— Это, по меньшей мере, приятно слышать! — он раздавил недокуренную сигарету и рассеянно закурил другую. — Моя тетушка намеревается распространить свое гостеприимство и на вашу сестру, когда она покинет клинику. Мне хотелось бы иметь возможность наблюдать за ней, когда она начнет упражнения для пальцев, и это позволит вам обеим побыть вместе.

— Было бы очень приятным, если бы я могла остаться, но я и так уже злоупотребляю добротой вашей тетушки. Я провела у нее чудесные дни и никогда не смогу отблагодарить ее. И когда Лиза покинет клинику, я должна буду уехать домой.

— Должна? — в его интонации не было абсолютно никаких изменений. — Но кто вам сказал, что вы действительно должны? Моя тетушка весь дом бы наполнила молодыми людьми, если бы их нашлось достаточно по ее вкусу.

— У вас замечательная тетушка, но не очень хорошо засиживаться в гостях.

— Я не думаю, что могу согласиться с этим, — сказал он, как будто обдумывая эту мысль.

Вирджиния смотрела в сторону. Она вдруг решилась сказать ему:

— Миссис Ван Лун предложила мне... что-то вроде работы — присматривать за ее маленькими племянницей и племянником, когда они приедут из Америки, но я еще не решила, принимать его или нет.

— О! В самом деле! — он сел, как будто идея его заметно заинтересовала. — Конечно, я помню, что у Мэри должны гостить дети ее брата, и в последний раз, когда мы встречались, она жаловалась, что не знает, чем с ними заниматься, — он оценивающе смотрел на нее. — Вы любите детей?

— Очень.

— Тогда это решает проблему, не так ли? Если гордость не позволяет вам остаться у моей тетки, такая работа у Мэри Ван Лун — это то, что нужно! Вам непременно понравится у Ван Лунов. Хотя Эдвард часто и надолго уезжает, вы найдете его очаровательным, когда он дома. И я уверен, что ваша сестра захочет остаться. Кроме того, будет жаль, если вы уедете, не увидев эти долины под снегом. Вы должны научиться ходить на лыжах.

Он считал само собой разумеющимся то, что она собирается принять это положение гувернантки, или как бы оно ни называлось, и на мгновение прелесть весеннего дня померкла от удручающей мысли, что для него не имело большого значения, оставалась она или уезжала. Но для нее мысль о том, чтобы уехать домой и оставить его была настоящим мучением.

Она судорожно сжала в ладонях сосновые иглы, так что вздрогнула, когда они вонзились в кожу, он заметил это, взял ее за руку и внимательно осмотрел.

— Иглы у сосен острые, — попенял он, — и вы должны относиться к ним с уважением.

Потом он похлопал ее по руке, положил ее к ней на колени и улыбнулся.

— Я уверен, что будучи типичной англичанкой, вы до смерти хотите своего чая, — сказал он. — Не посмотреть ли нам содержимое этой корзинки?

Остаток дня и ранний вечер пролетели, как на крыльях. Вирджиния была решительно настроена наслаждаться каждой минутой и выкинуть из головы все мысли о будущем. Они вместе пили чай из термоса, попробовали все сорта аппетитных бутербродов и кондитерских изделий, потом упаковали корзину и пошли прогуляться среди сосен, оканчивавшихся у небольшого моста через лощину далеко внизу.

Вирджиния заглянула в овраг и вздрогнула от охватившего ее страха при мысли о том, что если бы не было крепких поручней, они легко могли бы свалиться в пропасть. Леон Хансон посмотрел на нее и заметил, что она побледнела. Успокаивая, он обнял ее одной рукой.

— Здесь не опасно, — сказал он, — но вы очевидно боитесь высоты.

— А вы? — спросила она, подняв на него глаза.

— О, нет, — он посмотрел вверх на величественные пики, возвышавшиеся вокруг них. — Мне хотелось бы взять вас однажды с собой в горы, и тогда, может быть, вы обнаружите, что, в конце концов, тоже не боитесь высоты.

— Мне так не кажется, — с сомнением ответила она.

Но внезапно ее осенило: С ним никакая опасность не была бы опасностью — или переставала бы быть ею. Она пересекла бы Африку с севера на юг, вынося все лишения пустыни, опасности и неудобства джунглей, если бы только он был рядом с ней. Все что угодно, любую цену она заплатила бы за то, чтобы он не уходил из ее жизни (или она из его, как непременно должно случиться!), только бы не услышать вскоре, что он женился на Карле Спенглер.

— О чем вы сейчас думаете? — спросил он мягко, вглядываясь в ее лицо.

Вирджиния знала, что не могла сказать ему, о чем думала, так что вместо этого она напомнила ему:

— Еще до того, как мы вышли из этого леса, вы сказали, что хотите попросить меня об одной услуге. О чем же?

— Я так грубо выразился? — проговорил он, и его взгляд снова, будто магнитом, привлекло к мягкой, нежной линии ее губ. — Кое-что на память об этом прекрасном дне — это, определенно, звучит гораздо приятнее!

И прежде чем она поняла, что он собирается сделать, он наклонился и решительно прижал свои губы к ее.

Вирджиния не отпрянула, не выказала изумления не вскриком, ни словом. Она просто взирала на него широко раскрытыми серыми глазами, и выражение в их глубинах невозможно было прочесть.

Доктор Хансон сделал быстрое движение рукой и убрал с ее лба выбившийся из под ленты локон. А потом очаровательно ей улыбнулся.

— Знаете, — сказал он, — я уже давно хотел это сделать — пожалуй, с самого утра! — потом он повернулся и пошел к мосту. — Я думаю, нам пора возвращаться, ведь надо вернуть корзинку в гостиницу, где мы обедали. Может быть, если будет не слишком поздно, мы сможем там поужинать, но с другой стороны, у меня такое чувство, что я должен вернуться...

— Конечно, — быстро сказала Вирджиния, — вы не должны позволять мне отнимать у вас слишком много времени.

— Ерунда! — он отогнул ветку сосны, чтобы она могла пройти, и улыбнулся ей. — Вы отдали мне целый день, и это было замечательно.

Это было замечательно, но они уже были на пути назад к действительности, и Вирджиния знала, что только ценой огромных усилий ей удавалось покуда сдерживать свою мучительную тоску. Он скользнул на сидение рядом с ней и завел машину. Она знала, что он ни за что не должен догадаться о ее чувствах — а он действительно подарил ей прекрасный день, о котором она будет вспоминать! — она начала оживленно с ним болтать, пожалуй слишком оживленно, и он странно взглянул на нее. И она продолжала щебетать довольно долго, пока они не подъехали к горной гостинице, где Богини Судьбы, которые сидят и, улыбаясь или хмурясь, взирают на повседневные дела смертных, решили, что ее день еще не подошел к концу.

Глава девятая

Машина вела себя не так примерно, как раньше, на последней миле или около того доктор Хансон выглядел озабоченным. К тому времени, как они добрались до гостиницы, его черные брови были нахмурены, и его хмурый вид не пропал, когда механик гостиничного гаража сообщил ему, что дефект не может быть устранен меньше, чем за полчаса. Он решил, что им придется остаться на ужин.

— Не то чтобы я думал, что ужин будет недостойным завершением этого дня, — сказал он Вирджинии, — но я вспомнил пару вещей, которые намеренно забывал целый день, и моя совесть не совсем спокойна.

Но тем не менее он старался быть приятным спутником за трапезой, которую им подали на тот же балкон, где они обедали. Чувствуя его усилия, Вирджиния вступила в эту игру, пытаясь быть такой же оживленной. Но она чувствовала себя почти больной, ведь их настроение за обедом было таким приподнятым, а теперь, по крайней мере, у нее упало до нулевой отметки. Было бесполезно притворяться, что они хорошо проводят время, потому что она чувствовала его нетерпеливость — вполне естественную, думала она — но несколько снижавшую тот энтузиазм, который охватил их, когда они были на мосту у соснового леса.

Прошла половина ужина, когда извинившись он пошел позвонить домой. Когда он вернулся, она сразу могла сказать, что этот звонок ничего не сделал, чтобы рассеять его желание немедленно отправиться в дорогу. Он больше, чем когда-либо, насупил брови и рассеянно отвечал, когда их официант осведомился, принесли ли им кофе на балкон или в гостиничный холл, так как с каждой минутой становилось темнее, и здесь, в сердце год, уже начинал дуть резкий ветер приближающейся ночи.