Однажды Жорж готова уже была сопровождать Мари в турне, хотя бы в роли камеристки. Со странным очарованием слушала она страстные жалобы Мари Дорваль на бога и на мужчин. «Ничего не утаивая о самой себе, она ничего не приукрашала и ни в чем не притворялась. У нее был дар редкого красноречия; иногда оно было варварским, но никогда пошлым; всегда было целомудренным в своей резкости; оно обнаруживало поиски неуловимого идеала, мечту о чистом счастье, о небе на земле…» В этой женщине, познавшей жизнь гораздо глубже, чем она, Жорж находила свою собственную потребность абсолютного. Виньи ревновал Дорваль к ее горячей дружбе с Санд. Несчастный наивно опасался влияния этой сторонницы свободной любви на свою любовницу. О sancta simplicitas! [16]Великой Дорваль, прелестной женщине, влюбленной в свое тело, уже нечему было поучиться в этой области ни у одной женщины.

В этом мятущемся состоянии, когда Лелия искала какого-то успокоения, какого-то открытия для себя, она встретила человека очень цинического склада, который посулил ей и то и другое. Проспер Мериме, большой друг Сент-Бёва, был, как и Анри Бейль, из породы людей сентиментальных, но чем-то травмированных в детстве, из которых дьявол создает своих донжуанов. Он находил удовольствие в том, что говорил о любви профессиональным языком, с грубостью студента-медика, что создало ему успех в фойе Оперы и в нескольких будуарах. Встретив эту красивую женщину, своеобразную, свободную, умную и знаменитую, он решил присоединить еще один скальп к своему ожерелью. Он начал за ней ухаживать с самого начала 1833 года, но безуспешно. Она несколько раз обещала ему принять его, но в последнюю минуту извинялась либо под предлогом головной боли, либо под предлогом приезда мужа. Он стал ироничным и желчным: «Я был бы вам очень обязан, если бы вы сообщили мне, поправились ли вы, уходит ли ваш муж когда-нибудь из дому без вас, и буду ли я иметь возможность увидеть вас, не докучая вам…»

Он одержал победу «на сорок восемь часов тем фанфаронством, с которым он, не боясь людского суда, показался всему светскому Парижу на лестнице Оперы, неся на руках маленькую Соланж, уснувшую на последнем акте «Роберта Дьявола».. Она нашла в нем «спокойного, сильного» человека, который поразил ее «могуществом своего ума». Она выложила ему все жалобы Лелии. Он засмеялся. Однажды вечером в апреле 1833 года, когда они прогуливались вдоль набережной Малакэ по крутому берегу Сены, она предложила ему любовь-дружбу. Он ответил, что «может любить только при одном условии» и что все остальное просто литература. Это было самое неверное представление о любви, но Жорж находилась в состоянии такой безнадежности, когда женщина готова уцепиться за малейшую надежду. «Я думала, — писала она Сент-Бёву, — что он обладает секретом счастья, что он мне откроет его… что его пренебрежительная беззаботность вылечит мою ребяческую чувствительность».

Словом, ему удалось ее убедить, что для нее тоже может существовать любовь, и удовлетворяющая чувственность и опьяняющая душу. Это было как раз то, на что ей хотелось надеяться. Она была покорена его авторитетным тоном. «Хорошо, — сказала она, наконец, Мериме, — я согласна; пусть будет так, как вы хотите, раз это вам доставляет удовольствие; что касается меня, то предупреждаю вас: я абсолютно уверена, что не получу никакого». Поднялись в ее квартиру, поужинали; с помощью горничной она надела домашнее платье не то в турецком, не то в испанском стиле. Впоследствии Мериме говорил, что во время этой сцены Жорж проявила такое отсутствие стыдливости, что это убило всякое желание у ее партнера. Наверно, она старалась показаться ему более развязной, чем была на самом деле. Как бы то ни было, в результате был жалкий, смешной провал. Дон-Жуан, как и его друг Стендаль в подобном же случае, потерпел полную неудачу. К его великому удивлению, он обнаружил, что она стыдлива, что ей недостает спасительной ловкости как по неопытности, так и в силу гордости. Раздраженный, он возместил свою досаду горькой и легкомысленной шуткой. Когда он ушел, она плакала от горя, отвращения и безнадежности.

Она обо всем рассказала Мари Дорваль. Она считала, что достойна сожаления, но никак не порицания. Дорваль по секрету рассказала об этом Дюма — большому болтуну. Рассказ вскоре облетел весь Париж. Дюма приписал Санд следующую фразу: «Вчера у меня был Мериме… немногого стоит…» Добрые друзья сказали Жорж, что ее предала Мари Дорваль. Они были плохо встречены госпожой Санд.

Прошло четырнадцать лет, она перечитала свой дневник и подтвердила свое суждение.

Сент-Бёву, этому великому коллекционеру человеческих слабостей, до которого уже дошли слухи обо всем, она отослала полную исповедь:

Никаких угрызений совести. Она рассказывала только факты, без всякой лжи, без всяких жалоб. Это была погоня за счастьем на опасной почве. Она промахнулась. Эта последняя неудача подтвердила все ее опасения. Влюбиться по-настоящему, как Дорваль, было бы в ее глазах победой и искуплением. У нее не было по отношению к Мериме злого чувства. «Если бы Проспер Мериме меня понял, может быть, он полюбил бы меня; если бы он полюбил, он меня бы подчинил себе; а если бы я смогла подчиниться мужчине, я была бы спасена, ибо свобода гложет и убивает меня…» Но если бы она смогла подчиниться какому-нибудь мужчине, она не была бы Жорж Санд.