— Ну, тогда скажите тем, которые обо мне спросят, что вы видели льва в своей берлоге и что он врагам России спуску не даст.
— Слушаю, Ваша Светлость. Я им непременно передам, какое страшное животное этот лев.
Другой раз князь желал сконфузить Мейндорфа и спросил его, сколько ему лет. Тот ответил.
— Однако. Не быструю вы делаете карьеру. Мой сын Миша 91*моложе вас, а уже посланник.
— Я сам виноват, Ваша Светлость. Я потратил много времени на образование — а он ни единого дня.
Князь был очень богат и, как многие богачи, очень скуп, а потому постоянно совещался с разными банкирами — Штиглицем 92*, Френкелем и другими — о помещении своих капиталов.
Мой дядя Александр Астафьевич Врангель, приятель Горчакова, узнав о моем намерении поступить в министерство, переговорил с князем, и тот изъявил согласие. И я с прошением в кармане отправился к нему.
У Певческого моста, где жил князь, мне сказали, что Его Светлость сегодня не принимает, так как кого-то ждет, но что общий прием будет завтра. Я уже повернулся, чтобы уйти, когда меня остановили:
— А позвольте узнать вашу фамилию.
Я сказал.
— Пожалуйте. Вас Его Светлость ожидает. Велено просить.
— Меня? Нет ли тут ошибки?
— Никак нет. Именно вас приказано принять.
Молодец дядя, подумал я. Ловко устроил. О том, что я сейчас буду у князя, я ему сказал.
Не успел я взойти в залу, как из кабинета, семеня ножками, мне навстречу выбежал князь в каком-то странном сюртуке и в ермолке и как вкопанный остановился:
— Какая дерзость. Как вы посмели ворваться, когда нет приема? — И, не ожидая ответа, повернулся и убежал.
Я сконфузился и вышел.
Оказалось, кто-то «ошибку давал» и Врангеля перепутал с Френкелем, банкиром, которого Горчаков ожидал.
После этого пассажа я счел удобным более к канцлеру не соваться — и, нужно думать, хорошо сделал. Встречая меня, он всегда делал вид, что меня не узнает.
ГЛАВА 3 1870-1878
Ничегонеделание. — Древности. — Торговцы живописью. — «Ван Гойен». — Знаток живописи. — Как стать знатоком искусства. — Героический труд Александра II. — Начало реакции. — «Патриарх дикой жизни». — Бери выше. — Последняя карта. — Некоторым везет. — Несчастный Миша. — Писательская деятельность. — В маскараде. — Вера. — В ярме. — Соседи. — Жена Потифара. — Размежевание. — Государственный деятель. — Жизнь на Юге России. — Болезнь. — Мировой судья. — Кагалы. — Конокрады. — Конокрадка. — «Ты человек правильный». — Маленький Ицек. — Черта оседлости. — Что может случиться, когда человек не совсем проснулся. — На пороге Турецкой войны. — Начинается война. — В качестве поставщика армии. — Специалист по питию. — Плесень. — Конец истории
Ничегонеделание 1*
Бывая в свете, ухаживать за молодыми женщинами; приезжать вечерами в театр или, оставаясь дома, читать; прогуливаясь, размышлять о жизни или беседовать с приятными тебе людьми; ездить верхом в манеже или на природе — любое из этих занятий после рабочего дня составляет наслаждение. Но если такое времяпрепровождение является единственным способом наполнения вашей жизни, то любое из перечисленных занятий в конце концов превращается в пытку, в чем я и убедился довольно быстро. Быстрее всего приелась светская жизнь. Все в ней повторялось — однообразные на одну и ту же тему разговоры, бесконечные пересуды, изношенные шутки, бесконечное волокитство и наигранная страсть — кого-то это, может быть, и удовлетворяло, но для меня стало вдруг невыносимо скучным, и в так называемом свете я появляться перестал. Я продолжал ходить только в некоторые дома, заходить на «огонек». Молодое поколение об этом «зайти на огонек» ничего не знает, потому что в последнее десятилетие такая форма общения из нашей жизни полностью исчезла. Культура беседы забыта, вместо нее распространилась карточная игра.
Во многих семьях московской и петербургской знати тех праздничных приемов, которыми так славились отцы, больше не устраивали. Создавалось впечатление, что светская жизнь как-то внезапно стала многих тяготить. Но то, что я назвал уходом в свою жизнь, не распространялось на близких друзей и знакомых — им разрешалось приходить, когда им этого хотелось. И когда хозяева бывали дома, они заходили «на огонек». Встречали их с радостью. Гости шутили, смеялись, беседовали за чашкой чая, словом, вели себя так, как будто были у себя дома. Беседы нередко затягивались, и когда оставались только самые близкие, хозяева приносили из кухни холодное мясо, сыр и все, что подворачивалось под руку, и эти импровизированные угощения оказывались уютнее и радостнее, чем блестящие и всегда дорогие званые обеды.
Оставив военную службу, я в первое время навещал моих друзей в полку ежедневно, но интересы наши перестали совпадать и, хотя дружелюбие моих прежних товарищей оставалось тем же, их мир для меня становился все более чужим. Единственное, что нас продолжало объединять, — карточная игра, которой и в нашем полку, и среди гусар многие в то время страстно увлекались.
По утрам я обычно читал, вечерами играл в карты, и игра часто продолжалась до зари. Играли мы с каким-то неистовством, проигрывая тысячи, десятки тысяч; должен сознаться, что мне, как правило, не везло. Но и помимо этого ни сам я, ни моя жизнь мне сильно не нравились. Я часто ездил за границу, проводя там месяцы и месяцы такой же бессмысленной жизни, наполнявшей меня еще большим беспокойством. Иногда я неделями не выходил из своей комнаты, читая или беседуя с художниками или учеными, иногда, забрасывая книги в угол, пускался в различные приключения или отдавался, не в состоянии контролировать себя, игре в рулетку. Игра все сильнее затягивала меня. В какой-то момент я возвращался в Петербург, но только для того, чтобы опять уехать за границу, потом опять возвращался и опять уезжал.
Древности
От нечего делать я стал регулярно посещать антикварные лавки и незаметно для себя увлекся антиквариатом. Это увлечение длилось всю мою жизнь, от меня его унаследовал мой второй сын 2*, которому исследования по истории живописи принесли известность.
Моей первой покупкой была приобретенная за три рубля на Толкучем рынке 3*картина, поврежденная настолько, что я решил взять ее с собой в Париж, чтобы показать там реставратору. Ждать ответа от реставратора пришлось долго, сидеть в Париже мне не хотелось, я уехал в Эмс играть в рулетку и, как легко догадаться, все деньги проиграл. Вернувшись в Париж с пятью франками в кармане, я засел в гостинице, ожидая перевода денег из России и размышляя о ничтожности жизни. В один из таких дней мне доложили о приходе моего реставратора. «Хорошее время он выбрал, чтобы получить свои деньги!» Но реставратор, слава Богу, пришел не за деньгами. Он пришел сообщить мне, что картина повреждена настолько серьезно, что реставрировать ее невозможно.
— Ну что ж поделаешь, — сказал я. — Верните ее.
— А что вы с ней сделаете?
— Увезу назад в Россию.
— От перевозки ее состояние станет еще хуже. Может быть, мне и удастся со временем ее продать, но в настоящее время покупателя на нее нет.
— Забудьте об этом, — повторил я.
— Сколько бы вы за нее хотели?
— Не знаю. Во сколько вы оценили ее?
— Картина, конечно, испорчена, много за нее я вам не заплачу.
— Так верните ее мне.
— Хотите двадцать тысяч?
— Нет. Лучше верните мне картину обратно.
— Двадцать пять?
И мы скрепили нашу сделку дружеским рукопожатием.
В начале этого века Европу охватила страсть к коллекционированию, в Петербурге же эта страсть приобрела чуть ли не маниакальный характер. Из-за часто выказываемого интереса к этому предмету и особенно по просьбе моего умершего во время войны младшего сына я незадолго до революции написал «Воспоминания старого коллекционера». О деятельности моего сына здесь писать не место, и тех, кому это интересно, я отправляю к статьям Бенуа, Кони и других в книге «Венок Врангелю» 4*, а также к журналу «Старые годы» 5*. Что же касается моих воспоминаний, то относительная ценность их заключалась не в том, как они были написаны, а в том, что в них ожили кое-какие странички из истории русского вандализма. Рукопись моя, полагаю, пошла в наши трудные годы на растопку печей, вместо дров, и хотя повторять раз написанное невесело, я попытаюсь тем не менее однажды уже изложенное частично восстановить в надежде, что для некоторых из моих читателей это может представлять интерес.