Это последняя встреча Санд со своим мужем.
Казимир, которому было неприятно принимать ее под своей крышей, сказал: «Я не могу помешать ей приехать, чтобы увидеть внука». Когда объявили: «Карета госпожи баронессы», — Дюдеван вышел со своими друзьями на крыльцо. Аврора привезла с собой доктора Камиля Леклерка и Мансо. Она тихо прошептала: «Казимир…» — «Мадам, — сказал он, — вы знаете свою комнату; со времени вашего отъезда в ней никто не жил». Наложница вежливо сопровождала законную жену, которая сказала ей: «Я вам вверяю моего старого мужа».
На Жорж Санд было странное платье, приподнятое на красной нижней юбке; она курила огромные сигареты. Во время обеда она не сказала ни слова. Присутствующие в Гильери заметили «ее удрученный вид, ее полноту, ее отвислые щеки». На следующий день она уехала. «Какое впечатление произвела на вас последняя встреча с вашей супругой?» — спросил у Казимира доктор Сельси. — «О! — ответил он. — У меня не было желания называть ее Авророй; она была скорее похожа на заходящее солнце…»
Морис и Лина возвратились в Ноан, Санд — в Палезо. В этой скорби еще раз она удивила своих друзей силой сопротивления горю: «Какое несчастье! И однако, я требую, я приказываю иметь второго ребенка, потому что надо любить, надо страдать, надо плакать, надеяться, создавать…» Обеды у Маньи, водевиль, Жимназ, Одеон — жизнь снова пошла по замкнутому кругу. Мансо кашлял, приводил в порядок Палезо, а по вечерам играл в безик со «своей Дамой».
Глава шестая
Страдания и смерть Мансо
1865 год был скорбным. Мансо кашлял, его лихорадило; он угасал с ужасающей быстротой. Жорж тоже жаловалась на тысячу болезней, но, как всегда активная, возилась в грязи в своем саду, сажала луковицы, присланные из Ноана; ездила каждый вечер в Париж, в театр; изматывала Мансо и Майара поездками и покупками. 23 января Майар внезапно скончался от перитонита, и «Мадам была очень добра и нежна ко всем». Но через несколькс дней она потащила Мансо под проливным дождем в Палезо, чтобы присутствовать на ярмарочном спектакле «Воспоминания дьявола». Она не могла противиться искушению посмотреть марионеток.
По правде говоря, были моменты, когда она не могла сопротивляться никакому искушению. Она отыскала в Париже в 1864 году молодого художника Маршаля, мастодонта, ставшего благодаря ей завсегдатаем принцессы Матильды, Дюма-сын вторично сблизил их, попросив Санд добиться у принца орденской ленты «для этого жирного Апеллеса, который любит красный цвет». В результате этого ходатайства жирный Апеллес прибыл в Палезо принести свою благодарность. Умирающий Мансо в эту пору дошел до полного отчаяния. Ухаживать за ним стало трудно. Санд, которая была доведена до крайности, вдруг решила провести несколько дней в Гаржилесе с Маршалем. Записи Мансо, 29 сентября 1864 года: «Маршаль нагл, как слуга палача».
Но это была последняя эскапада. В 1865 году, видя, что Мансо погибает, она поклялась себе, что не оставит его, и сдержала слово. Он «дышал как собака» и иногда харкал кровью. Видя, что он мрачнеет все больше и больше, Жорж надумала писать с ним роман «Счастье», чтобы он ближе приобщился к ее жизни. «Мадам работает над нашим романом». Однако она посылала его в Париж «за насосом и другими вещами». Он возвращался изнуренный: «Дорогая Мадам на вокзале, она ждет меня так, как будто она — это я, а я — она! Это очень мило…» 30 мая 1865 года: «Она грустна, моя Дама, видя меня таким. Но как только лихорадка забывает обо мне, я делаю все возможное, чтобы рассмешить ее».
Она заботилась о нем с преданностью сестры милосердия, сама делала растирания, обмывания, влажные окутывания. Теперь она одна вела дневник, но Мансо прочитывал все записи каждый день, и она должна была поддерживать трудное равновесие между неправдоподобным оптимизмом и отчаянием, которое могло напугать умирающего.
Записная книжка Жорж Санд, 18 июня 1865 года:Сегодня утром он сказал мне: «Я меньше потею, мне, несомненно, лучше». После завтрака он крепко спал; тем лучше, ведь ночью его сон все время прерывается! Он немного работает и читает мне, не кашлянув, несколько страниц. Ему хочется выехать в экипаже, если будет тепло, но все время очень холодно… Я не живу больше! Какое горе — видеть его страдания! Сегодня вечером после растирания он принимает две пилюли… Ему холодно, даже после растирания…
25 июня 1865 года:Печальный день. Он в унынии, раздражен, отчаивается. Я только плачу, и это ничему не помогает. Он обвиняет меня в том, что не выздоравливает, что врачи несерьезно относятся к его болезни. Весь день у него лихорадка, до обеда он прокашлял два часа, и у него до крайности напряжены нервы. Он ворчит на доктора Морена, на друзей, на весь мир…
6 июля 1865 года:Грозовой день. Тропическая жара! Она его изнуряет. В час дня наступает момент успокоения, и он кричит мне об этом сверху. Бедный друг! Но это длится недолго. Лихорадка его терзает, и он слабеет, слабеет. И все же он ест. Но как в том состоянии, в каком он находится, бороться с этой жарой, которая ослабляет даже здоровых? Я вижу, сколько мужества он в это вкладывает, а я, вместо того чтобы ободрить его, не могу справиться со слезами. Он был моей силой и моей жизнью! Чем он слабее физически, тем я слабее душевно…
8 июля 1865 года:Все более слабый и более раздражительный. Ужасный день. Вечером приезжают доктор Фюстер [69]со своим секретарем и Камиль. Доктор Морен тоже приходит. Фюстер осматривает и выслушивает его. Все то же: одно легкое совершенно здорово; неопасная точка в другом. Ничего серьезного нет, но лихорадка, но нервы, но раздражительность!.. Фюстер говорит, что больной должен сам лечить себя усилием своей воли и подчинением режиму, который надо соблюдать во всей его строгости. Нужны обмывания холодной водой, нужны без опоздания, без раздумья. Он мне сказал, мне лично, что вылечил больных гораздо более опасных, но что я не должна уступать, пусть даже он меня возненавидит… Бедное дитя! Он кричит во время омовений, это разрывает сердце. У меня желание убить себя. Нет! Нужно заботиться о нем и спасти его… спасти вопреки его воле…
18 августа 1865 года:Он кашляет беспрерывно всю ночь и весь день. Сорок восемь часов! Это ужасно, и все-таки он гораздо спокойнее, чем в предыдущие дни. По-видимому, он все же забывается на какое-то время, потому что удивляется, когда ему говорят, который час: он не отдает себе отчета в истекшем времени…
19 августа 1865 года:Увы! он прочитал все предыдущие записи. Я то боялась его рассердить, смягчая запись о его страданиях, то боялась, чтобы он не узнал серьезности своего безнадежного положения. Я знаю это уже больше месяца; какую борьбу мне пришлось выдержать, чтобы скрыть все от него! Теперь ему совсем плохо. Он спит, задыхаясь, измученный лихорадкой, даже не кашляет больше. Неужели это последний сон?..
Понедельник, 21 августа 1865 года:Умер сегодня утром в 6 часов, после, казалось бы, совершенно спокойной ночи. Проснувшись, он говорил немного, но голосом уже мертвым, потом слова, неясные, как во сне, потом какие-то усилия дыхания, потом бледность и потом ничего! Надеюсь, он был без сознания. В полночь он говорил со мной охотно и ясно. Он говорил о поездке в Ноан… Я его переодела, все привела в порядок на его кровати. Закрыла ему глаза. Положила цветы. Он красив и кажется совсем молодым. Ах! Боже мой! Мне не придется больше заботиться о нем…
22 августа 1865 года:Я провела ночь одна подле этого вечного сна! Он лежит на своей кровати, теперь уже навеки спокойный. Ничего безобразного, ничего пугающего. Никакого дурного запаха. Положила ему свежие розы… Теперь одна, а он здесь, рядом со мной, в этой маленькой комнате. Мне не нужно больше прислушиваться к его дыханию и будущей ночью тоже, больше ничего, одинокая; как никогда… И теперь уже навсегда…
69
Доктор Фюстер, профессор университета в Монпелье, считал, что открыл средство для лечения туберкулеза. Газеты хвалили «великолепное лечение»; Жорж Санд списалась с ним и применила этот режим для Мансо. Она, не колеблясь, вызвала Фюстера для консультации из Монпелье в Палезо, к изголовью своего больного.