Мгновение было упущено.

Он вздохнул, тряхнул головой.

— В общем, не жилет, а кладовая. Все по уму, все под рукой. Сюда сигареты, сюда закусон, а сюда… Обмыть, как говорится, чтобы долго носить. — И от неуловимого движения его пальцев в боковой внутренний карман словно бы сама собой скользнула бутылка водки.

«Артист!» — поразилась Ирина.

Он завернул покупку в бумагу, вложил в пакет и протянул ей, нежно коснувшись запястья свободной рукой.

— Зря расстаемся! Пожалеешь ведь.

Они расходились будто насильно.

— Может быть, — грустно, призналась она. — Всего доброго.

Наваждение уже рассеялось.

— Будь здорова, голубка, — нежно попрощался он.

Ирина медленно направилась к воротам.

С цветами и ярким пакетом в руке, нарядная Ирина позвонила в знакомую дверь. Она часто бывала в этом гостеприимном доме. То на дне рождения, то просто так, на посиделках. Настя не забывала ни о ней, ни о Киске, даже прочила жениха, своего сыночка. Но тот, студент физтеха, смеялся над малявкой, та отвечала тем же, и все обходилось без обид. Кискины влюбленности были еще впереди, и обе женщины переживали заранее все сложности ее первой любви.

— Не печалься, Иришка, — басил Павел. — Твоя дочка начнет сразу со второй, вот увидишь. Даю голову на отсечение, что первая любовь у нее уже была, еще в первом классе. Она же Серегина дочка!

Сейчас, стоя за дверью, Ирина нажала на кнопочку звонка своим способом — один длинный и два коротких. Это что-то означало когда-то, то ли по азбуке Морзе, то ли по другим условным сигналам, но давно забылось.

Дверь открыл сам хозяин, большой, плотный, уютный. Они обнялись. Под смех и поздравления Ирина развернула перед ним свой дар. Из внутреннего кармана и в самом деле торчала бутылка «Смирновской», во внешнем, под клапаном, поблескивала пачка сигарет, чуть выше туго натянулся кармашек с зажигалкой, а рядом тарахтели охотничьи спички.

— Ух ты! — восхитился Павел. — Карман на кармане. Я в них не запутаюсь?

— Разберешься. Семнадцать штук с рюкзачком для одеяла.

— Не слабо.

— И с беретом, и даже салфетка на пенек для хлеба.

Он подергал клапаны с липучками, расстегнул и застегнул молнии, повертел с лица и с изнанки, надел и повернулся в обнове.

— Все под рукой, все по уму, — сказал словами того продавца. — Славно сработано. Молодцы ребята.

— Угодила? Не тесноват?

— В самый раз, на свитер тем более, — опять почти слово в слово предовольно ответил Павел, и они вновь обнялись.

— Пашенька, — зашептала Ирина, — скажи честно, сорок лет — это не страшно?

— Какие сорок? — усмехнулся он. — Это Иван Иванычу на десятом этаже сорок, а мне опять двадцать пять.

Она улыбнулась.

— Все шутишь.

— Ну, сорок и сорок, — небрежно бросил Павел. — Что теперь делать? Не я первый, не я последний. Вперед и с песней!

— А я, знаешь, предчувствую и дрожу, как кролик.

— Стыдись, Иришка.

— Ой, Пашенька!

— Не трусь, артистка.

— Не тру-усь… Значит, не все так просто и весело? И я, к сожалению, права?

Павел положил руки ей на плечи и легонько встряхнул. Ирине стало стыдно. Ничего себе гостья! Ничего себе поздравление!

— Прости меня, милый. Женщины, сам знаешь, вечно паникуют раньше времени. Не обращай внимания. Вот, цветы еще возьми для полного счастья.

Павел посмотрел на нее ласково и серьезно.

— Ах ты пичуга, маленькая моя, — вдруг тихо вздохнул он, лучший друг ее мужа. — Смелей, Иришка. Потерявший мужество теряет все.

— А не потерявший?

— Живет дальше и черпает силы в каждом дне.

Гостей пока не было. Но в большой комнате уже белел скатертью длинный стол, уставленный тарелками, столовым серебром, салфетками, различными соусниками, солонками, перечницами. Видно было, что съезд ожидался немалый, хватило бы стульев и табуреток, да придвинутого дивана.

Настя хлопотала у плиты.

— Пришла? Спасибо, что не опоздала. У нас с тобой три часа на все про все.

— Успеем.

— Принимайся за дело. Вот широкий передник, а лучше сними платье и надень мой халат, а передник сверху. Давай, давай, пока здесь все свои.

На широкой кухне они принялись перебирать и мыть рис для плова, резать мелкими кусочками баранину, морковку. Настя задумала угостить всех настоящим азиатским блюдом. Научилась в Нуреке. Таган с округлым дном уже дожидался своего часа. И бараньи косточки, которые должны были лечь на раскаленное дно его, тоже. Затем, через положенное время, в определенном порядке отправились в таган рис, морковь, изюм, душистые приправы. Все у Насти на месте, что в доме, что на работе.

Сама она возилась с пирогами. В домашнем платье, в переднике и косынке, уминала крепкими руками пышное попискивающее тесто, размещала по противням, смазывала то маслом, то взбитым яйцом и раскладывала начинку — обжаренную с луком капусту, яблоки, уваренные с сахаром и корицей, тертые лимоны с песком и двухслойную, с ванилью, изюмом, орехами и медом настоящую азиатскую пахлаву.

На оконной раме заиграли солнечные блики.

— О, солнышко уже вошло на кухню! Это знак, что надо поторапливаться. Как у тебя с пловом?

— Все по расписанию.

— А как мои пироги?

— Пахнут.

— А мои пироги весь дом знает.

— Еще бы. Так благоухают, что, кажется, все жильцы сползутся сейчас к вашим дверям.

— Пусть, пусть. Не каждый день бывают юбилеи. — Настя заправила под косынку выбившуюся прядку. — Через неделю куда поедем? Под Серпухов? На натурные съемки? Киску возьмешь?

— Если захочет. Ей больше нравится волейбол. — Ирина приоткрыла крышку и проверила, как там плов.

— Маленькая еще, Киска твоя.

— Ого! Почти с меня… Где блюдо для рыбы? Так. А зелень? Замечательно. Бегу поставлю на стол.

— И студень порежь. Да хрен не забудь. В соусник зелени тоже посыпь.

— Сделано. Ух, и злой! Аж слезы бегут.

— К мужичкам его поближе, для затравочки хорошо.

— Да уж. Ох, Настя, Настя, как тебе идет быть хозяйкой!

— А я везде хозяйка. Надо лишь поставить себя. — Она понизила голос. — Думаешь, Пашка не рвался командовать? Ого! А я тихенько-тихенько, и снова королева. Пашенька! — крикнула она. — Не хотел бы ты, милый, протереть тарелки и рюмки с бокалами, а? До блеска?

Павел вздохнул.

— Просто мечтал об этом. Скатерть я ту постелил, командир?

— Именно ту самую. Умница моя.

Павел рассмеялся, подмигнул Ирине.

— Ишь какая, видишь? Всю жизнь руководит.

— Только ж дома, Пашенька! Разве плохо?

— Я доволен.

И женщины продолжали болтать и ловко резать, раскладывать, украшать, уносить в столовую.

— Я тебе про Костю Земскова еще не сказала ничего, — спохватилась Анастасия. — Он не просто человек. И в режиссеры пришел из клоунады. Ты его не бойся, он резкий, но любит, чтобы с ним были на равных. — Она вспомнила что-то и рассмеялась. — Однажды возле студии он покупал яблоки на улице, с лотка. Взял одно, другое, третье и стал подбрасывать. А продавец, не будь прост, не растерялся и сам начал перекидывать три яблока сразу. Тоже умелец оказался. Так они стояли и бросали друг другу то вверх, то по кругу, пока какой-то солидный гражданин из очереди осторожно не напомнил, что пора бы продолжать торговлю.

Ирина засмеялась.

— Блеск!.. Ах, Настя, бараниной сильно пахнет, а рис еще не подошел.

— Все в порядке, так и должно быть. Займись пахлавой. Достань ее из духовки, порежь прямо на противне ромбиками, только не насквозь, а после полей по швам медом и маслом и опять в духовку, пусть подрумянится.

— Балдеж, Настя! Чуешь, какой дух пошел! Я уже сыта.

Постепенно собирались гости. Дверь была отворена. Люди заходили с возгласами и громкими веселыми поздравлениями, цветами, дарами. Становилось шумно, женщины собирались близ кухни. Ирина, улучив минутку, быстро переоделась в свое праздничное платье. И на Анастасии появился другой наряд, в мелкий синенький цветочек, с большим белым воротником.