Только я собрался позвать девочек к нам, как в разговор вступил Кавабэ.

— Извините, дорогуши, но мы уж как-нибудь без вас обойдемся, — сказал он. — Раз сами начали, значит, сами и закончим.

Томоко и Аяко недоверчиво воззрились на Кавабэ, словно прикидывая, можно ли ему доверять, а потом вдруг ойкнули, переглянулись и посмотрели куда-то поверх наших голов. Я обернулся и увидел деда. Он стоял рядом с дверью и держал в руке пластиковый пакет. Мы так увлеклись прополкой, что не заметили, как он вышел из дома. Интересно, давно он уже так стоит?

Девочки тихонько ахали и то и дело на него поглядывали. Будто он не престарелый старикан, а кинозвезда какая-нибудь. А он стоял у двери в серой рубашке с короткими рукавами и в трениках с отвисшими коленками, явно не понимая, что происходит. На вот Томоко и Аяко перестали шушукаться и поприветствовали деда звонким хором:

— Здравствуй-те!

Дед почесал заросший неопрятной щетиной подбородок и, слегка поджав губы, буркнул в ответ:

— Здравствуйте.

Прозвучало совсем не похоже на то «эй вы!», с которым он обычно обращался к нам.

— Нет, вы слышали как он это сказал, а? — Ямашта посмотрел на нас с Кавабэ. — Все-таки хорошо быть девчонкой.

— Может, и хорошо, а может, и не очень.

— Ну, пока, мальчики. Держитесь!

Улыбнувшись нам на прощанье, Томоко и Аяко ушли.

— Смотри-ка, ушли. Хотя он их не отпускал!

— Ага, — поддакнул Ямашта. — А еще говорили, что помогут…

— Они потому ушли, что рожи ваши дурацкие видеть уже не могли больше, — для пущей наглядности Кавабэ высунул язык.

Мы с новыми силами принялись за работу. У нас словно открылось второе дыхание. Мы больше не тратили силы и время на пустую болтовню. Работали сосредоточенно, позабыв обо всем: о маме, о папе, о школе, о летних каникулах, о дополнительных занятиях и о том, что мы ползаем на корточках во дворе у деда. Мы просто методично выдергивали траву, пучок за пучком. Вечером, вернувшись домой, каждый из нас поужинал, принял ванну, сделал уроки на завтра и лег спать. И спал крепко-крепко. Без снов. Без всяких там глупых призраков…

К вечеру следующего дня с прополкой было покончено. На подсохшей земле двора торчали только мы, османтус и столб с натянутой на нем веревкой для сушки белья. Мусора вокруг не было. Травы тоже. На веранде громоздилась гора сухого белья. В последнее время дед затевал стирку чуть ли не каждый день.

— Ну, вот и все! — сказал Ямашта.

— Ага.

— Тут как-то просторнее стало.

— Даже не верится, что это тот же самый двор.

— И правда… — я глубоко вздохнул.

— Вот вам, режьте! — сказал дед, вынося из глубины дома большущий арбуз. На веранде уже были приготовлены доска и ножи для нарезания арбуза. Мы зашли на веранду, сели. Вокруг витал приятный запах свежевыстиранного белья и аромат курившихся благовоний, которыми дед отпугивал мошку и комаров.

Дед постучал по арбузу и сказал:

— Хороший арбуз, зрелый.

Вот интересно, как он понял, что у арбуза внутри? Стучал-то он снаружи…

Как до этого дед по арбузу, Ямашта постучал Кавабэ по голове и хихикнул.

— Ты чего?

— Ау, есть там что-нибудь?

— Ах, ты! — рявкнул Кавабэ и попытался тоже стукнуть Ямашту. Ямашта хохотал, прикрывая голову руками, и кричал: «Раздавишь, раздавишь», потому что Кавабэ навалился на него сверху всем весом.

— Хорош баловаться, — сказал я и тут же получил от Кавабэ по голове.

— Ну все, все. Хватит уже.

— А чего он лезет?!

Ямашта захохотал еще сильнее. Тут уже я не выдержал и треснул его по лбу.

— Ой! Больно же!

— Ну-ка, валите с веранды! — не выдержал дед. — Расшумелись тут.

— Сейчас свалим, только вот арбузика поедим, — сказал Кавабэ, хотя сам запретил нам с дедом разговаривать.

— Так ешьте быстрее, троглодиты.

— А вы знаете, что это ягода? — Кавабэ погладил арбуз по крутому боку. — Огромная ягода. Наверное, когда люди ее в первый раз увидели, о-очень удивились.

— Давай, режь, болтун, — сказал дед.

— Я не могу.

— Почему?

— Потому что я никогда раньше арбуз не резал.

— Никогда не резал арбуз?

— Так он же уже нарезанным продается. Мы целый не покупаем, потому что нам с мамой его не съесть.

— Н-да… — дед посмотрел на арбуз. Наверное, вспоминал, когда он сам в последний раз покупал арбуз целиком.

— Ну, вот и хорошо, что не резал. Как раз научишься, — сказал Ямашта. Он взял нож, посмотрел на него, сказал «секундочку» и, вскочив, вдруг побежал на улицу. Нож остался лежать на веранде.

— Эй, ты куда?

— Сейчас вернусь.

Минут через десять он появился, запыхавшийся, держа в руках какую-то штуку, похожую на огромный чернильный камень.

— Ого, — сказал дед. Ямашта улыбнулся. Мы с Кавабэ уже вообще ничего не понимали.

— Неси в раковину на кухне, — распорядился дед.

Ямашта скинул кроссовки, взял нож и зашел в дом.

Кухня располагалась на другом конце дома. Над раковиной было небольшое окошко. Мы видели, как Ямашта положил в раковину похожую на камень штуку, смочил ее водой, а потом со стороны кухни послышались какие-то странные вжикающие звуки.

— Чего это ты там делаешь?

Ямашта даже не посмотрел в нашу сторону.

Дед снял сандалии и тоже вошел с веранды в дом. Мы с Кавабэ пошли вслед за ним.

Не подходящий по сезону котацу тем временем уже был убран в шкаф. Теперь обстановка небольшой устланной татами комнаты состояла из складного низкого столика, маленького комода с телевизором на нем и шкафа в углу. Если не считать валявшейся на полу подушки, набитой гречневой крупой, в комнате был идеальный порядок. Никаких тебе сувениров или запыленных искусственных цветов или настенных календарей. Ничего лишнего. Даже как-то слишком убрано.

На полутемной кухне пахло старым домом. Деревянный пол приятно холодил ступни. Справа была входная дверь, слева, должно быть, ванная и туалет. На полочке над раковиной — две кастрюльки. В мойке — чайная чашка.

Ямашта, крепко сжав в правом кулаке рукоятку ножа, равномерно водил лезвием по камню: взад-вперед, взад-вперед. Четырьмя пальцами левой руки он прижимал лезвие к камню. Лицо у Ямашты было серьезное. Губы плотно сжаты.

— Он нож точит! Вот это да! — восхищенно сказал Кавабэ.

— Здорово у тебя получается, — похвалил дед.

— Так у меня же у папы — рыбная лавка, — оторвавшись на секунду от своего занятия, сказал Ямашта. — Он сам знаете как здорово ножи точит!

Немного поменяв наклон ножа, Ямашта продолжил. Вокруг было тихо-тихо: никаких звуков, кроме вжиканья лезвия по камню и стрекота цикад со двора.

— Ты тоже хочешь в рыбной лавке работать, когда вырастешь? — спросил дед.

Лезвие ножа серебристо поблескивало в полутьме, как рыбья чешуя. Ямашта смотрел на нож, не отрываясь, и молчал.

— Не знаю, — сказал он наконец. — Мама все время говорит: «Чем в глупой лавке торчать, лучше учись как следует». Она говорит: «От лавки этой никакой прибыли. Так, глядишь, и замуж за тебя никто не пойдет. Вот выучишься, найдешь себе приличную работу, приличную невесту…»

Он остановился. Перевернул нож. Поменял руки и снова начал мерно водить лезвием по камню туда-сюда.

— А мне нравится работать в лавке, как папа! — Ямашта легонько провел по лезвию большим пальцем, чтобы проверить свою работу.

— О… Осторожно, острое! — сказал Кавабэ.

— Не волнуйся.

Я никогда раньше не видел Ямашту таким уверенным в себе.

— Ты что, ни разу не порезался? — спросил я.

— Да нет, конечно, порезался. И не один раз. Но если все время бояться и к ножу не подходить, то никогда не научишься с ним обращаться.

— Все ты правильно говоришь, — сказал дед.

— А это не я. Это папа так сказал, — улыбнулся Ямашта. — Я тогда очень сильно порезался. Не то что к ножу, к доске разделочной боялся подходить. Нож — это вещь такая: им человека убить можно, а можно наоборот, как папа говорит, вкус к жизни вернуть — если что-то стоящее приготовить. Все зависит от того, как ты им пользуешься. Ясно? Теперь-то я уже рыбу запросто разделываю. Ничего не боюсь. Хоть селедку, хоть ставриду одной левой распластую на три части.