Гиссинг, весной 1897-го по совету своего друга доктора Хика переехавший в Италию, звал его в гости. 7 марта 1898-го, когда работа над «Спящим» была почти завершена, Эйч Джи и Кэтрин, кое-как выучив итальянский по самоучителю, отправились в Рим. Поселились в дешевом пансионе и под руководством Гиссинга и путеводителя облазили все достопримечательности. На Уэллса Рим произвел впечатление чего-то помпезного и упадочного; то, что Гиссинг предпочитал Рим Лондону, Уэллс назвал «изъяном вкуса» и объяснял это «пороками классического образования». Встретили Конан Дойла и его деверя Уильяма Хорнунга, вместе ходили на экскурсии, обедали. Любопытно, что Уэллс не смог сойтись с Дойлом, а ведь тот, как и сам Уэллс, приятельствовал со всеми. Между ними было отторжение, которое невозможно полностью объяснить ни идейными разногласиями, ни снобизмом Дойла, ни завистью Эйч Джи ко всякому, кто популярнее его. Уэллс-то делал попытки к сближению, но Дойл на них не реагировал и в своих мемуарах назвал Уэллса человеком, «которому не хватало души». Нельзя исключить, что в Италии Уэллс делал или говорил нечто такое, что Дойлу не понравилось, а Уэллс этого просто не заметил; и, зная простодушно-рыцарские взгляды Дойла, нельзя исключить, что это «нечто» было связано с отношением Уэллса к Кэтрин.
Из Рима Гиссинг уехал в Калабрию, а Уэллсы двинулись на юг: побывали на Капри, в Неаполе, Помпеях, а оттуда через Флоренцию, Болонью и Милан вернулись обратно. 11 мая они были дома. Поездка не пошла Уэллсу на пользу: начинался худший период его отношений с Кэтрин. Осознав окончательно, что связал себя с нелюбимой, пусть даже очень хорошей, женщиной и что разойтись с нею нельзя, поскольку она всецело от него зависит, Эйч Джи стал угрюм, зол, раздражителен. Той весной в «Хетерли» приехала Дороти Ричардсон, школьная подруга Кэтрин: атмосферу в доме Уэллсов она описала в романе «Туннель». Хипо Уилсон — так в романе зовут Эйч Джи, явно от слова hypocrite, «лицемер», — был «безумно обаятелен»; «он умел говорить так, что даже когда вам было ненавистно то, что он говорил, и ненавистна его манера говорить так, словно его мнение по каждому вопросу — это истина в последней инстанции и ни один человек в мире ничего в этом вопросе не смыслит, — вам все равно хотелось слушать его бесконечно». Альма — то есть Кэтрин — «выглядела крайне неуверенной в том, что она может соответствовать Хипо и нужна ему. <…> Она либо молчала, либо пыталась говорить вещи, которые должны были вызвать его восхищение. Но звучание ее тонкого голоса напоминало звук штопора, ввинчивающегося в пробку без бутылки, и каждым словом она провоцировала такой его ответ, который только ухудшал создавшееся положение».
Ричардсон провела в Уорчестере всего два дня — возможно, кроткая Кэтрин сумела дать понять, что присутствие подруги усугубляет разлад в семье, а вскоре после этого Уэллс, чья тоска достигла апогея, поехал к своей первой жене на ферму Твифорд близ Ридинга. Повод был деловой: Изабелла разводила уток и кур — деньги дал он, он же пытался в письмах руководить ею, а теперь хотел предложить ей намного большую сумму, чтобы поддержать ее бизнес. Он взмолился о близости, она отказала. Он был оставлен ночевать в комнате для гостей, не спал, плакал, на рассвете решил тихонько сбежать, но прозаическая Изабелла поймала его и заставила позавтракать. Он снова расплакался, сел на велосипед и поехал, выписывая восьмерки, как слепой: «Я ощущал себя какой-то машиной, каким-то автоматом, словно все цели исчезли; все потеряло смысл и назначение. Мир умер, умер и я и только сейчас понял это».
После возвращения домой ему стало по-настоящему худо — уже физически. Кроме несчастной любви и постылой жены была тому еще одна причина: он попросту надорвался. Писать ежегодно по полсотни статей, двадцать рассказов и два романа — такой темп выдержит не всякий здоровый человек. Воспалилась поврежденная почка. Продолжались страшные, изнуряющие приступы бессонницы — эти приступы пережил герой романа «Когда спящий проснется»: «Вы себе представить не можете, до чего я жажду покоя — алчу и жажду… Все эти шесть долгих суток, с той минуты, как я кончил работу, в моей несчастной голове кипит водоворот. <…> О, какая сумятица мыслей, какой ужасный хаос! Кругом, кругом, все в одну сторону… все вертится, вертится и жужжит…» У него в работе, как обычно, были две крупные вещи: «Люишем», который никак не хотел продвигаться, и повесть «История грядущих дней» (A Story of the Days to Come), в «Стрэнде» ждали обещанных рассказов — он ничего не мог писать: больное, непослушное, ненавистное тело отнимало все силы у души.
Как многие серьезно больные люди, обращаться к врачу Уэллс не хотел: опять скажут, что вот-вот нужно помирать. Он поступил наоборот: 29 июля отправился с женой в путешествие на велосипедах по южному побережью Англии. «Я стыдился, что мне плохо — лет до сорока я вообще стеснялся физического несовершенства, и мук моих не могла унять никакая философия — и потому изо всех сил жал на педали, хотя в голове была какая-то вата, а кожа просто мешала мне». В дороге он вдобавок простудился. Остановились в Сифорде, сняли номер в гостинице, надеясь, что отдых поможет, но стало еще хуже. Случился острейший приступ почечной болезни, поднялась температура, его лихорадило, от боли он едва мог дышать. Телеграфировали доктору Хику, который жил неподалеку, в Нью-Ромни: тот попросил приехать. О велосипеде уже не было речи, больного везли поездом, с пересадками: «Нежно, терпеливо, как будто и не уставая, Джейн сопровождала брюзжащий комок боли, бывший некогда ее Сундуком» (одно из домашних прозвищ Уэллса).
Когда добрались до Ромни, состояние больного было так плохо, что близкие опасались летального исхода. В начале августа Гиссинг прислал Кэтрин отчаянное письмо: «Эйч Джи — друг всей моей жизни; не представляю, как смогу существовать без него; он обязан выздороветь. Я в бесконечном долгу у его доброты, его юмора, его ума…» Конрад, Джеймс, Элизабет Хили — все слали испуганные письма; навестить Уэллса приезжали Барри, Генри Джеймс со своим другом Эдмундом Госсе; Ричард Грегори ходил консультироваться в лондонскую больницу, где только что появилось чудо техники — рентгеновский аппарат: нельзя ли его лучами вылечить больного?
Хик, однако, и без рентгена знал свое дело. Он сказал, что необходима срочная операция по удалению почки, и вызвал из Лондона хорошего хирурга, но когда тот прибыл, оказалось, что почка уже отмерла и в операции нет надобности. Хик стал лечить пациента консервативными способами, и к концу августа Эйч Джи был поставлен на ноги. За это время он написал для маленькой дочери Хика книгу с картинками — «Томми и слон». (Девочка, став взрослой, продала книжку с разрешения автора и выручила много денег.) Болезнь опять в каком-то смысле пошла на пользу — отношения с женой наладились. Хик рекомендовал смену климата, и было решено начать новую жизнь у моря.
В сентябре Уэллсы прибыли в Сандгейт, курортный поселок на берегу Ла-Манша; две недели прожили в гостинице (больного все это время возили в инвалидном кресле), потом сняли меблированный дом под названием «Бич-коттедж», расположенный между Сандгейтом и соседним курортом Фолкстоун. Дом стоял на самом берегу — задняя дверь выходила на море, в шторм волны перехлестывали через крышу. Эйч Джи успокоился, выспался, поднялся с кресла, смог гулять, снова стал нормально работать. Много рисовал. Закончил «Спящего» и продал права Хайнеману, почти завершил «Люишема» (результатом, правда, остался недоволен), написал несколько рассказов: «Чудотворец» (The Man Who Could Work Miracles), «Джимми — пучеглазый бог» (Jimmy Goggles the God), «Каникулы мистера Ледбеттера» (Mr. Ledbetter’s Vacation), «Похищенное тело» (The Stolen Body), «Сердце мисс Уинчелси» (Miss Winchelsea’s Heart). Три последних были опубликованы в «Стрэнде», о сотрудничестве с которым Уэллс отзывался так: «Чуть что новое — они сразу начинают уверять, что читатели этого не поймут. Написал два рассказа — совершенный бред, а они приняли с восторгом». Все эти рассказы войдут в сборник 1903 года «Двенадцать историй и сон». Он также начал делать наброски к роману «Киппс», но отложил эту работу на неопределенное время. Он писал Элизабет Хили, что Сандгейт — самое чудесное место из всех, где ему доводилось жить; решили обосноваться там и обзавестись собственным домом.