На этом полемика не закончилась. Дело в том, что пока было высказано всего лишь принципиальное согласие принять дар Кайботта. Ружон и члены комиссии настаивали на том, что они выберут из коллекции наиболее интересные работы. К тому же, если результаты распродажи коллекции Дюре ослабили их возражения, то после торгов, на которые была выставлена коллекция Танги, они стали сопротивляться с новой силой. Жюльен Франсуа Танги тоже ушёл из жизни в феврале этого года. Октав Мирбо посвятил его памяти некролог, опубликованный в «Л’Эхо де Пари» 13 февраля 1894 года. Лишь очень немногим имя Танги о чём-нибудь напоминало… Танги, бретонец, родившийся в Сен'Бриеке в 1825 году, был скромным торговцем красками. Во время Парижской коммуны он вступил в отряд коммунаров, после разгрома Коммуны был арестован, осуждён, заключён в лагерь Сатори, 95а затем сослан в Брест. Благодаря вмешательству депутата муниципального совета Девятого округа Парижа Жоббе-Дюваля он был помилован в 1873 году. Вернувшись в столицу в 1875 году, Танги открыл небольшую лавку на улице Клозель, дом 14. Прошло несколько лет, и он перебрался на противоположную сторону улицы, в дом 9, где торговал красками. Танги был на редкость добрым человеком, влюблённым в искусство. Несмотря на то, что жил он очень скромно, он всегда старался помочь молодым художникам. И хотя, в отличие от Кайботта, Танги никогда не владел состоянием, он занял в памяти Ренуара и его друзей не менее важное место. Октав Мирбо вспоминал: «История его скромной и честной жизни неразделима с историей группы импрессионистов, давшей прекрасных художников, замечательных представителей современного искусства. В истории импрессионизма папаша Танги занимает особое место. Он стал торговцем красками на улице Клозель в крошечной лавке, хорошо известной любителям парижских достопримечательностей. В витрине можно было увидеть работы Сезанна, Ван Гога, Гогена; а прежде, уже достаточно давно, — Клода Моне, Писсарро, Ренуара». Из года в год, начав ещё перед войной 1870 года, папаша Танги посвящал понедельник Сислею, вторник Ренуару, среду Писсарро, четверг Моне, пятницу Базилю, а субботу — Йонкинду. Распродажа его коллекции была назначена на начало июня. Мирбо отметил в своей статье: «Самой огромной радостью в его жизни был успех художников, которых он поддерживал. Когда каждый из них добивался признания, можно было сказать, что это и его личный успех». Только бы результаты продажи подтвердили это, лишив тем самым комиссию Департамента изящных искусств аргументов!..

А в настоящий момент Марсиаль Кайботт занимался подготовкой всех необходимых документов, подтверждающих дар его брата Гюстава.

Ренуар, снова страдающий от приступов ревматизма, уезжает в Сен-Шама, где живёт в апреле в отеле «Де ла Круа-Бланш». Он надеется, что климат и заботы врачей принесут ему облегчение. По пути он ненадолго заезжает в Истр. Сен-Шама очаровал Ренуара. В одном из писем он утверждает: «Это самый красивый уголок на Земле. Здесь сочетаются в одном месте Италия, Греция и Батиньоль, да ещё в придачу море». И всё же он покидает этот чудный уголок и едет в Болье, где останавливается на вилле «Квинсе». Там он напряжённо работает, пишет много этюдов. Позже он рассказывал Галлимару, что особый свет на побережье вызывал неожиданные эффекты, которые его кисть запечатлела в одном из пейзажей: «Я смог оценить это, только когда вернулся в Париж и увидел его при нормальном освещении…»

Когда Ренуар узнал о том, что государство приняло в дар картину Кайботта «Паркетчики», он написал 5 мая благодарственное письмо Ружону, а два дня спустя — министру народного просвещения, религии и изящных искусств. Он сожалел о том, что не смог посетить ретроспективную выставку работ Кайботта, организованную Дюран-Рюэлем. «Паркетчики»— единственная из 122 картин на выставке, к которой была прикреплена табличка «Люксембургский музей». Хотя «Паркетчики»были приняты, судьба всех остальных картин из коллекции Кайботта оставалась пока неясной…

Одиннадцатого мая Марсиаль Кайботт узнал о намерениях официальных лиц. Ружон, не учитывая решение Консультационного комитета, сообщил ему, что коллекция Кайботта слишком велика. Необходимо выбрать лишь некоторое число полотен. Под чьим давлением Ружон был вынужден принять подобное решение? И было ли действительно необходимо оказать давление на Ружона, неуловимого и лицемерного, чтобы он принял его?

Ренуар, всё ещё находившийся на юге, прочёл в «Ле Мерюор де Франс» статью критика Камиля Моклера: «Я решил, месье, выразить негодование по поводу импрессионистов, потому что в настоящее время они продают свои работы, и поэтому можно, не причиняя им материального ущерба, осуждать их искусство. Эти художники живут теперь вполне комфортабельно, и я не вижу причины, по которой можно было бы стесняться напомнить им, что они не изобрели живопись, что уродство не заменяет значительность содержания, что рисунок не является излишним и что символ — это вещь, которую они вообще не понимают». Если Моклер считает возможным утверждать, что картины импрессионистов теперь продаются и поэтому на них можно нападать, не причиняя вреда их репутации, то он, очевидно, лучше осведомлён, чем Ренуар. По мнению Ренуара, начатая импрессионистами борьба далека от завершения… Заявления Моклера свидетельствовали об очевидной недобросовестности автора, притворявшегося, что он не знает о плачевных результатах распродажи коллекции Танги в начале июня. Несмотря на то, что в коллекции были собраны работы Моне, Сёра, Ренуара, Бернара, Писсарро, Синьяка, Моризо и Дюбуа-Пилле, результаты торгов были разочаровывающие — 14 261 франк за всё… «Ферма»Сезанна была оценена в 145 франков. Самая «дорогая» из шести картин Сезанна была продана за 215 франков Амбруазу Воллару, а всего он купил пять работ Сезанна на общую сумму в 900 франков… которых у него не было. Оценщик отказался принять задаток в 300 франков и предложил Воллару заплатить общую сумму позже…

В августе Ренуар почувствовал себя лучше, ревматические боли ослабли, и он решил, наконец, принять приглашение Галлимара посетить его на вилле «Люси» недалеко от Довиля. Но он был вынужден ответить отказом на следующее приглашение — от Берты Моризо, которая ждала его в Бретани. Ему нужно было срочно вернуться в Париж.

Алина должна была рожать. В преддверии этого события она пригласила приехать в Париж из Эссуа свою кузину Габриель. Алина рассчитывала, что Габриель будет присматривать за малышом и играть с ним. А уход и кормление младенца она не собиралась доверять никому. Пятнадцатилетняя Габриель ещё никогда не покидала Эссуа. Она бы заблудилась в Париже, если бы Алина не встретила её на Восточном вокзале. А Ренуар, вернувшись из Нормандии, быстро оценил, что Габриель может стать отличной моделью…

Пятнадцатого сентября, вскоре после полуночи, акушерка в одной из комнат «Замка туманов» приняла роды и показала Алине её младенца. Это был мальчик. И Алина, взглянув на него, воскликнула: «О боже, какой же он уродливый! Унесите его от меня!» Мнение Ренуара было не более радостным: «Какой рот! Настоящая печь! Да он будет обжорой!» И только Габриель, которую никто не спрашивал, прошептала: «А я нахожу его красивым!»

Приезд Габриель и рождение второго сына заставило Ренуаров перераспределить комнаты в доме. Все они были оформлены одинаково: стены выкрашены в белый цвет, а двери — в серый. Ренуар потребовал, чтобы серую краску готовили с жжёной костью, а не с персиковой чёрной. Он считал, что персиковая чёрная краска придаёт серому цвету голубоватый оттенок. В вестибюле на первом этаже дверь налево вела в гостиную, а направо — в столовую, которую Ренуар украсил мифологическими сюжетами. В самом конце коридора находились кухня и буфетная. Комната Габриель располагалась на втором этаже над кухней, а над буфетной была ванная, где на мраморных туалетных столиках стояли тазы для умывания, а ванну принимали в цинковых лоханях. Комната Алины была над гостиной, а напротив — комната Пьера. Ренуар спал на третьем этаже, где располагалась также комната для гостей.