В сердце будто остро кольнули иглой. Я могла прижать руками больное место. Я глубоко вздохнула, стараясь приободриться, и медленно продолжила спускаться. На последней ступеньке меня встретила рука Пола, протянутая, чтобы помочь. Я вложила свои пальцы в его руку, испытывая знакомый трепет от этого прикосновения, ощущения тепла и энергии, исходивших от него, как при переливании крови человеку, теряющему сознание.

— Стейси, мы должны пойти куда-нибудь и поговорить.

Я кивнула:

— Да.

Невольно я взглянула в сторону кабинета, за дверью которого в это время мог находиться Василис. В столовой виднелась фигура одетого в белое Ангелоса, тихо двигавшегося туда-сюда. Салон? Но он был таким большим, и звуки раздавались там так громко; нет, это было место не для уединения.

Ники дернул меня за юбку:

— Мы можем выйти наружу, мамочка?

Я механически покачала головой:

— Ветер слишком сильный, дорогой.

— Пойдем на берег, — попросил он.

— Это невозможно. — Мой голос был резким из-за совершенно натянутых нервов.

Лицо сына сморщилось. Казалось, что он заплачет. Это было бы последней каплей у дверей кабинета Василиса.

Пол сказал:

— Это хорошая мысль. Мы можем пойти вниз, к домику на берегу. Там нам никто не помешает. Ники может тоже получить удовольствие.

— А как мы спустимся? Лифт ведь не работает.

— Там есть ступеньки, — он слегка улыбнулся, — двести девяносто одна ступенька, если быть точным. Сможет Ники одолеть их? Часть пути я смогу нести его.

Я снова кивнула:

— Мы одолеем.

Я никогда не спускалась к морю пешком, но теперь вспомнила, что видела ступени, идущие зигзагом среди скал. Пока мы шли вниз, ветер подгонял нас, развевая одежду и растрепывая волосы. Далеко у подножия волны бились о скалы, поднимая облака брызг и пены. Ники испугался и хотел повернуть назад. Я пожалела, что взяла его с собой, лучше было бы оставить его с Дидо. Но когда я предложила вернуться, он крепче сжал мою руку и настоял на том, чтобы идти дальше.

К счастью, опорная стена была достаточно высокой, чтобы загораживать если не нас, то Ники. Когда же мы подошли ближе к морю, ветер, казалось, стал тише из-за защиты, которую давал бок утеса.

Домик на берегу был достаточно большим. В нем помещались душ, две комнаты для переодевания и центральный зал, где складывались пляжные принадлежности, а также был вход в кабину лифта. Ники, довольный, что спрятался от ветра, прыгал вокруг, исследуя предметы, дергая дверь лифта, подбегая к окну, выходившему на скалистую террасу, и глядя на вспененные волны внизу.

Оставшись вдвоем, мы с Полом молча взглянули друг на друга. Я боялась, что он поцелует меня и тем самым разрушит мое хрупкое самообладание, тщательно воздвигаемое отчуждение, которое я всячески старалась вызвать в себе по отношению к нему. Но он не сделал этого, может быть сдерживаемый присутствием Ники. Вместо этого он хмуро смотрел на меня, а затем мы заговорили одновременно.

— Пол, я хочу тебе сказать…

— Вчера вечером я разговаривал с Ледой…

Оба замолчали, и он улыбнулся, но при этом в глазах и вокруг рта читалась какая-то напряженность, которую я не замечала раньше.

Мы снова заговорили в унисон.

— Ну, что же, Пол?

— Дорогая, ты выглядишь усталой. Ты не спала из-за шторма?

Мы снова замолчали, засмеявшись, но совсем невесело.

Пол взял мою руку:

— Скажи мне.

Я попыталась проглотить слюну, но горло мое было сухим. Взгляд его темных глаз волновал меня, мешая сосредоточиться.

— Я… уезжаю, Пол. Назад, в Англию. Я сказала об этом вчера вечером твоему отцу.

Я ожидала услышать гневные возражения, ожидала, что он схватит меня в объятия и начнет целовать так, что все во мне потянется навстречу, но была разочарована. Несколько минут он молчал, только крепче сжал мои пальцы. Затем сказал:

— Это из-за Леды?

Я кивнула, боясь сказать лишнее и выдать ее тайну.

Он вздохнул со странной тяжестью:

— Я должен был догадаться. Леда ведь разговаривала с тобой. Она говорила и со мной. Она сказала, что ей, возможно, придется перенести операцию, иначе у нее может не быть детей. Это шанс пятьдесят на пятьдесят и операция может быть опасной, но она хочет подвергнуться ей, если… если я все еще хочу жениться на ней. — Он замолчал. — Не очень простая ситуация для меня, Стейси.

Итак, Леда выполнила свое обещание. Она была честна с Полом и при этом крепче стянула на нем путы.

— Что ты собираешься делать? — сумела я спросить.

Он продолжал хмуриться, запустив руку в свои вьющиеся черные волосы:

— Я хочу жениться на тебе, и ты это знаешь. Я не имею перед Ледой никаких обязательств. Я не должен ей ничего и не верю в фальшивые жертвы. Но очень хорошо отношусь к ней, Стейси. Я знал ее всю мою жизнь. И новость, что с ней произошло такое, меня очень печалит. Мне ее жаль. Ты, может быть, считаешь слабостью с моей стороны, что я не сказал ей хладнокровно: сделаешь операцию или нет, дело твое, я все равно не могу на тебе жениться и не женюсь, я люблю Стейси?

Я высвободила свою руку и отошла к окну, глядя через забрызганное пеной стекло на серое море.

— Нет, конечно, нет. Я тоже почувствовала жалость к ней, когда она мне все рассказала. Мне не хотелось отбирать тебя у нее. И тогда я сказала, что вернусь в Англию. Кроме того… — Я замолчала.

— Кроме того, что?

Я не оборачивалась, чтобы не встретиться с ним взглядом, и продолжала уныло смотреть в окно.

— Кроме того, ты… Может быть, Леда больше подходит тебе, чем я. У вас много общего, вы одной и той же национальности, той же религии, тех же взглядов. Если я вернусь в Англию, ты, быть может, забудешь меня.

Он схватил меня за плечо и почти грубо повернул лицом к себе:

— Все это не имеет значения! Я люблю тебя, моя дорогая, и только тебя! Мы навеки принадлежим друг другу, и никто не может изменить этого. Ни Леда, никто другой.

Он нагнулся, будто желая поцеловать меня, но внезапно какой-то скрежещущий звук раздался сзади, заставив нас отодвинуться друг от друга. В следующее мгновение два металлических стула, стоявшие у стены, соскользнули на пол, и из-под них показался Ники, выглядевший несколько озадаченным.

— Я строил палатку, — объявил он.

— Будь осторожнее, — сказала я, — эти стулья могли упасть на тебя.

Он сделал гримаску и убежал в душевую комнату.

Я услышала звук льющейся воды и крикнула:

— Не намочись! — Потом пожала плечами, посмотрев на Пола с извинением: — Жаль, что мы опять не можем поговорить как следует.

— Мы должны постараться. Я так много хочу сказать. Верь мне, Стейси. Бог знает, что я не хочу, чтобы ты возвращалась в Англию. Я хочу, чтобы ты была здесь, со мной, каждую минуту нашей жизни, но что мне делать с Ледой? Она… она такая жалкая! Допустим, она пойдет на то, чтобы сделать операцию, и операция окажется успешной. Тогда мне будет легче сказать ей, что я никогда на ней не женюсь.

Я сказала медленно:

— А разве это не будет так же жестоко? Она ведь пойдет на все это ради тебя.

Он покачал головой:

— Ради себя самой тоже. Ведь она цепляется за меня потому, что у нее нет надежды. Когда она снова станет здоровой и будет знать, что сможет иметь детей, выйти замуж, она станет свободнее и, возможно, влюбится в кого-то другого.

Я молчала. А вдруг операция не будет успешной? Тогда Пол будет обязан остаться с Ледой. Он женится на ней.

— Скажи, что ты понимаешь меня, — попросил он.

— Я понимаю, как тебе трудно. Ты по-своему ее любишь и не можешь причинить ей боль. Ни один из нас не может. Поэтому я уеду.

— Я найду тебя, где бы ты ни была. Ты это знаешь. Это будет только вопрос времени.

Время. Бесконечные недели, может быть, месяцы. Тянущиеся одинокие дни. На мгновение я закрыла глаза, чтобы отогнать от себя видение этой перспективы, затем снова открыла их. Жалеть себя — самое последнее дело.

Каким-то образом я сумела улыбнуться: