Князь слушал его, опустив голову.

– Я всегда думал, – сказал он наконец, – что эта война – безумие. Наполеон был страшен для них больше, как представитель республиканской Франции и, хотя император, проводник идей революции, больше, чем как завоеватель.

– Монтроз едет в главную квартиру, – продолжал Новиков. – Он хочет убедить государя, что Бурбоны – погибель Франции, что народ не хочет их… Но я не верю в его успех, хотя сила его влияния сказалась уже в возвращении в Испанию Фердинанда.

– Странный человек, – задумчиво сказал князь. – Как было оставлено это письмо? – спросил он и рассказал, как нашел его.

– Почем я знаю, – пожал плечами Новиков, – я часто находил у себя такие шифрованные записки.

– Это шифр масонов? – спросил Левон.

– Да, мы иногда пользуемся им, – ответил Новиков. – Ты теперь наш. Нам предстоит опасная и долгая борьба. Ты ведь не отступишь?

Левон вспыхнул.

– Я чувствую, как и ты!

Новиков пожал ему руку и добавил с усмешкой:

– Ну, так я тебе дам ключ, и ты можешь сам прочесть письмо великого Кадоша. Он обещает близкое свидание в Париже. В этом я безусловно верю ему. Мы скоро будем в Париже. Вот этот шифр, смотри, как просто и легко. Он имеет клиническую форму древних времен. Вот, – Новиков взял лист бумаги и карандаш. – Этот шифр сообщается только мастерам, и то не всем, – сказал он. – Но ты, конечно, в ближайшее время будешь уже мастером. Так хочет великий мастер.

Левон с жадным любопытством наклонился над листом бумаги, на котором Данила Иванович писал ключ.

– Ты берешь такую фигуру и вписываешь в ней буквы, – пояснял Новиков

потом такую

 затем берешь соответственные части фигуры и ставишь, как буквы, таким образом получается  и т. д. Вот и все. Теперь на письмо и читай, если хочешь, а я пойду спать. Ты не получал писем? – закончил он.

– Нет, – ответил Левон.

– Я тоже, – вздохнул Новиков, – подумать только, четыре месяца! Ну, да не надо думать об этом. До свидания.

Он нахмурился и стал укладываться в углу на лавке, а Левон погрузился в чтение.

Но недолго пришлось поспать Новикову. Часа через полтора пришло от Громова экстренное приказание двинуться назад. Никто ничего не понимал. Солдаты ворча седлали лошадей.

XXVII

Еще одна безнадежная попытка Мортье и Мармона преградить путь союзным войскам, еще одна победа русских при Фер – Шампенуазе, и в ясный светлый вечер русский авангард увидел башни и колокольни Парижа.

Маршалы отступили, и их войска заняли предместья Парижа – Венсен, Монмартр, Нельи…

Звездная ночь была тиха и тепла. На балконе замка Бонди, в семи верстах от Парижа, стоял император Александр. Он был один. С высокого балкона были видны бивачные огни неприятельских войск и в расстоянии ружейного выстрела от них линия наших огней. Царило жуткое, страшное молчание.

Как очарованный, смотрел император вперед, туда, где лежал Париж, прекрасный и гордый Париж. Что ждет его завтра? Запылает ли он, как святая Москва, как погребальный факел, над погибающей Францией, и победоносная Европа ступит железной пятой на тлеющие развалины, среди крови и ужаса? Или завтра загорится на этих холмах грозный бой? Наполеон летит со своими орлятами на спасение столицы. Впереди – испытанные в боях его маршалы, гарнизон Парижа, готовое вспыхнуть население.

Наступает роковая минута. Стотысячная армия союзников может очутиться в безвыходном положении, зажатая между двух стен, отрезанная от своих сообщений. Упорное сопротивление маршалов и Парижа и быстрота движений Наполеона – вот от чего зависит исход гигантской борьбы.

Но нет! Не напрасно вел его Бог, как Моисея в пустыне. Разве сами ошибки союзников не обращались в их пользу? Разве самые гениальные комбинации Наполеона не гибли от ничтожной случайности, вроде перехваченного неосторожного письма?

– Боже! – шептал государь, молитвенно глядя на звездное небо. – Разве не за благо мира я иду вперед?

Но высокие мысли странно перепутались с иными образами… Победитель Наполеона! Безграничная власть, всеобщее поклонение, фимиам славы и тонкой лести и удовлетворение личной, ненасытной ненависти к маленькому человеку с повелительным голосом, с властными манерами, с пронизывающими, ни перед кем не опускающимися глазами, всегда везде бравшему первое место по праву гения, порабощавшему странной, непонятной силой и чужую мысль, и чужую волю…

Гасли бивачные огни, светлело небо, розовая полоса зари потянулась над недалекой столицей мира.

На балкон тихо вышел князь Волконский. Он тоже провел бессонную ночь, ожидая в кабинете приказаний императора.

Государь повернул к нему мертвенно – бледное лицо с ввалившимися, лихорадочно горящими глазами.

– А, это ты, Петр Михайлович, – сказал он и вдруг, выпрямив сутуловатую спину и подняв голову, с несвойственной ему злой и хищной улыбкой, обнажившей белые зубы, медленно и раздельно добавил: – Волей или силой, с боем или церемониальным маршем, на развалинах или во дворцах, но Европа сегодня должна ночевать в Париже!

Князь Волконский низко опустил голову.

С отчаянным упорством боролись французы за каждую пядь земли. У забаррикадированных застав толпились парижане, требуя ружей и патронов. После упорного кровавого боя войска Барклая‑де – Толли овладели заставами Мениль – Монтан, Бельвиль и Пресен – Жерве. Семь тысяч убитых русских были ценою этого успеха. Русские пушки направили с Бельвильских высот грозные жерла на Париж, готовясь обратить его в развалины. Спешенные драгуны пятого полка в отряде Ланжерона бросились на безумный приступ Монмартра. Их встретили орудийным огнем и затем штыками. Французские конскрипты – юноши и ученики политехнической школы – с грозным мужеством встречали русских закаленных воинов и умирали с восторженными криками: «Vive l'empereur!»

Этот восторженный клич гремел по всей линии обороны, сквозь грохот орудий и шум сражения.

Левон во главе своих людей бросился на французскую батарею. Его встретили бешеной контратакой. Впереди всех с трехцветным флагом бежал старик. Его седые волосы развевались по ветру. Махая шляпой и потрясая другой рукой трехцветным флагом, он кричал:

– En avant, mes enfants, en avant! Vive l'empereur!

На одно мгновение он столкнулся лицом к лицу с Бахтеевым. Что‑то знакомое показалось Левону в этом старом лице, и вдруг он вспомнил.

– Дюмон, – успел крикнуть он, – сдайтесь!..

Но в ту же минуту чей‑то штык пробил горло Дюмона, и он, хрипя, упал навзничь…

Труба неистово кричала отбой, но увлеченные битвой солдаты не слушали. На Монмартр неслись ординарец за ординарцем с приказаниями прекратить бой. У Понтенской заставы уже подписана капитуляция Парижа. Видя безнадежность сопротивления, герцог Рагузский, уполномоченный королем Иосифом, капитулировал. Сражение прекратилось. Молча и угрюмо спускались с холма французы, получившие тоже приказ от маршала отойти… Куча тел осталась на месте боя. Левон долго отыскивал тело Дюмона, чтобы потом похоронить с честью. Но не мог найти. Ему было грустно. Какая судьба! Веселый танцор двора Елизаветы, учитель танцев Екатерины II, любимец Потемкина нашел свою смерть на кровавых Монмартрских высотах, защищая родную землю от тех, кому отдал лучшую пору своей жизни.

Вечером по всем частям армии был разослан приказ: «К девяти часам с половиною для парадного вступления в столицу Франции быть в готовности и чистоте гвардии, гренадерам и коннице резервного корпуса, прусской и баденской гвардии и австрийским гренадерам».

XXVIII

Все казалось ослепительной сказкой, чудесным сном, от которого страшно было проснуться. И ясное весеннее небо, и яркое солнце, и толпы народа, и торжественная музыка, и он сам, Александр, на светло – сером коне Эклипсе, Агамемнон царей, спаситель Европы. Благовейный мистический восторг наполнял душу императора. Завершалась его заветная мечта. Ему казалось, что Божественное Провидение озарило его своими лучами… Это был час его величайшего торжества, час примирения с самим собою, час, как казалось ему, исцеления его раненой души…