника. – Подвинься.

Горожанин поспешно потеснился, не желая испачкать свои чисто выстиранные перед приходом к принцу одежды. Урдаган опустился на лавку, вытеснив посетителя на самый край. Удгерф так же сел, стряхивая с кафтана черную сажу и ещё больше втирая её.

– Ты, как вижу, тоже повоевал.

– Верно видишь.

– Как король?

– Ноль.

– То есть? – Удивленно переспросил принц.

– Что есть, то есть.

– В плену?

– Угу.

Робко жавшийся от провонявшего в боях бессмертного, горожанин пошевелился. Удгерф вспомнил о нем:

– Сейчас, одну минуту, – потом устремил взгляд на Урдагана. – Будешь с людьми воевать?

– С людьми – нет, а против – хоть сейчас!

– Пойди вниз в кладовую, возьми новую одежду. Будут спрашивать, скажи, что Удгерф разрешил. Да впрочем, тебя узнают. Ну, будь здоров.

– Здоровья не занимать, – бессмертный поднялся и, радостно улыбаясь, протопал к выходу.

Урдаган протиснулся внутрь тесного помещения кладовой. Внутри сидел паскаяк и коротким, тупым кинжалом делал зарубки на деревянной доске. Он на секунду оторвался от своего занятия и лениво спросил:

– Кто такой?

– Разумный.

– Много вас тут разумных развелось, и каждый поучать норовит. Говори, зачем пришел?

– Одежду надобно.

– У, дармоед. Коли разумный, так сам бы и справил, а то все за чужой счет. Ты ж на себя посмотри, – кивнул кладовщик.

– А что мне на себя смотреть? – Удивился бессмертный, – за тысячу лет нагляделся.

– Грязный весь, как пятка Крейтера Великого после похода. Поди вымойся, потом и одежду дам.

– Я тебе сейчас дам!

– Ты тут не выступай, лучше проваливай по добру по здорову.

– По добру, говоришь, а добро не даешь.

– Да ты что, не понимаешь что ли? Вымойся сначала. Стой! – Кладовщик вскочил, схватил просителя за руку, но тот, не обращая никакого внимания, стал напяливать на себя чистую рубаху. – Стой! Не положено! Куда?!

– Куда, куда? Глупые ты вопросы задаешь, – Урдаган стряхнул с себя паскаяка. – Куда же рубаху надевать, как не на себя?

Несмотря на крики кладовщика, бессмертный стал натягивать поверх своих старых, прожженных штанов новые. Они затрещали и стали разлезаться по швам, но Урдаган все-таки надел их полностью. Толстоногий, он прошелся по кладовой:

– Хорошо, тепло. Да ты не убивайся так.

В комнату заглянул обеспокоенный причитаниями кладовщика воин. Заметив бессмертного, он решил не связываться и исчез. Урдаган нацепил плащ, вышел во двор. Было прохладно. По голубоватому небу трещинами рассыпались кроны голых деревьев. Паскаяк вспомнил просьбу кладовщика, наклонившись, взял пригоршню снега, вывалил себе за шиворот, растер по спине. Помывшись, бессмертный двинулся из дворца в город. Весь остаток дня он бродил по улицам, а на ночь забрался в оставленную кем-то телегу с рыбой. Она была несвежей, и от неё исходил неприятный запах тухлятины, но зато спать, зарывшись в нее, было тепло, и, проснувшись утром, бессмертный, не поднимаясь, сразу удовлетворил свой голод.

28-го весмеса центральные улицы Хафродуга были украшены лентами, наспех протянутыми по крышам домов и голым ветвям низкорослых деревьев. Было холодно, снег лежал густо, но в воздухе парил аромат весны, и, радостный в предчувствии перемен, ветер трепал ленты.

Переговоры Гостомысл решил провести в хорошо сохранившемся Главном Храме. По обеим сторонам улиц, ведущих к нему, выстроились солдаты. Кое-где попадались хмурые, выползшие из своих домов, жители.

Шествие началось от дворца, где остановился повелитель людей. Гостомысл ехал во главе свиты на белом коне, глухо закутанный в светлые одежды. Он заметно выделялся из темного клубка своих военачальников, приковывая к себе всеобщее внимание, вызывая подобострастные крики восхищения и слепого поклонения.

Однако бессмертный не радовался. Тусклыми глазами он смотрел на ряды солдат: сейчас они славят его, но, лишь колесо фортуны отвернется, покинут. Все бросят его. Кроме одного человека, который по-настоящему понимает его. Анисим Вольфрадович был единственным другом Гостомысла. Единственным во всем мире.

Анисим Вольфрадович в это время находился в колонне, возглавляемой Ульригом, которая двигалась к Храму с противоположной стороны.

Король паскаяков ожил. Властно держа в руках поводья, он чувствовал себя монархом, словно правил не скакуном, а целым государством.

К Храму первым подъехал Гостомысл. Недовольный тем, что оказался раньше и следовательно вынужден унизить себя ожиданием, бессмертный остался в седле. Крики паскаяков, жителей Хафродуга, приближались: "Да здравствует Ульриг! Наддай им!" Гостомысл криво улыбнулся: "Пусть думают, что их король ещё силен и на что-то способен". Завидев белого всадника, Ульриг замахал рукой, крикнул:

– Здравствуй, Гостомысл, по прозвищу Ужасный!

– Да воссияет солнце над твоей головой! – ответил бессмертный. – Пусть жизнь твоя будет долгой, как Великая Река.

Они одновременно спешились: Ульриг, по-молодецки спрыгнув наземь, Гостомысл, опираясь на плечо подбежавшего стремянного.

Бывший царь Слатии и король Вахспандии вошли в Храм.

Во время взятия Хафродуга некоторые жрецы были убиты, другие бежали, и Главный зал, где полгода назад венчался Удгерф пришел в запустение: священный огонь погас, его углубление нелепым провалом зияло в полу и слепым глазом укоряюще взирало на короля, не уберегшего свою державу от позора.

Гостомысл велел расставить в зале скамьи, оставив свободное пространство только в центре. Люди разместились с одной стороны, паскаяки – с другой. Кочевники и варвары улыбались, указывали на хмурые заросшие лица напротив. Скелеты, сидевшие между людьми, как существа более разумные, реагировали на происходящее бесстрастно, лишь светились в полумраке зала их большие глаза.

Когда все успокоились, двое кочевников вышли на середину заговорили: один, обращаясь к паскаякам, другой – к своим:

– Сегодня, 28-го весмеса 147 года по взаимному соглашению бессмертного, колдуна, ученого и повелителя людей Северного континента Гостомысла, по прозванию Ужасного, и короля Вахспандии Ульрига Третьего начинаются переговоры, целью которых прекратить кровопролитие и подвести итоги войны.

– Итожить вас Ортаког будет! – выкрикнул кто-то из паскаяков.

На мгновение кочевники запнулись, но тут же продолжили:

– Для законности принимаемых решений, кроме правителей, на переговорах присутствуют их приближенные. Равное число свиты – по тридцать именитейших сановников и доблестнейших героев с каждой стороны – залог справедливости происходящего здесь.

– Все доблестнейшие герои теперь уже в Небесном Чертоге у Ортакога! – вновь раздался дерзкий возглас.

Кочевники, стараясь не обращать внимания, стали опрашивать имена и титулы собравшихся. На это ушло много времени, но Гостомысл в угоду своей природной аккуратности решил сделать подробный список делегатов. Имея такой документ, он смог бы держать всех оставшихся в Хафродуге героев на привязи, ведь, если они письменно подтвердили свое присутствие на переговорах, значит, вынуждены будут согласиться со всеми решениями, вынесенными на совете.

Прошел час, пока писчие записали имена всех собравшихся и кочевники начали рассказывать о положении, сложившемся в Вахспандии: