К Рождеству 1885 года «квартет» — брат с сестрой и мать с отцом, — составил сборник стихов и рассказов, который так и назвали «Квартет» и в который вошли два впоследствии получивших известность рассказа Киплинга-младшего — «Рикша-призрак» и «Необычайная прогулка Морроуби Джукса». Писала семья не только квартетом, но и дуэтом: Радди и Трикс сочиняли пародии на известных поэтов, собрав целый томик под названием «Отзвуки». Когда, спустя много лет, Киплинга стали уговаривать включить около сорока пародий из «Отзвука» в сборник его ранних стихотворений, писатель отказался: ни он, ни Трикс уже не помнили, кому принадлежит какая пародия…

За пределами родительского дома всё было, увы, не столь отрадно. Радди, как и всякий живущий в Индии европеец, страдал от чудовищного климата, к которому невозможно привыкнуть: «Привкус лихорадки во рту и шум в ушах от хинина, раздражительность, доводимая жарой до предела, но умеряемая ради того, чтобы сохранить здравость ума… непереносимые рассветы с палящей, душной жарой в течение шести месяцев». Дожди несут с собой лихорадку, которой много раз болел и которую много раз со знанием дела описывал Киплинг, жара — дизентерию, брюшной тиф и сердечные приступы. «Смерть постоянно была нашим близким спутником, — пишет Киплинг в книге „Немного о себе“. — Из семидесяти человек белой общины одиннадцать слегли с брюшным тифом, четверо из заболевших умерли, и мы считали, что еще легко отделались…»

Отсутствие книг (домашняя библиотека не в счет), а также театра, выставок, развлечений компенсировалось разве что заседаниями в масонской ложе, куда в 1885 году, в ложу Надежды и Упорства под номером 782 Е. С., Киплинг-младший был принят в качестве секретаря. А еще — вечерними посиделками в Пенджабском клубе для холостяков, где «между друзьями внезапно вспыхивала беспричинная ненависть и быстро, как горящая солома, угасала. Вспоминались и предавались огласке старые обиды; книга жалоб полнилась обвинениями и измышлениями…». Были, впрочем, в клубе и плюсы, не только минусы. Слушая «старые обиды, обвинения и измышления» гражданских чиновников, военных, врачей, адвокатов, учителей, инженеров, миссионеров — всех англо-индийцев, несших с разной степенью успеха «бремя белого человека», Киплинг черпал сюжеты для будущих рассказов. Он вообще умел слушать — об этом говорят многие, его знавшие. Вот, например, что записал скромный работник камеры хранения на вокзале провинциального американского городка Брэттлборо, где Киплинг в свое время проживет четыре года: «Он хотел знать все обо всем и никогда не забывал, что ему говорилось. Сидел, не шелохнувшись, не проронив ни слова, и слушал».

Отдушиной — помимо семьи — была работа. Работа по 10–12 часов в день за несколько сот серебряных рупий в месяц. Сначала в Лахоре, в качестве, как шутил сам Киплинг, «половины редакционного персонала» «Гражданской и военной газеты», единственной в Пенджабе. Потом, с 1887 года, в крупнейшей, самой влиятельной газете Индии — аллахабадском «Пионере», газете, которая «обслуживала» четыре миллиона живущих в Индии британских подданных.

«Половиной редакционного персонала» Киплинг называет себя не только потому, что сотрудников в газете, выходившей шесть раз в неделю на четырнадцати полосах, из которых, правда, семь составляли объявления, было раз-два и обчелся, но и по той причине, что работать подчас приходилось «не по профилю». Не только репортером и редактором, но и корректором: наборщики-туземцы не знали ни слова по-английски, корректоры пьянствовали. Но были в обеих газетах и высокие профессионалы, мастера своего дела. Добрым словом вспоминает Киплинг своих учителей в многотрудном редакторско-репортерском деле — прежде всего дотошного, усидчивого, очень требовательного, хотя и не слишком одаренного, главного редактора «Гражданской и военной газеты», давнего знакомого Киплингов Стивена Уилера, про которого Джон Локвуд написал в письме приятелю: «Начальник Радди, мистер Уилер, очень вспыльчив и раздражителен, и, стараясь проявлять терпение и сохранять выдержку, мальчик не только станет хорошим редактором, но и в свое время попадет на небеса». Действительно, под началом Уилера у Киплинга было куда больше шансов стать хорошим редактором, чем хорошим поэтом. «Редактору в газете платят за редактирование, а не за сочинение стихов», — поучал своего нерадивого подчиненного Уилер. Многим обязан был Киплинг и заведующему отделом новостей «добросердечному и ангельски терпеливому» индийцу-мусульманину Миан Рух Дину. Тот преподал начинающему репортеру науку «краткописания»: редактирование сводилось в основном к сокращению громоздких, многословных материалов, в том числе и собственных. «Я сам мог, — вспоминает Киплинг спустя несколько десятилетий, — сегодня сдать материал, а завтра в роли заместителя главного редактора (а нередко и главного — Уилер был слаб здоровьем и часто сваливался в лихорадке) разнести его в пух и прах».

Редактирование, впрочем, было далеко не единственной обязанностью «половины редакционного персонала». При Уилере в обязанности Киплинга входили, помимо редактирования и вычитки гранок, написание передовиц, подготовка к печати всех поступавших телеграмм и официальных сообщений, сочинение редакционного комментария к «горячим новостям», мониторинг (как сказали бы теперь) уголовной хроники и новостей спорта. Иными словами, было не до стихов. Стихов и рассказов, наверно, не появилось бы вовсе, если бы не Кей Робинсон.

С Робинсоном, который пришел на смену серьезно заболевшему и уехавшему в Англию Уилеру, Киплингу здорово повезло. С их знакомством связана забавная история. Журналист из авторитетной лондонской «Глоб», молодой человек не намного старше Киплинга, Робинсон в 1884 году был приглашен из Англии в Аллахабад на вполне солидный для его возраста пост заместителя главного редактора «Пионера». В начале 1885 года Робинсон сочинил для своей газеты шутливый латинский стишок и подписал его «К. Р.» — эти инициалы многие приняли за анаграмму известного в Индии журналиста Редьярда Киплинга, хотя тот подписывал свои репортажи, стихи, рассказы как угодно («Никсон», «Юсуф», «Исав Путаник», «Е. М.» и, разумеется, «К.» и «Р. К.»), но только не «К. Р.». Молодые журналисты вступили в переписку, обменялись дежурными комплиментами, а затем, в конце года, — шуточными рождественскими стихами: Киплинг сочинил «Рождество в Индии», где сетовал на тяжелую жизнь и скверный климат колонии, Робинсон ответил пародией «Рождество в Англии», и оба стихотворения появились в один и тот же день в «Пионере» под общим заголовком «Рождественское несварение», подписанные, соответственно, «К. Р.» и «Р. К.».

Весной 1887 года Робинсон гостил у Киплингов в Лахоре, и дружба из эпистолярной переросла в реальную. Робинсон, большой ценитель женской красоты, по достоинству оценил Алису и Трикс и сделался в «Биканир-хаусе» своим человеком. В воспоминаниях он, впрочем, находит теплые слова для каждого члена семьи Киплингов. Джон Локвуд: «…редкой, благороднейшей души человек… ярко выраженная творческая личность… отточенный литературный стиль… искрится юмором… лучший собеседник, из мне известных». Алиса Киплинг: «…сохранила обаяние молодости… острый язычок… отличная собеседница». Трикс: «…унаследовала живость и энергию матери… удивительная память… знает всего Шекспира наизусть… отличается изысканной красотой».

Еще годом позже, в августе 1887-го, Кей Робинсон получил повышение — возглавил «Гражданскую и военную газету» с заданием «вдохнуть в нее искру»: прежним главным редактором владельцы газеты остались не слишком довольны. И Робинсон вдохнул в газету требуемую искру при непосредственном участии своего талантливого, хотя и несколько безалаберного зама, который так, к примеру, и не выучился писать передовицы: «Это мне не по уму». «Не по уму» было Киплингу и вычитывать «Голубую книгу» — выпускавшийся несколько раз в год статистический справочник с данными о работе индийской полиции, положении в школах, тюрьмах, на фабриках и т. д.

Для Киплинга разница между Уилером и Робинсоном была принципиальной. Если Уилер к литературным опытам Киплинга относился скептически, считал, что они отвлекают и без того довольно нерадивого работника от «дела», то Робинсон всячески эти опыты поощрял, высоко ценил энергию и многосторонние дарования друга-подчиненного, на его нерадивость смотрел сквозь пальцы и считал, что тому место не в колониальной газетенке, а на Флит-стрит.