– Это верно, – улыбнулась княгиня, – но вы не знаете, чем дело кончилось. Князь, конечно, узнал об измене и проследил, что свидания происходят в этом павильоне. Тогда в одну прекрасную ночь, лишь только княгиня вышла в подземную галерею, он запер за нею дверь оставленным ей в двери ключом. Затем отправился сторожить. Когда из павильона вышел человек, он переждал несколько минут, открыл подобранным ранее ключом павильон, вошел и таким же ключом запер дверь потайного хода.

– Какой вздор! – произнес Левон, почувствовав невольное содрогание.

– Почему вздор? – задумчиво сказала Пронская. – Оскольский говорит, что еще в прошлом году видел князя Кшепольского в Париже. Ему нет еще пятидесяти лет, но он выглядит настоящим стариком. Его неверный друг был вскоре убит в своем доме, как тогда говорили, с целью грабежа. Жена Кшепольского с того времени пропала без вести. А что важнее всего, это (мне клялся в этом Оскольский) то, что новые владельцы через пятнадцать лет нашли в этой галерее истлевший труп женщины. Но, чтобы не пугать возможных жильцов, это скрыли. Брр! Это ужасно, – нервно вздрогнула она, – но я не верю, что ее призрак по ночам ходит…

– Уверяю вас, что проходил, – раздался за кустами сзади чей‑то негромкий голос.

Это было так неожиданно, что княгиня замерла на полуслове, судорожно схватив Левона за руку. Он тоже вздрогнул.

– Это вам показалось, дядя Иоганн, – произнес другой голос.

– Мне не могло показаться. Я слышал, как хлопнула дверь в павильоне, а когда я подошел, то услышал шорох ветвей, потом хлопнула калитка. Да и видно, что кто‑то ходил.

– Ну, так свой кто‑нибудь, – сказал первый.

– Еще бы не свой, – словно с насмешкой произнес второй голос.

Бахтеев и Пронская одновременно повернули лица и взглянули друг на друга. Оба были бледны и, глядя в глаза друг другу, казалось, вели безмолвный, но им понятный разговор.

Это продолжалось одно мгновение.

На дорожке показались двое мужчин.

Один был старик, другой юноша. Оба были в холщевых передниках. У старого в руках были садовые ножницы, у молодого нож. Они прошли мимо, вежливо сняв шляпы.

– Однако как они напугали, – с нервным смехом произнесла Пронская.

– Это было действительно страшно, – произнес Левон.

Он хотел это сказать шутливым тоном, но голос сорвался…

Пронская встала, и они молча, избегая смотреть друг на друга, направились к дому.

XXXVIII

В девять часов вечера 29 июля (по н. ст. 10 августа) 1813 года у пражских городских ворот съехались два курьера. Один ехал из Брандвейса от императора Австрии к графу Меттерниху, другой из Дрездена от императора Франции к герцогу Виченцкому.

Меттерних сидел у себя в кабинете, изредка посматривая на часы. Несмотря на все самообладание, он не мог сдержать частого биения сердца. Осталось только три часа до окончания перемирия! Доведет ли он до конца дело? Удастся ли ему? Или в самый последний момент что‑нибудь неожиданное разрушит стройное здание его дипломатии, и вместо первой роли, несомненно, принадлежащей ему в случае войны, он принужден будет потерять все и остаться в тени – в случае мира.

Он вздрогнул, когда открылась дверь и вошел Кунст.

– От императора экстренное письмо, – произнес он, подавая графу пакет.

Он с удивлением заметил, что рука Меттерниха дрожала, когда он принял письмо.

– Вы можете идти, Кунст.

Кунст вышел.

Нетерпеливо, не по привычке аккуратно, Меттерних вскрыл конверт, и то, что прочел он, чуть не свалило его с ног.

Император Наполеон соглашается на все условия, предложенные ему венским кабинетом, и настаивает на удержании за собой лишь ганзеатических городов и Голландии и то в виде залога, только до заключения общего мира. «Видите, милый Меттерних, – писал Франц. – Мы тоже стали дипломатом. Надеюсь, вы не будете сердиться на своего государя и друга за то, что он немного пощипал лавры, принадлежащие вам по праву. Итак, мир! Не пролив ни одной капли крови, не обнажив меча, мы возвращаем себе прежнее могущество и спасаем друзей. Итак, немедленно объявите это на конгрессе. Герцог Виченцкий уже имеет инструкции своего императора».

Меттерних несколько раз перечел письмо, стараясь глубже вникнуть в его содержание. Но содержание было ясно, как день:

– Мир!

Мир! Это значит разорение и ничтожество! Мир – это торжество Наполеона! Мир – это ряд новых унижений. Нет, больше! Мир – это окончательное падение, потому что после всего, что было, Наполеон не потерпит больше его влияния на политику. Бешенство овладело Меттернихом. Он одурачен. Он дурак и кукла в глазах своего государя и сделается посмешищем всех дипломатов, знавших его игру!

Он долго сидел, обхватив голову руками. Наконец встал, злая улыбка появилась на его губах.

– Нет, мой милый скрипач, вы на этот раз не сыграете дуэта с Наполеоном. Вы будете играть то, что хочу я, потому что дирижер все же я.

Он аккуратно вновь запечатал конверт и позвал Кунста.

– Я еду на заседание конгресса, – сказал он. – Вот письмо. Возьмите его. В двенадцать часов и пять минут вы подадите его мне на заседание. Вы скажете, что оно только что пришло. Ровно в двенадцать часов пять минут. Ни минутой раньше, ни минутой позже.

Кунст взял письмо и молча поклонился, не выражая никакого удивления.

– Да, – добавил Меттерних, – немедленно, от имени императора, отправьте нарочных с приказом на сторожевые вышки зажечь на горах сигнальные маяки и костры, – часа в два пополуночи.

Кунст поклонился еще раз.

Меттерних уехал на заседание конгресса. Все представители были уже на своих местах. Лицо Анштетта было сумрачно, Гумбольт сиял, граф Нарбонн смотрел с затаенной насмешкой, герцог Виченцкий приветствовал его радостным возгласом.

– Мир, дорогой граф, мир!

– В чем дело? – притворяясь изумленным, спросил Меттерних.

– Вот читайте! Император согласен на все ваши условия, – торжествующе произнес Коленкур, протягивая ему бумагу.

Меттерних сделал радостное лицо и весело ответил:

– Тогда – мир! Давно пора!

Он взял бумагу и погрузился в чтение. Коленкур с довольной улыбкой смотрел на неге. Но вдруг он заметил, что лицо Меттерниха омрачилось. Потом граф покачал головой и, возвращая Коленкуру бумагу, с грустным вздохом произнес:

– К сожалению, дорогой герцог, здесь есть но… Мои полномочия не простираются на изменения условий, а здесь новые условия относительно ганзеатических городов и Голландии.

– Но ведь это временная мера! – воскликнул Коленкур. – И притом здесь указано, что его величество император австрийский одобряет эти условия и вы будете извещены.

– Тогда подождем, – со спокойной улыбкой проговорил Меттерних.

– Конечно, вопрос можно решить и завтра – это одна формальность, раз уже имеется согласие, – успокоившись, согласился Коленкур.

– Разумеется, – подтвердил Нарбонн.

Меттерних поддерживал незначительный разговор. Наконец часы пробили двенадцать. Меттерних словно с облегчением перевел дух. Ровно через пять минут вошел секретарь конгресса:

– Письмо его сиятельству графу Меттерниху от императора австрийского.

– Ну, вот! Это оно! – воскликнул Коленкур.

Меттерних медленно распечатал письмо и пробежал.

Лицо его словно застыло.

– Вы правы, – сказал он, – император согласен.

– Так, значит, мир, – весело перебил его Коленкур.

– Но, – спокойным тоном продолжал Меттерних, – к сожалению, уже поздно…

– Как поздно! – воскликнул изумленный Коленкур.

– Согласие пришло в двенадцать часов пять минут. До двенадцати часов французское правительство не изъявило безусловного согласия на условия союзников, – ровным металлическим голосом продолжал Меттерних. – С двенадцати часов ночи вступает в силу союзный договор между Австрией и коалицией. Австрия уже не посредник более, а воюющая сторона.

Ошеломленный Коленкур молчал.

– Но разве же не от вас зависит принять это? – спросил он наконец Меттерниха.