Автобус вписался в крутой поворот, море оказалось близко-близко — вот-вот проглотит и автобус, и нас вместе с ним. А вот и еще могилы.

— Они как стражники. Эти люди в могилах, они охраняют остров.

— Ну, может, и так.

Могилы находятся на границе между землей, на которой живут люди, и морем. В могилах спят мертвые. Овеянные морским ветром, они спят тихим, вечным сном.

— Кияма, ты сейчас в шестом классе. Это твой последний год.

— Ага.

Автобус, урча, взбирается в гору. Бледный месяц над морем прислушивается к реву мотора и к плеску волн.

Мы все еще едем в автобусе. Под потолком горит небольшая флуоресцентная лампочка, вокруг нее летает ночной мотылек. Бьется упрямо, роняет пыльцу. За окном уже совсем темно. Понять, где мы едем, невозможно. Дорога заметно ухудшилась, и нас здорово трясет. Автобус едет, будто придавленный темнотой, кажется, даже мотор почти не урчит. Я сижу один посередине длинного заднего сиденья. Все спят.

Но чье это лицо в окне?

Это мое отражение?

Конечно, это должно быть мое отражение. Это я отражаюсь в темном стекле.

Но нет. Это не я. Это кто-то другой. Незнакомый, совсем дряхлый старик. Но кого же он мне напоминает?

Автобус трясет все сильнее. У меня никак не получается пересесть поближе к окну. Я не вижу, не могу разглядеть лицо. Кто он, этот старик? Как ему удается держаться с той стороны стекла? А может быть, все-таки… я пытаюсь найти в окне свое отражение. Автобус кидает из стороны в сторону. Меня сбрасывает с сиденья. Слышен хруст, наверное, я сломал ногу.

— Кияма… Кияма…

Я испугался и проснулся. Надо мной мерцает тусклая лампочка на старом, покрытом пятнами деревянном потолке. Кавабэ теребит меня за плечо. Точно! Мы же уже давно приехали в общежитие, которое расположено в большом старом доме. Этот дом принадлежит родителям тренера.

— Эй, Кияма, — шепчет Кавабэ. В комнате кроме нас и Ямашты еще трое четвероклашек. Они спят.

— Что тебе?

— Я ж говорю, в туалет надо.

— Кому?

— Ямаште.

— Ну, так пусть сходит.

— А он один боится.

— Ну, так ты с ним сходи.

— Я-то схожу. Я просто подумал, может, ты тоже в туалет хочешь.

— Не хочу.

— Ну пойдем вместе.

Нет, ну вы видели такое?

Я вылез из-под одеяла. Ямашта уже подпрыгивал в нетерпении у раздвижных перегородок.

— Давай скорее, я сейчас описаюсь.

Мы вышли в коридор. Прямо напротив нашей двери еще одна, двустворчатая, как в шкафу, с приоткрытыми створками. Раньше в этом доме был склад, здесь хранили бобовую пасту мисо, из которой готовят мисо-суп. Но после того как умер дедушка нашего тренера, семья решила переделать этот дом в общежитие для приезжих. Окна в доме маленькие, стены толстые, в комнатах даже летом прохладно. В коридоре независимо от времени суток полутемно. По обе стороны от коридора — комнаты, комнаты. Честно говоря, чем-то напоминает тюрьму, хотя не знаю, насколько уместно это сравнение.

Из-под двери туалета, который находится в самом конце коридора, льется слабый флуоресцентный свет. Мы шлепаем босыми пятками по полу, и нас не покидает ощущение, что кто-то все время смотрит на нас сзади. Но заставить себя обернуться и посмотреть — есть там кто-нибудь или нет — выше наших сил.

Почему-то я подумал о тех могилах, которые видел днем из окна автобуса. О том, как сейчас там, в темноте, шумит над ними ночной ветер. Днем он был ласковым и спокойным, но как только стемнело, надел другую личину и носится теперь, как зверь-оборотень, не находя себе покоя.

— Знаете, кто такие мисолизы? — вдруг прошептал Кавабэ.

— Мисо-кто? — голос у Ямашты дрожал, он уже подозревал что-то нехорошее.

— Это духи, которые лижут мисо. У них длинные шершавые языки, как у кошек…

— Хватит уже.

— Как вы думаете, они еще здесь живут? Мне вот кажется, что живут. Я прям чувствую, что сейчас они подкрадутся сзади и своим языком по шее как лизну-у-ут…

Охнув, Ямашта встал как вкопанный. Я посмотрел на Кавабэ. У него было бледное лицо, зубы стучали от страха. Надо же, сам боится, а все равно какие-то ужасы рассказывает. Странный он все-таки человек.

Добравшись до светлого туалета с сияющими писсуарами, мы облегченно вздохнули. Стук деревянных сандалий, на каждой из которых было написано «для туалета», отдавался эхом от стен и потолка. Мы выстроились рядком, каждый у своего писсуара.

— Я даже у себя дома боюсь ночью в туалет ходить. Я и сейчас терпел, сколько мог, но когда терпишь, спать не получается, — сказал Ямашта.

— Я тоже боюсь, — признался вслед за Ямаштой и я. — У меня дома, чтобы в туалет попасть, надо сначала через умывальную комнату пройти. А там зеркало висит. Я ужасно боюсь в него случайно посмотреть.

Мы дописали одновременно. Вот оно, доказательство полного взаимопонимания.

— Вы оба ужасные дураки, — сказал вдруг Кавабэ, пытаясь, видимо, оттянуть момент возвращения в темный коридор. — Если вы так боитесь, зачем тогда вообще в туалет ходить?

— Это как?

— Я, например, в окно писаю. У меня окно прямо у кровати, я немножко его открываю и….

— Что, на улицу?

— Ага.

— Ты же на шестом этаже живешь.

— Дурак — он и есть дурак. У нас же балкон вдоль окон. И как раз под моим окном растет мох.

Ямашта захихикал, а потом сказал, наклонив голову набок:

— Я вообще темноты боюсь. Очень ее не люблю.

— А знаешь почему? — сдавленным голосом спросил Кавабэ. — Знаешь, почему вообще люди темноты боятся?

— Не знаю, — сказал Ямашта и задумался. — А и правда, почему? Потому что там прячутся призраки?

— Это один из основных человеческих инстинктов, разве нет? — спросил я.

— Подумай хорошенько и тогда отвечай.

— Ну, знаешь!

Кавабэ начал дергать ногой. Какая, скажите, кретинская мысль пришла сейчас в его бедную голову? Я же вижу — он что-то задумал. Он же на самом деле никогда ни о чем не думает. И туда же — вы только послушайте! — стоит посреди ночи в туалете и заявляет: «Подумай хорошенько и тогда отвечай».

Самое лучшее доказательство, что голова у него вообще не работает.

— Потому что люди не знают, что скрывается в темноте. Не знают, чего ожидать, — все-таки сказал я.

— Правильно! — Кавабэ кивнул. — То есть получается, что незнание — основа страха.

— Основа страха?

— Ну вот к примеру…

Кавабэ, похоже, вообще забыл, где он находится. Мысль его стремительно неслась, и он спешил вслед за ней, не замечая ни писсуаров, ни рукомойников. Глаза его бегали взад-вперед под стеклами очков. Мы стояли, взявшись за руки, образовав треугольник. Бывает ученый коллоквиум, а у нас получился туалетный.

— Ну вот, к примеру, привидения, оборотни или там духи — существует множество видов нечисти. Слишком много. У меня есть энциклопедия нечистой силы в картинках — так в этой энциклопедии больше ста видов описано. А если еще заграничную нечисть в расчет принимать, то тогда вообще…

Бетонные стены впитывали тихий шепот Кавабэ. Где-то далеко часы с маятником пробили два часа.

— И вот всю эту нечисть люди сами напридумывали, назвали, нарисовали. А все потому, что бесформенное, безымянное — это самое страшное. А так — есть название, есть портрет. Глядишь, а привидение уже вовсе не такое уж страшное. Чем больше понимаешь, тем меньше боишься. Разве нет?

— То есть ты для этого нам про мисолизов рассказывал?

— Ну да… чтобы не бояться… рассказывал.

— Понятно… — сказал Ямашта. Потом добавил: — Только я все равно боялся. И даже наоборот, еще страшнее было.

— Это нормально. Так всегда и бывает, — сказал я. — А теперь пошли обратно в комнату.

Мы на одном выдохе промчались по темному коридору.

Если то, что сказал Кавабэ, правда, то ему явно стоит как минимум еще пару раз прочесть свою энциклопедию нечисти от корки до корки.

13

Небо было высоченным. Четко очерченные, как огромные острова на бескрайней карте, плыли куда-то облака. В небе парил черный коршун. Осень уже начала свой путь вниз — с небесных высот на землю.