- И все? - с мягкой насмешкой переспросил Ожье. - А сегодня что было?
Он обнял юношу, как хотелось весь день, пропуская сквозь пальцы густые кудри.
- Рыжик, ну ты же у меня умный мальчик, должен понимать, чего ему от тебя надо, и зачем он тебя подпаивает!
Задохнувшийся от возмущения, Равиль даже не смог выговорить в ответ, что-нибудь внятное, а за мужчиной уже закрылась дверь после пожелания спокойного сна и легкого поцелуя в висок.
Ксавьер дождался шагов, говоривших, что Ожье не задержался у мальчишки, и не удержался от улыбки - видеть Грие в качестве наседки, оберегающей чью-то добродетель было по меньшей мере забавно! У него уже даже мелькнуло совершенно бредовое предположение, что парень приходится торговцу не кем-нибудь, а сыном, раз он так нежно заботится о юном Поле.
Что не похож, так всякое бывает, мальчик пошел в красотку-мать… Но ведь не в тринадцать же лет торговец поспособствовал его появлению на свет! Нет, конечно, случается всякое, и в мужской доблести Грие сомневаться не приходилось, но версия получалась слишком неправдоподобной.
Ксавьер пожал плечами и тоже направился спать - он и не задумывал сегодня ничего такого. Молодецкий наскок только спугнет мальчика, да и никакого удовольствия в том, чтобы трахаться с бесчувственным телом или под сопровождение слез и криков страха, он не находил.
Тем более что применять насилие и ссориться сейчас с Ожье из-за аппетитной попки, было бы попросту глупо, а вот увести мальчишку прямо из-под носа, заодно сквитавшись за пренебрежение и махинации с дядюшкой Гримо за его спиной, - увлекательно и приятно.
***
Как странно и в тоже время нелепо, что люди могут быть одновременно вместе и врозь! И еще более странно, если они при этом отнюдь не ослеплены безразличием. До Тулузы оставалось уже рукой подать, и всю оставшуюся дорогу Равиль, его покровитель и объект тайных мечтаний, думали примерно об одном и том же. Точнее, друг о друге.
Ожье не рефлексировал впустую, задаваясь вопросами дорог ли ему мальчик, насколько и почему, и как оно такое могло получиться. Равиль был дерзко красив, горяч в постели под стать ему самому, а теперь, когда над ним к тому же не висит никаких угроз, вполне возможно, что темперамент юноши проявит себя еще ярче… Не в том дело! Красивых мальчиков хватает. И опытных, и страстных, на все готовых, и нежных, и покорных, и даже верные и преданные, как Айсен своему Фейрану, оказывается, встречаются. Но таких, как рыжий лисенок - нет больше нигде! Ожье поставил бы на то свое последнее су…
Бессознательным движением головы, ехавший чуть впереди юноша отбросил мешающую густую прядь, настырно лезшую в глаза, и мужчина слегка улыбнулся: казалось, что у него в волосах запуталось аквитанское солнце, и они все пересыпаны золотой пылью. Словно почувствовав его взгляд, Равиль обернулся и вопросительно приподнял брови, но Грие отрицательно повел головой. Юноша медленно, точно неохотно, отвернулся, не позволяя разглядеть ставшую уже почти постоянной складочку на лбу, и распрямив спину, поторопил лошадь…
Улыбка Ожье перешла в беззлобную необидную усмешку. В основном над собой - им впервые так полно и сильно владело странное непривычное чувство: хотеть кого-то не в смысле «хотеть», а защитить, поддержать. Оградить от любых напастей и бед, чтобы рыжее чудо отныне металось на простынях и кусало губы только от страсти и возбуждения, а не от временами повторяющихся кошмаров. Быть той опорой, благодаря которой маленький кусачий звереныш станет свободным диким лисом!
А он станет! Уже почти стал, во всяком случае, направление пока держит верное…
Но что за забавная, право, и парадоксальная тварь - человек! Ведь утопи его Равиль в слезах и жалобах на свою судьбину горькую, или хотя бы в случае, если бы парень сложил лапки и полностью переложил дальнейшие заботы на своего великодушного освободителя - Грие давно б уже пристроил бы его к чему-нибудь или кому-нибудь, и думать бы забыл! От него не убудет, а доброму христианину положено хоть раз в десять лет милостыню подавать.
Даже с Айсеном по-другому было бы. Нет, жалким Ожье его не считал, слабый бы не выжил там, откуда его братья Керы вытащили, да еще сохранив здравый рассудок и любовь к своему лекарю. Но юный Айсен, так ему приглянувшийся даже не телом, а своими удивительными глазищами, распахнутыми навстречу всему миру, был чувствительным мальчиком, слишком открытым. Просто поразвлечься с ним бы не прошло, а играть в любовь - гадко, все равно что котят топить…
Иное дело Равиль! Этот к себе еще и не подпустит так, запросто. Если не повезет, - просто залижет раны. А может, была бы возможность - да скорее всего - попытался бы к тому же обидчиков зубками тяпнуть хорошенько. И уж конечно, подумает, примет к сведению, и заучит новый урок накрепко!
И хотелось отчего-то, чтобы всяческих «уроков» у него больше не было… Не привязать к себе, посадив в клетку, нет, - и Равиль не выдержит, взбесится, потом зачахнет, и сам Ожье вскорости на стенку полезет, отправившись искать чего поинтереснее. Но чтоб у его лисенка была надежная норка, откуда ему и убегать не хотелось бы…
Мужчина рассмеялся, потерев лицо рукой, не обращая внимания на недоуменные взгляды. И вернулся к прозаической действительности - он солидный человек. Это значит, обремененный многими обязательствами, ряд из которых предстоит исполнить совсем скоро, и обязательствами не сиюминутными.
В конце концов, Равиль это Равиль, но обязанность продолжить себя в сыновьях и передать им дело тоже никуда не делась! Юношу покамест он и так опекает дальше некуда, а задачи следует решать по очередности их возникновения.
Отвернувшись от задумчивого взгляда Ожье, Равиль мысленно от души надавал себе пощечин - хороших таких, увесистых, что закачаешься. Что толку мечтать попусту, только себя растравливать! Еще б за луной с неба попрыгал… Так же глупо и результат одинаковый.
Кто он и кто Ожье! И слова про то единственное, что от него может быть нужно мужчине, даже намеком счесть было трудно.
Обидно, конечно, - разве он мало старается? И ничего не делал такого, никого не завлекал, а Таша не подразнивал даже. Но на правду, говорят, не обижаются, а жизнь она вообще штука подлая и несправедливая!
Причин не сомневаться в этом у Равиля всегда было в избытке, однако последняя - превзошла все. Это раньше он по наивности думал, что страшно - это оказаться одному на десяток матросов из числа тех, по которым галерное весло давно слезы проливает, и который день пьяных. А сейчас знал, что куда страшнее тягомотная, вынимающая душу изо дня в день, тоска по несбыточному, и то внимание, та ласка, которой продолжал неизменно одаривать его Ожье, лишь усугубляли ее приступы.
Юноша совсем перестал понимать себя. Он едва ледком на солнышке не растаял от оборота «ты же у меня» - у него… Рядом с Ожье разве что ноги не подгибались, а что сердце вытворяло - куда там праздничным барабанам! На своей шкатулке он вот-вот дыры поцелуями протрет, и само собой не в вольной дело, а в том, что ее онподарил… Точнее и то, и другое подарил.
А потом с головой снова накрывало черное душное покрывало, и не потому вовсе, что хотелось еще подарков и ухаживаний, сидеть на шелке и есть с золота! Даже волю, - единственную свою настоящую и нечаянную драгоценность, - отдал бы! За те дни на «Магдалене», когда Грие еще не знал о клейме. В моменты близости одновременно выть хотелось от безнадежности… Верил бы Равиль в чудеса - молился бы, но боги всевозможных пантеонов давно забыли по созданный мир. Только Христос еще прощал людям грехи, но и тут помощи искать не стоило - о таком святых не просят.
Даже имя своему сумасшествию юноша теперь знал: под голубым, словно море цветущих незабудок, небом раскинулся еще покамест не до конца задушенный край поэтов. И если вначале Равиль слушал канцоны и баллады только из стремления попрактиковаться в «лангд ок», то затем, не желая признаваться самому себе, просто не мог устоять. Само собой, далеко не все странствующие рыцари музы, вооруженные помимо гитары, виолами и флейтами в основном, - были несравненны и впечатляющи в своих творениях, отличались непревзойденным голосом и слухом… Но были, были строчки, которые невозможно испортить никаким исполнением!